Оба эти персонажа обречены на смерть по этическим причинам, но казнены в силу эстетических причин. Манн убил Густава фон Ашенбаха, чтобы заменить его. Неужели вы так устали от литературы, что пытаетесь найти средства, чтобы избавиться от нее, и ради этого готовы пойти на самоубийство?
– Если вы правы, то у меня есть только два выхода. Или пережить смерть изнутри, стать прагматиком, настоящим зомби, и дожить до преклонных лет. Или совершить самоубийство.
– Я уже советовала вам пережить смерть изнутри, взяв пример с вашего наставника Кавабаты Ясунари. В любом случае ваша мечта избавиться от литературы нереальна. Вы уже описали акт сеппуку, который совершает ваш лейтенант? Да? Тогда прочитайте мне эту сцену. Но только по ходу чтения внесите кое-какие изменения. Ведите рассказ не от лица жены лейтенанта, а от лица автора.
Я без особого труда выполнил просьбу Кейко.
– Надеюсь, описание показалось вам достаточно убедительным, – промолвил я, закончив читать.
Кейко промолчала, однако ее пылающий страстью взгляд был красноречивее слов. Ленивым жестом привыкшей повелевать императрицы она показала на кровать.
– Давайте проверим, отзывчивы ли вы на ласки своей сострадательной вдовы, которая хочет вернуть вас к жизни, – промолвила она.
– Боюсь, что сила нашей неприязни друг к другу слишком велика.
– Да, велика, но думаю, она не помешает нам насладиться друг другом.
Кейко ни на мгновение не закрывала глаза во время полового акта, даже в кульминационный момент. По-видимому, ей доставляло особое удовольствие наблюдать в минуты близости за человеком, которого она ненавидела. Наше соитие походило на ледяные объятия, на отражение абсолютной пустоты двумя зеркалами. Наслаждение возрастало от болезненного сознания того, что за нами наблюдают. Но кто? Некое третье лицо? Божество, лучи которого заглядывают в окно нашего номера? Нет, ощущение было более интимным и более загадочным. То было ощущение легкости, парения в холодной лунной стерильности отражения; ощущение нечеловеческой ненависти к человеческому существу, на которое направлена моя любовь.
Лежащие друг на друге лицом к лицу, слитые воедино, мы походили на два зеркально-симметричных кристалла, не накладывающихся друг на друга, потому что один кристалл отражал другой. Я ясно видел себя в свирепых глазах Кейко. Я был для нее гомосексуалистом, гомосексуалистом во всех своих проявлениях. В течение многих лет я пытался постичь свой уранизм (этот архаичный термин Сэм Лазар использовал для обозначения того, к чему обычно приклеивают отвратительный ярлык гомосексуализма). Я пытался попять конфликт Инь и Ян внутри себя, противостояние полов, которое привело меня к гомоэротическому нарциссизму. Загадочным объектом, на который была направлена моя любовь, являлся я сам. Я всегда чувствовал в своей жизни присутствие мифического существа (возможно, зловещего бога Урана), которое преследовало меня на каждом шагу.
Я лежал на спине, испытывая смертельную усталость после многочасовой ночной работы и коитуса. Я дремал, не в силах погрузиться в крепкий здоровый сон. Кейко поглаживала меня по груди, но ее массирующие движения не могли успокоить меня и помочь расслабиться. Прикосновения были чисто механическими и выражали холодное любопытство ко мне, а вовсе не чувство нежности и участия. Ее рука двигалась так, как движется рука уборщицы, вытирающей запотевшее зеркало в ванной комнате, или рука смотрителя музея, полирующая поверхность классической статуи.
– Не симулируйте нежные чувства, баронесса.
– Я и не симулирую. Я действительно умею искренне ценить то, что, возможно, никогда не любила.
– Поступайте, как знаете.
– Ответьте мне на один вопрос. Вы пытаетесь убедить себя в том, что можно совершить сеппуку и не испытать при этом боли?
– Нет, я уверен, что боль будет жестокой. Но я должен убедить себя в том, что ее можно перенести с радостным чувством.
– Обманув себя?
– Это художественный обман. Я ведь привык ко всему, что трудно себе представить.
– Отвратительная идея.
– Разве? Чем же она отличается от того, что обычно происходит в жизни? Мы не думаем о смерти и тем самым обманываем себя, чтобы продолжать жить. Но постепенно понимаем, что попали в ловушку, что от смерти нет спасения, что мы не можем продолжать обманывать себя. Самоубийство – сознательный обман, направленный на то, чтобы больше не откладывать смерть.
