Хорошо. Он принялся ее рассматривать: как она смотрит, закусив губу, потом наносит штрих, как сперва она нарочито медлила, – это было заметно и неискушенному, а потом перестала медлить. Работа при этом почти не ускорилась, но было видно, что именно так и сейчас нужно класть штрих, и именно в нужном месте, а быстрее бы не вышло, или вышло бы хуже. Павлу даже стало интересно. А потом сверху, из улочки, на площадь выполз ГАЗ-66.
Водитель оказался круглым дураком. Он ехал один и едва не сбил стоящую посреди улицы Нину. Выскочил, начал размахивать руками, кричать, а за ремнем джинсов на его спине оказался «макаров». Наверное, водитель думал, так близко от дома с ним не может случиться ничего страшного. После он пытался притвориться, что совсем не понимает русского языка, но Нина ткнула ему пальцем чуть пониже глаза, он взвизгнул и вдруг стал все очень хорошо понимать. Они выехали за город, свернули с дороги, и водитель очень быстро, взахлеб, вывалил все, – еще до того, как ему начали ломать пальцы. Само собой, он знает, конечно, да, и возит, вот, и через границу, это просто, только не надо, у него же дети, у него трое дочерей, совсем маленькие, он никому ни про что не расскажет, он клянется, у него деньги есть, он заплатит, только не нужно снова, это очень больно, очень, да, и он не вздумает кричать, конечно, нет, это правда, истинная правда, возили, недавно повезли, одного, да, он еще удивился, да, он знает, куда повезли, а потом, нет, нет, не его это дело, он повторит, все в точности повторит, только не надо, он все слово в слово повторит.
Прятать его не было времени. Павел свернул ему шею, как куренку, и выбросил в придорожные кусты.
Глава 7
Зеленое утреннее солнце, пробравшись сквозь крохотное оконце под потолком, щекотало веки. Юс проснулся, вскрикнул и хотел вскочить. Но лежал он не на кровати, а на соломенном тюфяке, не в больничной палате, а в тесном сыроватом подвале с соломенной трухой и опилками на полу. В метре от матраса стояла глиняная чашка с водой – Юс мог дотянуться до нее левой рукой. Правая была прикована за запястье к толстому стальному кольцу, вмурованному в пол. За такое же кольцо была прихвачена и правая нога. Поясницу сдавил ржавый железный обруч с приклепанной к нему толстой цепью. За окном щебетала птица. Что-то маленькое, проворное скреблось под соломой в углу. Пахло прелью. Хотелось почесаться и повернуться на другой бок, согнуть затекшую ногу. Хотелось есть.
Юс позвал. Раз, другой. Подождал. Позвал снова. Наконец обитая железом дверь, скрежетнув по полу, приоткрылась, и молодой гортанный голос произнес, коверкая русские слова: «Чего тебе нужно? »
– У меня нога затекла, – пожаловался Юс. – Я есть хочу. Очень.
Дверь закрылась, минут через двадцать открылась снова, и в подвал зашло полдюжины мужчин – кто в джинсах и тенниске, кто в халате, кто в длинной, почти до пола рубашке. Юса отцепили от колец, но не освободили, а прищелкнули к длинному тяжелому бревну и понесли, как пойманного зверя, вместе с бревном.
В комнате с коврами и резными деревянными ставнями перед Юсом поставили большую миску желто-красного, истекающего жиром плова. Юс жадно пожирал его, запихивал в рот обеими горстями, сыпал рис на ковер и брюки, урчал, прожевывал жирное скользкое мясо, отрыгивал, запивал холодным зеленым чаем, переводил дух, снова запускал пятерню в горячую, рассыпчатую массу. В миске помещалось литра три. Юс съел все. Тогда ему дали лепешку. И еще две. Потом вместе с бревном отнесли к деревянной будке, укрытой за кустами в саду.
Мыли Юса прямо в одежде, обливая из шланга холодной водой. Юс ежился и чертыхался, но утреннее солнце, уже жаркое, как муфельная печь, за минуты высушило одежду и волосы. Помытого Юса вместе с бревном отнесли на веранду и уложили на дощатый некрашеный пол.
– Кто ты? – услышал Юс и захотел повернуть голову, чтобы разглядеть говорившего, но не смог.
– Я – Юс. Юзеф.
– Я не спрашиваю о твоем имени. Оно мне известно и для меня не важно. Я спрашиваю: кто ты?
Голос был спокойный и холодный. Очень правильный, четкий, хорошо поставленный. Очень знакомо выговаривавший правильные, резинисто-упругие слова. От них по мышцам полз скользкий холодок.
– Художник я. Дизайнер, – выговорил Юс, пытаясь повернуться.
– Тебе хочется меня убить? – осведомился голос. – Отвечай, не бойся. Если скажешь правду, тебе не сделают ничего плохого.
– Никого я не хочу убивать. Выпустите меня. Я в горы ехал.
