Это строгое предупреждение вести себя как надо, иначе!..
Его оборвал Харьков.
– Беспорядки начались с того, что двоих находившихся в увольнении солдат вытащили у светофора из машины, раздели, избили и убили их же оружием. Я... мы... сочли, что положение достаточно серьезно, чтобы оправдать принятые нами меры. Если вы так не считаете, тогда... – он пожал плечами.
Другие часы; на этот раз медленно, отбивали время. Эти были с голубым циферблатом, богато украшенные золотыми херувимами. Иринины часы из Эрмитажа.
Она говорила, что они будут напоминать о том, что оркестру пришло время играть. Херувимы с барабанами, дудками и другими инструментами...
Слушая замирающий последний чистый дрожащий звук, он попытался собраться с мыслями, но голос Никитина вызвал новую вспышку безрассудной ярости.
– Товарищ маршал, передайте местному командованию благодарность за быстрые и решительные действия. Гвардейцам нужно...
– Черт побери!.. – взорвался Диденко. Вышло так, что его безрассудство вызвало ответную реакцию уравновешенного, уверенного в себе Лидичева. Тот сердито, с чувством правоты, принялся его отчитывать.
– Понимаете ли вы, товарищ Диденко, какого зверя вы хотите выпустить из клетки? Он, я имею в виду положение дел, неуправляем. Мы не можем позволить себе господство хаоса, а именно это вы предлагаете!
– Ты же должен видеть. Петр... – Диденко почувствовал, что его мнение никак не вписывается в устаревшие прописные истины.
Догоравшие поленья развалились, выбросив снопы искр. В свете камина лица, казалось, пылали неприязнью. И все же он ни на минуту не сомневался в искренности убеждении Лидичева. И хотя Лидичев хотел вернуть Россию на сорок лет назад, он был убежден в своей правоте! Не ради дачи в лесу или магазина «Березка», даже не ради обладания властью. Все они, как и сам Диденко, называют себя патриотами вопреки тому, что так ужасно не правы! Словно давая понять, что Диденко не имеет никакого отношения к их делам, Лидичев сказал:
– Александр Александрович... относительно республик Латвии и Эстонии... наши соображения изложены в справке, что у вас на столе...
– Да-да, – поспешно ответил Никитин. Впервые после приезда Диденко он чувствовал себя неловко. Слегка покраснев, обратился к Диденко.
– Петр, партию вынуждают отступать по всем линиям. Не для того мы преодолели сталинизм, чтобы теперь скатиться к анархии. Понятно? – Никитин, оглядываясь на Лидичева и Чеврикова, не приглашал его к соучастию, а предупреждал.
Диденко, сдержавшись, покачал головой. Никитин, казалось, опечалился, но всего лишь на мгновение, потом поправил очки и поглядел на стол. Подняв глаза, добавил:
– Как тебе известно, завтра заседание Политбюро. Имеются... обстоятельства... может быть, даже обвинения, которые тебе, возможно, придется опровергнуть, я не говорю ответить, Петр Юрьевич, а просто опровергнуть... имея в виду определенные утверждения Московского комитета партии.
Сценарий был плохо выучен, еще как следует не притерт. Но Никитин скрепя сердце на него согласился. Такова уж сила традиций. Как бы тебя сейчас презирала Ирина!
– Понятно, – жестко ответил Диденко и снова шагнул к окнам. Он понимал, что со стороны это выглядит, будто он нерешительно направился в угол. Потер подбородок и провел рукой по волосам. Люди вроде него в прошлом не имели успеха, времена и сейчас не изменились – их вообще не изменить; как, оказывается, легко прийти к такому выводу. В глазах этих людей, которым все было непоколебимо ясно, его вспышки выглядели ребяческими капризами. Они вызывали его потягаться с ними в том, что касалось будущего. За ними был опыт истории, а у него только сомнительные и, возможно, опасные планы на будущее.
– Чтобы справиться с обстановкой в балтийских республиках, да и в других местах, требуется сила, товарищ секретарь, – словно дьявол-искуситель, предлагал Чевриков. Диденко презрительно скривил рот. Тут уж не допустят никакого ренегатства и измены!
Никитин негромко, но настойчиво добавил:
– Речь идет об авторитете партии, Петр. Без него ничего, слышишь, ничего не получится.
Я так и знал, сказал про себя Диденко. Говорил же я Валенкову! Будь сильным, советовали эти Никитину. Нельзя трогать партию, нельзя пренебрегать ею. И не было Ирины, чтобы шепнуть ему, что это люди вчерашнего дня и что подлинная сила – в реформах, в способности к переменам. Диденко остался один, и ему с ними не потягаться.
– Я... этому не верю.