Я лежал с закрытыми глазами и слышал, как Кейко открыла свою косметичку и начала делать макияж. Я погрузился в сон, но тут же проснулся от острой боли, пронзившей мой живот. Опершись на локти, я приподнялся на кровати и увидел Кейко. Она стояла на коленях, склонившись надо мной с видом опытного хирурга. В правой руке она держала пинцет с зажатым в нем лезвием, которое уже на миллиметр вошло в мою плоть. Я наблюдал, как бритва все глубже погружается в мой живот и на коже проступают капельки крови. Рука Кейко слегка дрогнула, когда она вдруг весело засмеялась. Мы увидели, как мой пенис, словно змея, околдованная волшебной музыкой, начал напрягаться и вставать.
Я снова посмотрел на свой живот, его мышцы походили на крепкие булыжники. Когда-то я писал, что мускулы дают человеку возможность добровольно принять боль. Хорошо развитые мышцы – своего рода подготовка к другому, высшему испытанию, к самурайскому приятию смерти. Я назвал это явление «внутренним самообладанием истинной культуры». Глядя на то, как мой прекрасный живот режет бритвой женщина (этим лезвием Кейко, наверное, брила свои ноги или подмышки), я думал о том, что был не прав. Мои прежние взгляды казались мне теперь самообманом, претензией на героизм, художественным вымыслом.
Удовольствие, которое я получал от боли, было связано с тем, что я недостаточно хорошо знал свое тело. Его внешние очертания были мне хорошо знакомы. Но что находилось внутри? Многие ли из нас хорошо знают свои внутренние органы и способны мысленно представить их? Известны ли нам размеры и вес нашей печени? Порой мы даже не знаем точно, где она находится! Мы существуем в блаженном неведении относительно всего, что касается наших внутренних органов.
Ощущая острую боль, я наконец осознал свои истинные желания. Я понял, что всегда стремился жить внутри, во внутреннем пейзаже, затопленном кровью, где все находится в постоянном движении, словно меняющие свою форму песчаные дюны. Там все расцвечено экзотическими красками. Раздвоенные легкие под овальным небом ребер, темно-красное сердце, трубопроводы брюшной полости, бронхи и трахеи и самый жуткий из всех органов – запутанный лабиринт мозга, заполненный звучными голосами, ароматами, вспышками света, в которых забытые мной вещи прячут свои имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
– Если вы правы, то у меня есть только два выхода. Или пережить смерть изнутри, стать прагматиком, настоящим зомби, и дожить до преклонных лет. Или совершить самоубийство.
– Я уже советовала вам пережить смерть изнутри, взяв пример с вашего наставника Кавабаты Ясунари. В любом случае ваша мечта избавиться от литературы нереальна. Вы уже описали акт сеппуку, который совершает ваш лейтенант? Да? Тогда прочитайте мне эту сцену. Но только по ходу чтения внесите кое-какие изменения. Ведите рассказ не от лица жены лейтенанта, а от лица автора.
Я без особого труда выполнил просьбу Кейко.
– Надеюсь, описание показалось вам достаточно убедительным, – промолвил я, закончив читать.
Кейко промолчала, однако ее пылающий страстью взгляд был красноречивее слов. Ленивым жестом привыкшей повелевать императрицы она показала на кровать.
– Давайте проверим, отзывчивы ли вы на ласки своей сострадательной вдовы, которая хочет вернуть вас к жизни, – промолвила она.
– Боюсь, что сила нашей неприязни друг к другу слишком велика.
– Да, велика, но думаю, она не помешает нам насладиться друг другом.
Кейко ни на мгновение не закрывала глаза во время полового акта, даже в кульминационный момент. По-видимому, ей доставляло особое удовольствие наблюдать в минуты близости за человеком, которого она ненавидела. Наше соитие походило на ледяные объятия, на отражение абсолютной пустоты двумя зеркалами. Наслаждение возрастало от болезненного сознания того, что за нами наблюдают. Но кто? Некое третье лицо? Божество, лучи которого заглядывают в окно нашего номера? Нет, ощущение было более интимным и более загадочным. То было ощущение легкости, парения в холодной лунной стерильности отражения; ощущение нечеловеческой ненависти к человеческому существу, на которое направлена моя любовь.
