Отличительная черта чисто перуанских вечеринок: помимо хорошей еды, обильной выпивки и приличной стереоакустики, на них еще непременны и толпы любопытствующих прихлебателей, нужных, чтобы лимийские вечеринки считались успешными мероприятиями, о которых все говорят с исключительным восхищением.
Дрожащее попурри стучало по нам последними тактами, и судя по неразберихе, которая затопляла танцевальную площадку, я понял, что наконец-то пришло время медленных танцев. К тому времени моя рубашка стала размокшим мякишем – от одеколона моего папы не осталось и следа, – пропитанным под завязку потом и вездесущим запахом табака. Однако игра стоила свеч, потому что талия, столько раз виденная мной в грезах, наконец-то должна вот-вот оказаться в моих трепещущих и неверящих своему счастью, как если бы им предстояло погладить по спине спящую пантеру, руках. Когда «Карпентерс» завыли свое любовное благословение: «When I was young I listened to the radio, waiting for my favourite songs… » – Таис обратилась ко мне, почти как в тот самый незабываемый день нашего знакомства: «Не принесешь ли мне „кока-колы"?» То есть она снова, ожидая поддержки, отправила меня в центр обороны, куда я и пошел со сжавшимся сердцем, потому что как бы то ни было, несмотря ни на что, я был «хорошим парнем».
Я знал, что, когда вернусь, мне не придется больше с ней танцевать, и издали я увидел, как она оказалась в объятиях одного из непрошеных любителей халявы. Я подумал о возлюбленной Александра, о святой грешнице и об обессиленной сомалийской конгони, попавшей в устроенную гиенами засаду. Хотелось думать, что тот, кто танцевал с ней, был самой сильной и красивой особью из всей стаи, и я признал выбор Таис чрезвычайно удачным. Я подумал, что, возможно, уже не в первый раз тот непрошеный любитель халявы выполняет с точностью палача подобный остроумный маневр, но я пришел в отчаяние, представив, что, возможно, это был самый первый в жизни медленный танец Таис. Ее взгляд выдавал ее. Мне было не важно, что она не стала танцевать со мной, но мне было бы приятно, если бы она иногда и на меня смотрела вот так. Когда пришла мама, чтобы забрать нас, Элтон Джон пел «Someone save my life tonight»…
В волейбольные дни в «Реджина Пасис» я всегда приходил на площадку, втайне лелея надежду на нашу встречу, и даже чувствовал себя ее сообщником, я знал пристрастия и мечты Таис, которые никогда не смог бы воплотить. Однажды я снова встал на приеме мяча в центре обороны, и она с вызовом в голосе предупредила меня, что будет резать. Полагаю, что я улыбнулся – я всегда ей улыбался, – потому что знал, как она умеет резать без ножа.
каролина
Я гимны слагал в ее честь без конца и без края,
на бреге песчаном Энареса страстью сгорая,
но истинно сказано – помню об этом всегда я:
кто сеять решил на песке, пусть не ждет урожая.
Книга благой любви, 170
После двенадцати лет, проведенных в мужском приходском коллеже, неизбежность грядущих университетских занятий с каждым днем все больше волновала меня, потому что там я надеялся встретить девчонок, которые станут моими товарищами, моими подругами, моими иллюзорными мечтами. Мой брат Кармело заметил в одной из профориентационных бесед со мной, что женщины только затем и идут в университет, чтобы найти себе жениха, и мной завладело счастливое предвкушение. «Какое совпадение, – подумал я. – И я не прочь встретить невесту в университете».
Я опускаю долгие месяцы, потраченные мной на подготовку к вступительным экзаменам, ведь радость от поступления затмила в моей памяти все лишения и мучения тех дней. Поступив в университет, я превратился в «качимбо» и, согласно обычаю, выбрил наголо свой череп, ведь в Перу, становясь студентами, мы начинаем свой творческий путь с выпотрошенной и освобожденной от всего лишнего головой и, в худшем случае, завершаем его с новенькой лысиной, поселившейся на высокообразованном темени. Шел 1978 год, и этот год таил исполнение скромных ожиданий моих шестнадцати лет.
С волнением вспоминаю свой первый день занятий, ведь сады, аудитории, библиотеки и широкие улицы Католического университета казались мне мостиком судьбы, где сверкали личиками самые красивые девчонки страны. И самое прекрасное в них было то, что все они искали женихов. Но как мне было выразить им свое расположение?