Лидичев ринулся в атаку, вооруженный почти вековым коллективным опытом.
– Вы, товарищ Диденко, не можете просто так дать людям возможность расходиться во взглядах с партией, не вызвав с их стороны ничего, кроме ненависти! Неужели до вас не дошло, что происходит? Вы учите их, что их не арестуют и не будут судить за сожженные автобусы, убитых солдат, за пренебрежительное отношение к партии и милиции, и хотите, чтобы они пели себя благоразумно? У нас не может быть различных позиций – речь идет о будущем нашего общества! – Грубое лицо Лидичева побледнело от ярости. Казалось, сила чувств этого человека поразила даже Никитина.
Диденко некоторое время стоял молча, потом сказал:
– Мы... я... никогда не имел намерения превращать партию в объект недовольства и неприятия.
– Но именно таков результат ваших дел! – рявкнул Харьков.
– Я категорически отвергаю это!
– Мы стремимся предотвратить гибель сотен, может быть, тысяч людей, – вмешался Никитин. – Теперь, как никогда, мы не имеем права проявлять слабость. – Он действительно был в этом убежден! – Нужно во что бы то ни стало восстановить порядок, пока все не пошло прахом. – Он развел руками. – Это все, что мы стараемся делать.
Сжав дрожащей рукой подбородок, Диденко слушал, понимая, что он здесь лишний. Не было больше Ирины, не осталось и следа от ее влияния; был лишь человек, которым, как он всегда подозревал, станет Никитин, когда не будет Ирины.
– Заседание Политбюро... Обвинения?
– Ну какие там обвинения.
– Неважно... – Единственное, чего хотелось Диденко, так это как можно скорее бежать отсюда, хлопнув дверью, и тем самым показать Никитину, что именно он, а не Диденко, оказался покинутым друзьями.
– Завтра перед заседанием я... подам заявление о выходе из Политбюро.
Молчание не было ни тягостным, ни напряженным, оно просто свидетельствовало, что его слова восприняты с облегчением.
– А с поста руководителя Московской парторганизации? спросил Чевриков.
– Тоже! бросил Диденко. – Да!
* * *
Притормаживая «ауди» в ответ на мигание фар ожидавшей их машины, Обри с раздражением думал о том, что станет говорить Рамсей, о неизбежных в этом случае любезностях и заискивании перед начальством. Он устал и не только оттого, что вел машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Его оборвал Харьков.
– Беспорядки начались с того, что двоих находившихся в увольнении солдат вытащили у светофора из машины, раздели, избили и убили их же оружием. Я... мы... сочли, что положение достаточно серьезно, чтобы оправдать принятые нами меры. Если вы так не считаете, тогда... – он пожал плечами.
Другие часы; на этот раз медленно, отбивали время. Эти были с голубым циферблатом, богато украшенные золотыми херувимами. Иринины часы из Эрмитажа.
Она говорила, что они будут напоминать о том, что оркестру пришло время играть. Херувимы с барабанами, дудками и другими инструментами...
Слушая замирающий последний чистый дрожащий звук, он попытался собраться с мыслями, но голос Никитина вызвал новую вспышку безрассудной ярости.
– Товарищ маршал, передайте местному командованию благодарность за быстрые и решительные действия. Гвардейцам нужно...
– Черт побери!.. – взорвался Диденко. Вышло так, что его безрассудство вызвало ответную реакцию уравновешенного, уверенного в себе Лидичева. Тот сердито, с чувством правоты, принялся его отчитывать.
– Понимаете ли вы, товарищ Диденко, какого зверя вы хотите выпустить из клетки? Он, я имею в виду положение дел, неуправляем. Мы не можем позволить себе господство хаоса, а именно это вы предлагаете!
– Ты же должен видеть. Петр... – Диденко почувствовал, что его мнение никак не вписывается в устаревшие прописные истины.
Догоравшие поленья развалились, выбросив снопы искр. В свете камина лица, казалось, пылали неприязнью. И все же он ни на минуту не сомневался в искренности убеждении Лидичева. И хотя Лидичев хотел вернуть Россию на сорок лет назад, он был убежден в своей правоте! Не ради дачи в лесу или магазина «Березка», даже не ради обладания властью. Все они, как и сам Диденко, называют себя патриотами вопреки тому, что так ужасно не правы! Словно давая понять, что Диденко не имеет никакого отношения к их делам, Лидичев сказал:
– Александр Александрович... относительно республик Латвии и Эстонии... наши соображения изложены в справке, что у вас на столе...
– Да-да, – поспешно ответил Никитин. Впервые после приезда Диденко он чувствовал себя неловко. Слегка покраснев, обратился к Диденко.