Лежащие друг на друге лицом к лицу, слитые воедино, мы походили на два зеркально-симметричных кристалла, не накладывающихся друг на друга, потому что один кристалл отражал другой. Я ясно видел себя в свирепых глазах Кейко. Я был для нее гомосексуалистом, гомосексуалистом во всех своих проявлениях. В течение многих лет я пытался постичь свой уранизм (этот архаичный термин Сэм Лазар использовал для обозначения того, к чему обычно приклеивают отвратительный ярлык гомосексуализма). Я пытался попять конфликт Инь и Ян внутри себя, противостояние полов, которое привело меня к гомоэротическому нарциссизму. Загадочным объектом, на который была направлена моя любовь, являлся я сам. Я всегда чувствовал в своей жизни присутствие мифического существа (возможно, зловещего бога Урана), которое преследовало меня на каждом шагу.
Я лежал на спине, испытывая смертельную усталость после многочасовой ночной работы и коитуса. Я дремал, не в силах погрузиться в крепкий здоровый сон. Кейко поглаживала меня по груди, но ее массирующие движения не могли успокоить меня и помочь расслабиться. Прикосновения были чисто механическими и выражали холодное любопытство ко мне, а вовсе не чувство нежности и участия. Ее рука двигалась так, как движется рука уборщицы, вытирающей запотевшее зеркало в ванной комнате, или рука смотрителя музея, полирующая поверхность классической статуи.
– Не симулируйте нежные чувства, баронесса.
– Я и не симулирую. Я действительно умею искренне ценить то, что, возможно, никогда не любила.
– Поступайте, как знаете.
– Ответьте мне на один вопрос. Вы пытаетесь убедить себя в том, что можно совершить сеппуку и не испытать при этом боли?
– Нет, я уверен, что боль будет жестокой. Но я должен убедить себя в том, что ее можно перенести с радостным чувством.
– Обманув себя?
– Это художественный обман. Я ведь привык ко всему, что трудно себе представить.
– Отвратительная идея.
– Разве? Чем же она отличается от того, что обычно происходит в жизни? Мы не думаем о смерти и тем самым обманываем себя, чтобы продолжать жить. Но постепенно понимаем, что попали в ловушку, что от смерти нет спасения, что мы не можем продолжать обманывать себя. Самоубийство – сознательный обман, направленный на то, чтобы больше не откладывать смерть.
Я лежал с закрытыми глазами и слышал, как Кейко открыла свою косметичку и начала делать макияж. Я погрузился в сон, но тут же проснулся от острой боли, пронзившей мой живот. Опершись на локти, я приподнялся на кровати и увидел Кейко. Она стояла на коленях, склонившись надо мной с видом опытного хирурга. В правой руке она держала пинцет с зажатым в нем лезвием, которое уже на миллиметр вошло в мою плоть. Я наблюдал, как бритва все глубже погружается в мой живот и на коже проступают капельки крови. Рука Кейко слегка дрогнула, когда она вдруг весело засмеялась. Мы увидели, как мой пенис, словно змея, околдованная волшебной музыкой, начал напрягаться и вставать.
Я снова посмотрел на свой живот, его мышцы походили на крепкие булыжники. Когда-то я писал, что мускулы дают человеку возможность добровольно принять боль. Хорошо развитые мышцы – своего рода подготовка к другому, высшему испытанию, к самурайскому приятию смерти. Я назвал это явление «внутренним самообладанием истинной культуры». Глядя на то, как мой прекрасный живот режет бритвой женщина (этим лезвием Кейко, наверное, брила свои ноги или подмышки), я думал о том, что был не прав. Мои прежние взгляды казались мне теперь самообманом, претензией на героизм, художественным вымыслом.
Удовольствие, которое я получал от боли, было связано с тем, что я недостаточно хорошо знал свое тело. Его внешние очертания были мне хорошо знакомы. Но что находилось внутри? Многие ли из нас хорошо знают свои внутренние органы и способны мысленно представить их? Известны ли нам размеры и вес нашей печени? Порой мы даже не знаем точно, где она находится! Мы существуем в блаженном неведении относительно всего, что касается наших внутренних органов.
Ощущая острую боль, я наконец осознал свои истинные желания. Я понял, что всегда стремился жить внутри, во внутреннем пейзаже, затопленном кровью, где все находится в постоянном движении, словно меняющие свою форму песчаные дюны. Там все расцвечено экзотическими красками. Раздвоенные легкие под овальным небом ребер, темно-красное сердце, трубопроводы брюшной полости, бронхи и трахеи и самый жуткий из всех органов – запутанный лабиринт мозга, заполненный звучными голосами, ароматами, вспышками света, в которых забытые мной вещи прячут свои имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186