– Выпустить? Ты убил двоих моих людей. Третий в больнице и выйдет из нее не скоро.
– Я… я не нарочно. Я не хотел. Пожалуйста.
– Не хотел. Но убил.
– Я не хотел!! – завопил Юс, извиваясь, стараясь вскочить. – Не хотел!! Не хотел!!!
Когда Юса унесли, на веранду подали свежий чай, лепешки и масло в глиняных пиалах, и соль, и плошку варенья из алычи.
– До сих пор не могу привыкнуть к чаю с бараньим жиром, – сказал хаджи Ибрагим. – Сколько лет прошло, а язык не забывает. Ты замечал, наше тело памятливее головы?
– Замечал, – ответил Рахим, поморщившись. Его рассеченная зубьями кошек скула воспалилась. Пластырь набряк сукровицей и гноем.
– Память тела. Твои пальцы помнят, как нажимать на курок. Его – как держать кисть или карандаш. У него тонкие пальцы. Тонкие, узкие кисти. Вялое тело. И такая сила. Удивительно. Даже спустя сутки после припадка.
– Что вы собираетесь с ним делать?
– С ним? Говорить.
– Но зачем? О чем с ним можно договориться? Он ведь в самом деле хотел убить вас, – сказал Рахим.
– Конечно. Когда-то ты тоже хотел меня убить. Когда-то тебя гнали, как зимнего волка. А я не стал в тебя стрелять. Я говорил с тобой. И теперь ты моя правая рука. Уже много лет.
– Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня. Но ведь он же псих. Истерик. Верить ему – глупость. Убеждать его бессмысленно. Ради чего тогда тратить время, говоря с ним?
– Рахим, Рахим. Убеждать бессмысленно? Я уже слышал такие слова. О тебе. После того, как ты один, с одним дробовиком и семью патронами к нему, пошел к Нурлану и его людям.
– Но я…
– Ты хочешь сказать, был другим? Да, другим. Ты был слабее. И глупее.
– Простите меня, хаджи. Но я просто хочу понять, почему это… этот человек дороже тех, с кем я делил хлеб.
– Потому что он намного больше может. Потому что – другой. Потому что хорошего солдата можно нанять или сделать самому. Такого как он – нет. Он безумец.
– Но как же вы тогда хотите управляться с ним?
– С помощью слов. Обычных человеческих слов, самого сильного средства для всего человеческого. … Я вижу сомнение в твоих глазах. Вполне понятное сомнение. Мы живем в мире дешевых слов. Раньше было не так. Раньше люди верили в слова. Словом ограждали, охраняли. Лечили. Убивали. Теперь мы не верим в слова. Их стало много вокруг. Все читают, пишут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Водитель оказался круглым дураком. Он ехал один и едва не сбил стоящую посреди улицы Нину. Выскочил, начал размахивать руками, кричать, а за ремнем джинсов на его спине оказался «макаров». Наверное, водитель думал, так близко от дома с ним не может случиться ничего страшного. После он пытался притвориться, что совсем не понимает русского языка, но Нина ткнула ему пальцем чуть пониже глаза, он взвизгнул и вдруг стал все очень хорошо понимать. Они выехали за город, свернули с дороги, и водитель очень быстро, взахлеб, вывалил все, – еще до того, как ему начали ломать пальцы. Само собой, он знает, конечно, да, и возит, вот, и через границу, это просто, только не надо, у него же дети, у него трое дочерей, совсем маленькие, он никому ни про что не расскажет, он клянется, у него деньги есть, он заплатит, только не нужно снова, это очень больно, очень, да, и он не вздумает кричать, конечно, нет, это правда, истинная правда, возили, недавно повезли, одного, да, он еще удивился, да, он знает, куда повезли, а потом, нет, нет, не его это дело, он повторит, все в точности повторит, только не надо, он все слово в слово повторит.
Прятать его не было времени. Павел свернул ему шею, как куренку, и выбросил в придорожные кусты.
Глава 7
Зеленое утреннее солнце, пробравшись сквозь крохотное оконце под потолком, щекотало веки. Юс проснулся, вскрикнул и хотел вскочить. Но лежал он не на кровати, а на соломенном тюфяке, не в больничной палате, а в тесном сыроватом подвале с соломенной трухой и опилками на полу. В метре от матраса стояла глиняная чашка с водой – Юс мог дотянуться до нее левой рукой. Правая была прикована за запястье к толстому стальному кольцу, вмурованному в пол. За такое же кольцо была прихвачена и правая нога. Поясницу сдавил ржавый железный обруч с приклепанной к нему толстой цепью. За окном щебетала птица. Что-то маленькое, проворное скреблось под соломой в углу. Пахло прелью. Хотелось почесаться и повернуться на другой бок, согнуть затекшую ногу. Хотелось есть.
