У меня очень мало времени, чтобы написать что-нибудь оригинальное. Поэтому я занялся переводом. Язык театра Но укрепит меня и подготовит к воплощению последнего шедевра».
Одагири внимательно посмотрел на меня. Мне было трудно понять, какое выражение затаилось в его хищных крысиных глазках – жалости или недовольства.
«Вы думаете, что непременно погибнете?»
«Я твердо уверен в том, что паду в бою».
Нынешнему молодому поколению моя фраза, должно быть, показалась бы невероятно высокопарной. Но тогда она не резала слух. В военное время мы все любили звучные слова и верили в них или по крайней мере относились к ним как к заклинаниям, которые оберегают нас от мучительных сомнений. Я благодарен Одагири за то, что он издевался над трескучими лозунгами, переиначивая их так, что сразу же проявлялась их пустота.
«Ну и ну, – пробормотал Одагири, не спуская с меня глаз, а затем бросил взгляд сквозь стеклянную перегородку в цех, где собирали самолеты – орудия самоубийства пилотов. Он явно сравнивал меня с ними, проводил между нами параллель. Мне хотелось, чтобы Одагири улыбнулся или засмеялся, но он оставался совершенно серьезным. – Значит, вы поддались той же лихорадке, что и камикадзе. А если вы выздоровеете от этой болезни и останетесь в живых, что тогда?»
«Вы смеетесь надо мной, Риокан».
Одагири запретил обращаться к нему по званию, как это было положено, и велел называть его уменьшительным именем. «Тем самым мы демонстрируем не нашу дружбу, а наш общий позор», – сказал он.
«Смеюсь? Да ты представляешь себе, что значит воткнуть штык в живого человека? Например, в беременную женщину или ребенка?»
«Вы были на войне, – промолвил я, – поэтому вам простительно насмехаться надо мной».
«Вы несете несуразную чушь, – заявил Одагири и швырнул в меня томик Йейтса. – Берегитесь, поэт. Вы скоро скатитесь до уровня тех безумных матерей, которые шьют сеннинбари».
Одагири имел в виду «пояса с тысячью стежков», которые изготавливали матери камикадзе для своих сыновей. Каждая мать искала тысячу молодых целомудренных девушек и просила их сделать по одному стежку на поясе. Считалось, тем самым ритуальному предмету придавались особая чистота и сила.
«Я бы тоже с удовольствием прошил этих девственниц и мамаш, – продолжал Одагири, – сунул бы им свою намазанную вазелином культю в мохнатку. Вы, Хираока, как и я, признаны годным к нестроевой службе, потому что тоже являетесь инвалидом. Вы можете написать свой последний шедевр на бумаге, но уверяю вас, вы не погибнете в бою».
«Я предчувствую гибель Японии. Она неизбежна».
«Неизбежно то, что мы с вами останемся жить. Мы оба – сироты вице-адмирала Ониси и обречены пережить не только гибель Японии, но и куда худшие беды. Мы увидим полное, тотальное, заслуженное унижение сотни миллионов кретинов».
Откровенный цинизм Одагири поразил меня. Моя искренняя романтическая убежденность в необходимости умереть за императора, во имя спасения Японии, была поколеблена. Одагири разоблачил мой самообман, но все же я не испытывал разочарования. Я и Одагири были противоположностями, но крайности двух калек – цинизм и вера – сходились и крепко связывали нас.
Я внимательно наблюдал за своим начальником. Одетый в морской френч, в фуражке набекрень, он во время обеденного перерыва часто сидел с одной из помощниц бухгалтера, стараясь очаровать мисс Персик. Одагири называл всех женщин, способных удовлетворить его чрезмерные сексуальные аппетиты, «мисс Персик». Я видел, как он клал свою правую руку, то есть культю, на спину взволнованной, вспотевшей мисс Персик. Его увечье вызывало жалость у женщин, и он мстил им за это, пользуясь их состраданием в своих целях с бессердечностью, свойственной калекам.
Мой мочевой пузырь всегда реагировал на сирены воздушной тревоги, и я первым бежал в бомбоубежище. Одагири, напротив, никогда не спешил прятаться и смеялся надо мной.
«Это так вы готовитесь к славной смерти на поле боя, младший клерк Хираока? – спрашивал он. – Или вам срочно приспичило выбежать в туалет?»
Он находил садистское удовольствие в том, чтобы остановить меня и заставить ждать.
«Я сделал важное открытие в области сексуальной психопатологии, – как-то заявил он. – Сигнал воздушной тревоги вызывает у меня эрекцию, а у среднестатистической мисс Персик в это время увлажняется промежность. Мы сходим с ума от страсти. И когда контора и весь завод пустеют, мы можем предаваться ей в свое удовольствие. Это просто чудо! Я прислоняюсь к пропеллеру, расстегиваю ширинку, и горячие губы мисс Персик быстро доводят меня до экстаза. Представьте только эту картину! Рекомендую вам последовать моему примеру. Возможно, одна из чирикающих пташек Нагумо согласится составить вам компанию. Но если вы все же предпочитаете опрометью бежать в безопасное место, мой маленький славный герой, – тогда в добрый путь! Банзай!»
Постепенно я начал понимать, что Одагири во многом прав. Может быть, действительно, славная гибель на войне – всего лишь миф, недостижимая мечта? Ведь смерть на поле боя – это, по существу, такое же паническое бегство, но только не от врага в бомбоубежище, а ему навстречу. Я со своим слабым мочевым пузырем, пожалуй, обмочился бы, прежде чем штык противника войдет в меня. И моя гибель из славной превратилась бы в бесславную. Позорно умирать, наделав в штаны. Что хуже? Обречь себя на жизнь или умереть, дрожа как последний трус? Я до одури, до тошноты размышлял над этой ужасной альтернативой. И не знал, что выбрать.
«Что с вами, младший клерк Хираока?» – удивленно спросил Нагумо, оторвав глаза от работы.
Погрузившись в размышления, я забылся и с выражением боли и отвращения к себе громко пробормотал что-то, как человек, которому снится кошмарный сон.
«Оставьте его в покое, Нагумо, – сказал Одагири. – Он просто произнес вслух бессмертную строчку из своего последнего шедевра. Можем ли мы узнать, какой теме вы посвятили свое новое гениальное произведение, сэнсэй?»
«Я пишу пьесу для театра Но о Сайго».
«Прекрасная тема! Мятеж и его провал».
Слушая наш разговор, Нагумо с недовольным видом качал головой.
«Даже Сайго Великий не избежал ваших насмешек, господа», – проворчал он.
Это была самая пространная жалоба, которую я когда-либо слышал от нашего бухгалтера.
Сайго Такамори, Сайго Великий, действительно возглавил мятеж, который был подавлен. Но до этого Сайго являлся одним из вдохновителей Реставрации Мэйдзи, фельдмаршалом императорской армии и государственным советником. Его действия после реставрации императорской власти кажутся загадочными. Почему верный сторонник императора решил в 1877 году поднять мятеж самураев клана Сацума и тем самым выступить против своих бывших коллег, олигархов Мэйдзи, развязав гражданскую войну?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186