Теперь же он был – хозяином. Старик не солгал. Обещал, что все вернется, и не солгал. Юсу нравилась наполнявшая его сила. Ему непрестанно хотелось двигаться, и он внезапно бросал бумагу, вскакивал, взбегал на склон, по выступам, работая лишь пальцами, раскачиваясь, чтобы переброситься с полки на полку, вскарабкивался на скалы. Потом спускался, брался за бумагу снова, чтобы за час сделать штрих или два. И в штрихах этих заключалась ценность, они стоили многого, они были единственно верными, найденными, как крупица золота среди бесчисленных отсеянных промывом песчинок. Раньше он не ценил свои рисунки, рождая их, как плевки, как отпечатки пальцев на случайном стекле, разбрасывал, дарил, рассовывал по углам. Теперь же – берег, пересматривал, изучал. И думал: вот наконец и ступил он за тот разорванный холст, на который смотрел столько лет, стараясь представить, что за ним. За ним оказалась просто жизнь, и холст-то этот существовал для него одного, от одного его прятал ту жизнь, которой он не знал и мог бы не увидеть никогда. Вспоминал кровь и слизь на своих пальцах, и новосибирский вокзал, обыск на приграничном полустанке, и даже решетки на окнах той палаты, и страшный, заползавший в мозг говорок – а прежний, вызмеивавшийся из памяти холод все больше казался просто словами, и все прежнее – обыденным и обычным. Виденные издалека, из-за развеянного клочьями холста, – они казались такими же, как ишачий ночной крик и плеск воды, как подстреленный на осыпи тур с шерстью, полной копошащихся блох, и бредущий через реку Каримжон, и вздетая на шест голова с забитыми землей глазницами. Не было никакого темного хаоса, а бежала сама по себе жизнь, и всякая кровь текла в ней к своему месту.
Поначалу Оля смотрела, как он пишет. Но вскоре перестала. Иногда ходила с ним наверх, иногда сидела рядом, рисовала сама, а чаще бродила неподалеку, собирала цветы и какие-то травинки. А когда он оставался внизу, приносила лепешки и чай, или кусок вареной козлятины, или миску плова. Юс, оторвавшись от созерцания, все тотчас жадно поедал и выпивал. Он по-прежнему очень много ел, не толстея, и через полчаса после еды снова хотел есть, будто откармливал огромного паразита внутри. Всякий раз, заканчивая работу, показывал Оле, и она согласно кивала, говорила, что отлично, а через минуту уже говорила о чем-то другом, будто тут же забывала. Хвалила искренне, но когда Юс, обидевшись, стал тыкать пальцем, спрашивая: «Ну посмотри, разве ты бы здесь вот так сделала? А может, лучше вот так? », она пожала плечами. И сказала: это замечательные рисунки, великолепная техника, но она так никогда рисовать не будет, и не хочет – не только так рисовать, но и видеть так, и знать, что видеть так можно, не хочет. Нелюдские они какие-то. От них ощущение блевотины в глазах.
Больше они о рисунках и рисовании не говорили.
Однажды, лежа на расстеленной у ручья кошме, он сказал ей: «Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала».
– Отсюда? – спросила она.
– От меня, – ответил он и увидел, как она покраснела, от шеи до щек, только остался белым шрам. И в этот шрам он поцеловал, и гладил ее теплые волосы.
Юс не видел, как приехал Семен. Юс в то утро поднялся на отрог Диамира посмотреть на спрятанное в выглаженной ледником долине озерко. Озерко почти ничего не отражало – ни камней, ни неба, и от втекающего в него ручья ползла по нему цементная муть. Юс подумал, что зря поднимался и, обернувшись на гребне, увидел ползущее вверх по ущелью пыльное облачко. Побежал вниз, прыгая с камня на камень, скользя по мелким осыпям. Рванул через кусты напролом. Исцарапанный, мокрый после того, как поскользнулся в ручье, прибежал к летовке, – и увидел Шавера, задумчиво смотревшего вниз. Выкрикнул: «Где? Где? » Шавер пожал плечами. Махнул рукой вниз.
– Там. Семен приехал. Торопился.
– Как же? – спросил Юс растерянно. – Как же так быстро?
– Торопился очень, – терпеливо объяснил Шавер – Торопился-запылился. Ему ж сегодня еще до Соха, самое малое. А это – ого-го. Все, домой твоя Оля едет. Едет-прибудет. Завтра-послезавтра на самолет и – у-у-у, – Шавер взмахнул руками, показывая, как именно самолет «у-у-у».