– Петр, партию вынуждают отступать по всем линиям. Не для того мы преодолели сталинизм, чтобы теперь скатиться к анархии. Понятно? – Никитин, оглядываясь на Лидичева и Чеврикова, не приглашал его к соучастию, а предупреждал.
Диденко, сдержавшись, покачал головой. Никитин, казалось, опечалился, но всего лишь на мгновение, потом поправил очки и поглядел на стол. Подняв глаза, добавил:
– Как тебе известно, завтра заседание Политбюро. Имеются... обстоятельства... может быть, даже обвинения, которые тебе, возможно, придется опровергнуть, я не говорю ответить, Петр Юрьевич, а просто опровергнуть... имея в виду определенные утверждения Московского комитета партии.
Сценарий был плохо выучен, еще как следует не притерт. Но Никитин скрепя сердце на него согласился. Такова уж сила традиций. Как бы тебя сейчас презирала Ирина!
– Понятно, – жестко ответил Диденко и снова шагнул к окнам. Он понимал, что со стороны это выглядит, будто он нерешительно направился в угол. Потер подбородок и провел рукой по волосам. Люди вроде него в прошлом не имели успеха, времена и сейчас не изменились – их вообще не изменить; как, оказывается, легко прийти к такому выводу. В глазах этих людей, которым все было непоколебимо ясно, его вспышки выглядели ребяческими капризами. Они вызывали его потягаться с ними в том, что касалось будущего. За ними был опыт истории, а у него только сомнительные и, возможно, опасные планы на будущее.
– Чтобы справиться с обстановкой в балтийских республиках, да и в других местах, требуется сила, товарищ секретарь, – словно дьявол-искуситель, предлагал Чевриков. Диденко презрительно скривил рот. Тут уж не допустят никакого ренегатства и измены!
Никитин негромко, но настойчиво добавил:
– Речь идет об авторитете партии, Петр. Без него ничего, слышишь, ничего не получится.
Я так и знал, сказал про себя Диденко. Говорил же я Валенкову! Будь сильным, советовали эти Никитину. Нельзя трогать партию, нельзя пренебрегать ею. И не было Ирины, чтобы шепнуть ему, что это люди вчерашнего дня и что подлинная сила – в реформах, в способности к переменам. Диденко остался один, и ему с ними не потягаться.
– Я... этому не верю.
Лидичев ринулся в атаку, вооруженный почти вековым коллективным опытом.
– Вы, товарищ Диденко, не можете просто так дать людям возможность расходиться во взглядах с партией, не вызвав с их стороны ничего, кроме ненависти! Неужели до вас не дошло, что происходит? Вы учите их, что их не арестуют и не будут судить за сожженные автобусы, убитых солдат, за пренебрежительное отношение к партии и милиции, и хотите, чтобы они пели себя благоразумно? У нас не может быть различных позиций – речь идет о будущем нашего общества! – Грубое лицо Лидичева побледнело от ярости. Казалось, сила чувств этого человека поразила даже Никитина.
Диденко некоторое время стоял молча, потом сказал:
– Мы... я... никогда не имел намерения превращать партию в объект недовольства и неприятия.
– Но именно таков результат ваших дел! – рявкнул Харьков.
– Я категорически отвергаю это!
– Мы стремимся предотвратить гибель сотен, может быть, тысяч людей, – вмешался Никитин. – Теперь, как никогда, мы не имеем права проявлять слабость. – Он действительно был в этом убежден! – Нужно во что бы то ни стало восстановить порядок, пока все не пошло прахом. – Он развел руками. – Это все, что мы стараемся делать.
Сжав дрожащей рукой подбородок, Диденко слушал, понимая, что он здесь лишний. Не было больше Ирины, не осталось и следа от ее влияния; был лишь человек, которым, как он всегда подозревал, станет Никитин, когда не будет Ирины.
– Заседание Политбюро... Обвинения?
– Ну какие там обвинения.
– Неважно... – Единственное, чего хотелось Диденко, так это как можно скорее бежать отсюда, хлопнув дверью, и тем самым показать Никитину, что именно он, а не Диденко, оказался покинутым друзьями.
– Завтра перед заседанием я... подам заявление о выходе из Политбюро.
Молчание не было ни тягостным, ни напряженным, оно просто свидетельствовало, что его слова восприняты с облегчением.
– А с поста руководителя Московской парторганизации? спросил Чевриков.
– Тоже! бросил Диденко. – Да!
* * *
Притормаживая «ауди» в ответ на мигание фар ожидавшей их машины, Обри с раздражением думал о том, что станет говорить Рамсей, о неизбежных в этом случае любезностях и заискивании перед начальством. Он устал и не только оттого, что вел машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131