Юс позвал. Раз, другой. Подождал. Позвал снова. Наконец обитая железом дверь, скрежетнув по полу, приоткрылась, и молодой гортанный голос произнес, коверкая русские слова: «Чего тебе нужно? »
– У меня нога затекла, – пожаловался Юс. – Я есть хочу. Очень.
Дверь закрылась, минут через двадцать открылась снова, и в подвал зашло полдюжины мужчин – кто в джинсах и тенниске, кто в халате, кто в длинной, почти до пола рубашке. Юса отцепили от колец, но не освободили, а прищелкнули к длинному тяжелому бревну и понесли, как пойманного зверя, вместе с бревном.
В комнате с коврами и резными деревянными ставнями перед Юсом поставили большую миску желто-красного, истекающего жиром плова. Юс жадно пожирал его, запихивал в рот обеими горстями, сыпал рис на ковер и брюки, урчал, прожевывал жирное скользкое мясо, отрыгивал, запивал холодным зеленым чаем, переводил дух, снова запускал пятерню в горячую, рассыпчатую массу. В миске помещалось литра три. Юс съел все. Тогда ему дали лепешку. И еще две. Потом вместе с бревном отнесли к деревянной будке, укрытой за кустами в саду.
Мыли Юса прямо в одежде, обливая из шланга холодной водой. Юс ежился и чертыхался, но утреннее солнце, уже жаркое, как муфельная печь, за минуты высушило одежду и волосы. Помытого Юса вместе с бревном отнесли на веранду и уложили на дощатый некрашеный пол.
– Кто ты? – услышал Юс и захотел повернуть голову, чтобы разглядеть говорившего, но не смог.
– Я – Юс. Юзеф.
– Я не спрашиваю о твоем имени. Оно мне известно и для меня не важно. Я спрашиваю: кто ты?
Голос был спокойный и холодный. Очень правильный, четкий, хорошо поставленный. Очень знакомо выговаривавший правильные, резинисто-упругие слова. От них по мышцам полз скользкий холодок.
– Художник я. Дизайнер, – выговорил Юс, пытаясь повернуться.
– Тебе хочется меня убить? – осведомился голос. – Отвечай, не бойся. Если скажешь правду, тебе не сделают ничего плохого.
– Никого я не хочу убивать. Выпустите меня. Я в горы ехал.
– Выпустить? Ты убил двоих моих людей. Третий в больнице и выйдет из нее не скоро.
– Я… я не нарочно. Я не хотел. Пожалуйста.
– Не хотел. Но убил.
– Я не хотел!! – завопил Юс, извиваясь, стараясь вскочить. – Не хотел!! Не хотел!!!
Когда Юса унесли, на веранду подали свежий чай, лепешки и масло в глиняных пиалах, и соль, и плошку варенья из алычи.
– До сих пор не могу привыкнуть к чаю с бараньим жиром, – сказал хаджи Ибрагим. – Сколько лет прошло, а язык не забывает. Ты замечал, наше тело памятливее головы?
– Замечал, – ответил Рахим, поморщившись. Его рассеченная зубьями кошек скула воспалилась. Пластырь набряк сукровицей и гноем.
– Память тела. Твои пальцы помнят, как нажимать на курок. Его – как держать кисть или карандаш. У него тонкие пальцы. Тонкие, узкие кисти. Вялое тело. И такая сила. Удивительно. Даже спустя сутки после припадка.
– Что вы собираетесь с ним делать?
– С ним? Говорить.
– Но зачем? О чем с ним можно договориться? Он ведь в самом деле хотел убить вас, – сказал Рахим.
– Конечно. Когда-то ты тоже хотел меня убить. Когда-то тебя гнали, как зимнего волка. А я не стал в тебя стрелять. Я говорил с тобой. И теперь ты моя правая рука. Уже много лет.
– Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня. Но ведь он же псих. Истерик. Верить ему – глупость. Убеждать его бессмысленно. Ради чего тогда тратить время, говоря с ним?
– Рахим, Рахим. Убеждать бессмысленно? Я уже слышал такие слова. О тебе. После того, как ты один, с одним дробовиком и семью патронами к нему, пошел к Нурлану и его людям.
– Но я…
– Ты хочешь сказать, был другим? Да, другим. Ты был слабее. И глупее.
– Простите меня, хаджи. Но я просто хочу понять, почему это… этот человек дороже тех, с кем я делил хлеб.
– Потому что он намного больше может. Потому что – другой. Потому что хорошего солдата можно нанять или сделать самому. Такого как он – нет. Он безумец.
– Но как же вы тогда хотите управляться с ним?
– С помощью слов. Обычных человеческих слов, самого сильного средства для всего человеческого. … Я вижу сомнение в твоих глазах. Вполне понятное сомнение. Мы живем в мире дешевых слов. Раньше было не так. Раньше люди верили в слова. Словом ограждали, охраняли. Лечили. Убивали. Теперь мы не верим в слова. Их стало много вокруг. Все читают, пишут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85