– Хоть бы дали попрощаться.
– А чего, сказали бы что-нибудь, чего за столько времени не выговорили? – удивился Шавер. – Встретитесь, так еще скажете.
– А может, кто-то просто не хотел, чтобы я был рядом, когда ее увозят? Чтобы не захотел поехать с ней?
Шавер посмотрел на него испуганно.
– Да чего ты, командир, ну откуда мы знали, куда тебя с утра понесет? А тебе с ней никак нельзя, ты забыл разве? Должок за тобой. Помнишь, ты клялся? Семен тебе и передал: туда тебе пора, за перевал.
– Зачем?
– Откуда мне знать, зачем. Семен говорил, ты знаешь. Нас с Каримжоном просил – довезите, мол, до Алая, а дальше сам он. Завтра и поедем.
– Завтра?
– Да. Семен говорил, большое там дело. Ты там нужен. Зовут тебя. Да ты и сам, что, начальник, не видишь? – Шавер ухмыльнулся.
Юс посмотрел на свои исцарапанные о кусты руки, – и увидел, как с правой ладони, которою схватился за колючие кусты, выбираясь из ручья, оттуда, где остался тонкий шрам от ножа, – сочится кровь.
Глава 14
Есуй заметила их издали. Они чуть ли не бегом спускались по склону, отмахивая лыжными палками, перескакивая с камня на камень. Спустились на поляну и прямиком к ней. Молодые ребята, лет по двадцать пять, заросшие щетиной, с ввалившимися щеками, в белых пятнах противосолнечного крема на лице. Первый, высокий, тощий, с банданой на голове, встал перед ней, тяжело дыша, обвиснув на палках, выдохнул: «Что там такое? Чего стреляли? »
– Воевали немного, – ответила Есуй, сосредоточенно заштриховывая горный склон на рисунке. – Польше не воюют.
– Кто? С кем? Что, туристов грабили?
– Нет, – ответила Есуй. – Воевали. Теперь уже нет. Туристы все целые и невредимые. Но больные.
– Как? Чем?
– Похмелье. Второй день пьют. Я приказала выдать весь запас коньяку.
– Ты? Приказала выдать? Ты кто?
– Я этой войной командовала.
– Да ты что, издеваешься?
– Нет, – сказала Есуй. – Видишь тех двоих с винтовками на краю поляны? Это моя охрана. Кстати, ты случайно не Володя, у которого лопоухий дружок по имени, кажется, Леха? Он тебя похоже описывал. Сказал, ты на горе.
– Да, я, – ответил Владимир, – а в чем дело? Что-то с Лехой?
– Нет, – сказала Есуй. – Не с ним.
– С Олей? Скажи, что-то случилось с Олей? ?
– Ну, не торопись никуда бежать. Тебе ее уже не догнать, она в надежных руках.
Второй подошел наконец, сбросил с плеч рюкзак, спросил: «В чем дело? »
– Кто это? – спросила она.
– Это Витя, – ответил Владимир.
– Скажи ему, пусть идет в лагерь. Разговор касается только нас.
– А кто она такая тут командовать? – спросил Витя.
– Знаешь, Витек, как я понимаю, она именно та, кто сейчас командует тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Поначалу Оля смотрела, как он пишет. Но вскоре перестала. Иногда ходила с ним наверх, иногда сидела рядом, рисовала сама, а чаще бродила неподалеку, собирала цветы и какие-то травинки. А когда он оставался внизу, приносила лепешки и чай, или кусок вареной козлятины, или миску плова. Юс, оторвавшись от созерцания, все тотчас жадно поедал и выпивал. Он по-прежнему очень много ел, не толстея, и через полчаса после еды снова хотел есть, будто откармливал огромного паразита внутри. Всякий раз, заканчивая работу, показывал Оле, и она согласно кивала, говорила, что отлично, а через минуту уже говорила о чем-то другом, будто тут же забывала. Хвалила искренне, но когда Юс, обидевшись, стал тыкать пальцем, спрашивая: «Ну посмотри, разве ты бы здесь вот так сделала? А может, лучше вот так? », она пожала плечами. И сказала: это замечательные рисунки, великолепная техника, но она так никогда рисовать не будет, и не хочет – не только так рисовать, но и видеть так, и знать, что видеть так можно, не хочет. Нелюдские они какие-то. От них ощущение блевотины в глазах.
Больше они о рисунках и рисовании не говорили.
Однажды, лежа на расстеленной у ручья кошме, он сказал ей: «Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала».
– Отсюда? – спросила она.
