Войску Донскому вскоре послана была грозная царская грамота. В ней говорилось:
«…Чтоб того они, донские казаки и атаманы, себе не чаяли, что мы, великий государь, не можем с ними управитца. И только заступлением отца нашего, святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси, и милостью нашей матери Марфы Ивановны мы не учинили указа над вами за ваше непослушанье. Чтоб вы жили отныне с азовцами смирно и задоров никаких не чинили. А буде вы, атаманы и казаки, и сего нашего указа не послушаете, учнете вперед на море ходить и турского Амурат-султана людей и суда громить и городы и села воевать, – мы вам впредь терпеть того не учнем и милости нашей к вам впредь не будет; велим за то ваше непослушанье казнити смертью. Грамоту сию привезут другие казаки легкой станицы Алексея Старова. Его же, Старова, с товарищи пять человек велели мы оставить на Москве до нашего указу, пока вы к нам не отпишете: для чего вы нашего повеленья не слушаете, по чьему веленью вы так делаете?..»
Царская утайка в этой грамоте о ссылке Старого и его товарищей на Белоозеро была сделана с явной целью, чтоб не взбудоражить и не возмутить донских казаков.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
На Москву пришла гроза силы невиданной. По небу метались огненные молнии. Одна из них поднялась высоко-высоко над Москвой, распалась надвое и полетела острыми стрелами к золотым куполам церквей, медным колоколам и звонницам. Одна молния упала в Белом городе. Московские люди в страхе крестились и суеверно приговаривали: «Быть на Руси беде! Не чума ли бредет к нам из Индии?.. Ой, люди добрые, что будет?»
Хлынул дождь. Отродясь такого не видывали москвичи. По улицам бежали реки. Черным-черно стало на улицах. Небо с землей соединились во мраке.
– Конец всему, – говорили осужденные казаки. – Видно, не быть нам в Белоозере, помрем в Москве!
А царь у себя в хоромах, крестясь, тоже суеверно думал: «Не в наказанье ли мне все то бог послал?»
Дождь, не переставая, лил и лил.
Рассказывали в ту пору, будто боярин Борис Салтыков сел на коня и поехал со двора; едва не утонув, явился к царю и сказал:
– Великий государь, вели, не мешкая, согнать с Москвы донских казаков на Белоозеро. Вся пагуба от них идет! Они прогневили царя и бога…
Государь задумался.
– Куда ж пошлю? – сказал он. – Аль на погибель? В своем ли ты уме, боярин?!
Боярин просил царя:
– Царь-государь, повели их согнать! И коль ты будешь прав – бог смилосердствуется над нами. А не будешь прав – гнев господа не переменится на милость.
За окном шумела буря. Царь думал, уставясь в непроглядную тьму. Салтыков упал к ногам царя:
– Вели согнать!.. Погибель пришла! Вели! – молил он царя. – Своим непослушаньем они прогневили тебя. Нас прогневили. Слушай меня, бог тебя простит!..
Гроза еще сильнее ударила над Кремлем.
– Быть по сему! – сказал царь. – Велю!..
Тяжелые бревна и балки, срываясь с недостроенных домов, с шумом валились в жидкую грязь, падали на соседние крыши теремов. Деревянные заборы, стены сараев, сундуки, скот поплыли по площадям. Забравшись на крыши сараев и поджав хвосты, выли собаки… На Москве ударили в колокола. В Крестовой палате, стоя на коленях и припав лбом к иконе, усердно молилась царская матушка.
Пристав Савва Языков и с ним десять верховых стрельцов спешили к Белому городу. Языков бранился. Стрельцы перекликались друг с другом.
Коней завязили стрельцы, себя переморили, а дождь все хлещет. Едва добрались к Белому городу. Языков закричал, не слезая с коня:
– Эй, вы, которые там атаман Старой, Левка Карпов, Афонька Борода, Тимошка Яковлев и Ивашка Михайлов, выдьте на крыльцо! – и постучал кнутовищем плети в окошко.
За стрельцами подъехали две колымаги, запряженные добрыми конями. Угрюмые возницы в шапках с острыми верхами, в лаптях промокших, держа вожжи, стояли на колымагах.
– Выдьте, говорю! – досадуя на все, кричал Савва. – Государем велено!
Четыре названных казака вышли из терема. Пятый был атаман Старой. За атаманом вышли остальные пять казаков.
– А вам не надобно, – обратился к тем пристав. – Вы, которые по указу, идите к подводам. Ехать будем.
– Да мы не желаем сидеть здесь, – отозвались нессылаемые казаки. – Ссылайте и нас всех до единого! Нам без атамана ехать на Дон не можно. А нет – и атамана нашего на Дон пускайте!
– На Дон отправки ждите особо, – сказал Савва.
– Ты всех ссылай, пес царский! Не станем ждать…
– А я велю вам назад идти в терем. Почто буркалы вытаращили? Не подходите!
Атаман Старой стоял в кругу казаков, глаза его были чистые и ясные.
– Прощайте, други мои верные, – сказал он, сняв шапку, и стал целовать всех казаков подряд. – Судьбина наша такая. Не поминайте, казаки добрые, лиха по мне.
– Не подходите! – закричал Савва Языков и выхватил у стрельца бердыш из рук. – Велю вам отстать…
– Передайте, други мои, поклон мой низкий родному Дону, – не слушая Саввы, наказывал атаман. – Кланяйтесь синему морю и всему войску Донскому…
А Савва орал:
– Не рушьте вы воли государевой! Толкайте нессыльных в терем! – гарцуя на коне, указывал он стрельцам. А казаки, словно глухие, стояли возле крыльца и горячо прощались с ссылаемыми.
– Поклонитесь еще на могилах в Черкасске костям казачьим. Да знайте одно: Дон никогда не потечет вспять! Он будет течь по-прежнему – мимо Азова-города и во сине море!.. И кланяйтесь еще, казаки добрые, моей Фатимушке. Не забижайте ее, сиротину.
Отошел атаман в сторону, стал ближе к подводе, шапку, не торопясь, надел, но прежде вынул из верха шапки заготовленное им письмо.
– Доставьте письмо на Дон! – сказал он, передавая его ближайшему казаку, и легко прыгнул в колымагу.
Тут пристав Языков сошел с коня.
– Казнят меня! Что делаете, воры! – И пытался отнять у казака письмо атамана. Не тут-то было: письма Савве казак не дал, пригрозив кулаком:
– Ты, пристав, скажи царю, что видать ничего не видал и слыхать ничего не слыхал. Иначе прибью доразу.
Перепуганный Савва отступил:
– Лезайте в колымаги!
Казаки взобрались на подводы.
– Трогай! – приказал атаман вознице. – Езжай из московской трясины!
– С богом! – напутствовали оставшиеся опечаленные казаки.
Языков вскочил в седло. Возница и стрельцы и ссыльные казаки на двух подводах, окинув тревожными глазами серое небо, тронулись в путь…
В это же время третий возница, вислоухий парень в залатанных сермяжных штанах и холщовой рубахе, посланный за казачьими пожитками, выносил из дома Ульяны казачьи седла, другую казачью рухлядишку – повстинки, старые зипуны, ружья – и укладывал их на свою крепко потрепанную колымагу.
– Куда повезешь казачьи седла? – спросила, выбежав, Ульяна. – Я тебя знаю, тебя Семкой зовут.
– Не велено говорить, – ответил возница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133