Среди моих соучениц оказалось несколько девчонок, самых красивых из всего курса, и я сказал себе, что в таких условиях трудновато будет сдавать экзамены. Ана Роса была чрезвычайно красивой, у Алисии были чудесные глаза, а Галия – просто ходячая провокация; а в первом ряду аудиторий корпела над наукой одна скромная девушка, чья красота, отражая свет Средневековья и Ренессанса, возрождала давно минувшие эпохи.
Ее фарфоровая кожа напоминала мне благородные руки королей аскетов, ее глаза, словно драгоценные камни, привели бы в смятение искателей Грааля, а золото ее прядей было руном, достойным еще одной безумной мифологической экспедиции. Красота большинства женщин зависит от эстетики времени, но только немногие, такие, как она, например, могли быть похищены сыном троянского царя, могли вдохновлять на слезливые мадригалы трубадуров или отдавать свои прекрасные лики мадоннам шестнадцатого века.
По пути домой я видел в ней принцессу всех средневековых рыцарских турниров, ангела всех благовещений и причину моих бессонных ночей. Я чувствовал себя настолько влюбленным, что, пока микроавтобус катился по своему длинному маршруту, не успел влюбиться больше ни в кого. Образ ее буйных косичек, похожих на золотые плющи, настолько впечатлил меня, что я даже вспомнил детскую сказку о Рапунцель , о заключенной в башню красавице, которая спускала в окно свои волосы, чтобы поднять наверх возлюбленных принцев и злых колдуний.
Дома желали знать, как я вошел в мою новую, университетскую жизнь, и я с ходу выдал очень весомые суждения о синтагмах , «Парменидах» , перуанской реальности и ее связи с подсознанием, но в сущности я желал говорить только о ней, о синеватой дымке, в которой амальгамировались ее глаза, о ленте в волосах, филигранью сверкавшей на солнце. В любом случае, им стало ясно, что меня хлебом не корми – дай поучиться в университете.
В то время у меня были совершенно определенные домашние обязанности, и, пожалуй, самой важной из них была покупка свежего хлеба рано поутру. Поскольку мои занятия начинались ровно в восемь, то, чтобы вовремя добраться до университета, я должен был успеть на микроавтобус в шесть тридцать; каждое утро я вставал без пятнадцати шесть, принимал душ и под звуки первых трелей птиц и последних криков петухов отправлялся в булочную. Помню, что пока возвращался назад по дороге из «Сантьяго» – так называлась лавка в нашем квартале, – мне кружил голову запах только что испеченного хлеба и аромат смоченных изморосью лугов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Дрожащее попурри стучало по нам последними тактами, и судя по неразберихе, которая затопляла танцевальную площадку, я понял, что наконец-то пришло время медленных танцев. К тому времени моя рубашка стала размокшим мякишем – от одеколона моего папы не осталось и следа, – пропитанным под завязку потом и вездесущим запахом табака. Однако игра стоила свеч, потому что талия, столько раз виденная мной в грезах, наконец-то должна вот-вот оказаться в моих трепещущих и неверящих своему счастью, как если бы им предстояло погладить по спине спящую пантеру, руках. Когда «Карпентерс» завыли свое любовное благословение: «When I was young I listened to the radio, waiting for my favourite songs… » – Таис обратилась ко мне, почти как в тот самый незабываемый день нашего знакомства: «Не принесешь ли мне „кока-колы"?» То есть она снова, ожидая поддержки, отправила меня в центр обороны, куда я и пошел со сжавшимся сердцем, потому что как бы то ни было, несмотря ни на что, я был «хорошим парнем».
Я знал, что, когда вернусь, мне не придется больше с ней танцевать, и издали я увидел, как она оказалась в объятиях одного из непрошеных любителей халявы. Я подумал о возлюбленной Александра, о святой грешнице и об обессиленной сомалийской конгони, попавшей в устроенную гиенами засаду. Хотелось думать, что тот, кто танцевал с ней, был самой сильной и красивой особью из всей стаи, и я признал выбор Таис чрезвычайно удачным. Я подумал, что, возможно, уже не в первый раз тот непрошеный любитель халявы выполняет с точностью палача подобный остроумный маневр, но я пришел в отчаяние, представив, что, возможно, это был самый первый в жизни медленный танец Таис. Ее взгляд выдавал ее. Мне было не важно, что она не стала танцевать со мной, но мне было бы приятно, если бы она иногда и на меня смотрела вот так. Когда пришла мама, чтобы забрать нас, Элтон Джон пел «Someone save my life tonight»…
В волейбольные дни в «Реджина Пасис» я всегда приходил на площадку, втайне лелея надежду на нашу встречу, и даже чувствовал себя ее сообщником, я знал пристрастия и мечты Таис, которые никогда не смог бы воплотить. Однажды я снова встал на приеме мяча в центре обороны, и она с вызовом в голосе предупредила меня, что будет резать. Полагаю, что я улыбнулся – я всегда ей улыбался, – потому что знал, как она умеет резать без ножа.