– От меня, – ответил он и увидел, как она покраснела, от шеи до щек, только остался белым шрам. И в этот шрам он поцеловал, и гладил ее теплые волосы.
Юс не видел, как приехал Семен. Юс в то утро поднялся на отрог Диамира посмотреть на спрятанное в выглаженной ледником долине озерко. Озерко почти ничего не отражало – ни камней, ни неба, и от втекающего в него ручья ползла по нему цементная муть. Юс подумал, что зря поднимался и, обернувшись на гребне, увидел ползущее вверх по ущелью пыльное облачко. Побежал вниз, прыгая с камня на камень, скользя по мелким осыпям. Рванул через кусты напролом. Исцарапанный, мокрый после того, как поскользнулся в ручье, прибежал к летовке, – и увидел Шавера, задумчиво смотревшего вниз. Выкрикнул: «Где? Где? » Шавер пожал плечами. Махнул рукой вниз.
– Там. Семен приехал. Торопился.
– Как же? – спросил Юс растерянно. – Как же так быстро?
– Торопился очень, – терпеливо объяснил Шавер – Торопился-запылился. Ему ж сегодня еще до Соха, самое малое. А это – ого-го. Все, домой твоя Оля едет. Едет-прибудет. Завтра-послезавтра на самолет и – у-у-у, – Шавер взмахнул руками, показывая, как именно самолет «у-у-у».
– Хоть бы дали попрощаться.
– А чего, сказали бы что-нибудь, чего за столько времени не выговорили? – удивился Шавер. – Встретитесь, так еще скажете.
– А может, кто-то просто не хотел, чтобы я был рядом, когда ее увозят? Чтобы не захотел поехать с ней?
Шавер посмотрел на него испуганно.
– Да чего ты, командир, ну откуда мы знали, куда тебя с утра понесет? А тебе с ней никак нельзя, ты забыл разве? Должок за тобой. Помнишь, ты клялся? Семен тебе и передал: туда тебе пора, за перевал.
– Зачем?
– Откуда мне знать, зачем. Семен говорил, ты знаешь. Нас с Каримжоном просил – довезите, мол, до Алая, а дальше сам он. Завтра и поедем.
– Завтра?
– Да. Семен говорил, большое там дело. Ты там нужен. Зовут тебя. Да ты и сам, что, начальник, не видишь? – Шавер ухмыльнулся.
Юс посмотрел на свои исцарапанные о кусты руки, – и увидел, как с правой ладони, которою схватился за колючие кусты, выбираясь из ручья, оттуда, где остался тонкий шрам от ножа, – сочится кровь.
Глава 14
Есуй заметила их издали. Они чуть ли не бегом спускались по склону, отмахивая лыжными палками, перескакивая с камня на камень. Спустились на поляну и прямиком к ней. Молодые ребята, лет по двадцать пять, заросшие щетиной, с ввалившимися щеками, в белых пятнах противосолнечного крема на лице. Первый, высокий, тощий, с банданой на голове, встал перед ней, тяжело дыша, обвиснув на палках, выдохнул: «Что там такое? Чего стреляли? »
– Воевали немного, – ответила Есуй, сосредоточенно заштриховывая горный склон на рисунке. – Польше не воюют.
– Кто? С кем? Что, туристов грабили?
– Нет, – ответила Есуй. – Воевали. Теперь уже нет. Туристы все целые и невредимые. Но больные.
– Как? Чем?
– Похмелье. Второй день пьют. Я приказала выдать весь запас коньяку.
– Ты? Приказала выдать? Ты кто?
– Я этой войной командовала.
– Да ты что, издеваешься?
– Нет, – сказала Есуй. – Видишь тех двоих с винтовками на краю поляны? Это моя охрана. Кстати, ты случайно не Володя, у которого лопоухий дружок по имени, кажется, Леха? Он тебя похоже описывал. Сказал, ты на горе.
– Да, я, – ответил Владимир, – а в чем дело? Что-то с Лехой?
– Нет, – сказала Есуй. – Не с ним.
– С Олей? Скажи, что-то случилось с Олей? ?
– Ну, не торопись никуда бежать. Тебе ее уже не догнать, она в надежных руках.
Второй подошел наконец, сбросил с плеч рюкзак, спросил: «В чем дело? »
– Кто это? – спросила она.
– Это Витя, – ответил Владимир.
– Скажи ему, пусть идет в лагерь. Разговор касается только нас.
– А кто она такая тут командовать? – спросил Витя.
– Знаешь, Витек, как я понимаю, она именно та, кто сейчас командует тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85