каролина
Я гимны слагал в ее честь без конца и без края,
на бреге песчаном Энареса страстью сгорая,
но истинно сказано – помню об этом всегда я:
кто сеять решил на песке, пусть не ждет урожая.
Книга благой любви, 170
После двенадцати лет, проведенных в мужском приходском коллеже, неизбежность грядущих университетских занятий с каждым днем все больше волновала меня, потому что там я надеялся встретить девчонок, которые станут моими товарищами, моими подругами, моими иллюзорными мечтами. Мой брат Кармело заметил в одной из профориентационных бесед со мной, что женщины только затем и идут в университет, чтобы найти себе жениха, и мной завладело счастливое предвкушение. «Какое совпадение, – подумал я. – И я не прочь встретить невесту в университете».
Я опускаю долгие месяцы, потраченные мной на подготовку к вступительным экзаменам, ведь радость от поступления затмила в моей памяти все лишения и мучения тех дней. Поступив в университет, я превратился в «качимбо» и, согласно обычаю, выбрил наголо свой череп, ведь в Перу, становясь студентами, мы начинаем свой творческий путь с выпотрошенной и освобожденной от всего лишнего головой и, в худшем случае, завершаем его с новенькой лысиной, поселившейся на высокообразованном темени. Шел 1978 год, и этот год таил исполнение скромных ожиданий моих шестнадцати лет.
С волнением вспоминаю свой первый день занятий, ведь сады, аудитории, библиотеки и широкие улицы Католического университета казались мне мостиком судьбы, где сверкали личиками самые красивые девчонки страны. И самое прекрасное в них было то, что все они искали женихов. Но как мне было выразить им свое расположение?
Среди моих соучениц оказалось несколько девчонок, самых красивых из всего курса, и я сказал себе, что в таких условиях трудновато будет сдавать экзамены. Ана Роса была чрезвычайно красивой, у Алисии были чудесные глаза, а Галия – просто ходячая провокация; а в первом ряду аудиторий корпела над наукой одна скромная девушка, чья красота, отражая свет Средневековья и Ренессанса, возрождала давно минувшие эпохи.
Ее фарфоровая кожа напоминала мне благородные руки королей аскетов, ее глаза, словно драгоценные камни, привели бы в смятение искателей Грааля, а золото ее прядей было руном, достойным еще одной безумной мифологической экспедиции. Красота большинства женщин зависит от эстетики времени, но только немногие, такие, как она, например, могли быть похищены сыном троянского царя, могли вдохновлять на слезливые мадригалы трубадуров или отдавать свои прекрасные лики мадоннам шестнадцатого века.
По пути домой я видел в ней принцессу всех средневековых рыцарских турниров, ангела всех благовещений и причину моих бессонных ночей. Я чувствовал себя настолько влюбленным, что, пока микроавтобус катился по своему длинному маршруту, не успел влюбиться больше ни в кого. Образ ее буйных косичек, похожих на золотые плющи, настолько впечатлил меня, что я даже вспомнил детскую сказку о Рапунцель , о заключенной в башню красавице, которая спускала в окно свои волосы, чтобы поднять наверх возлюбленных принцев и злых колдуний.
Дома желали знать, как я вошел в мою новую, университетскую жизнь, и я с ходу выдал очень весомые суждения о синтагмах , «Парменидах» , перуанской реальности и ее связи с подсознанием, но в сущности я желал говорить только о ней, о синеватой дымке, в которой амальгамировались ее глаза, о ленте в волосах, филигранью сверкавшей на солнце. В любом случае, им стало ясно, что меня хлебом не корми – дай поучиться в университете.
В то время у меня были совершенно определенные домашние обязанности, и, пожалуй, самой важной из них была покупка свежего хлеба рано поутру. Поскольку мои занятия начинались ровно в восемь, то, чтобы вовремя добраться до университета, я должен был успеть на микроавтобус в шесть тридцать; каждое утро я вставал без пятнадцати шесть, принимал душ и под звуки первых трелей птиц и последних криков петухов отправлялся в булочную. Помню, что пока возвращался назад по дороге из «Сантьяго» – так называлась лавка в нашем квартале, – мне кружил голову запах только что испеченного хлеба и аромат смоченных изморосью лугов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34