– Если хочешь, поедем на пляжную косу. Туда приезжают парочки. Ну как? – ограничил я выбор. И вдавил педаль едва тащившегося автомобиля, потому что Камилла, казалось, была уже почти готова, как равиоли, плескавшиеся в кипящей святой воде.
Пляжная коса была настоящим театром романтических маневров, плеск волн и ароматы даров моря здесь благоприятствовали ласкам, поцелуям, обжиманиям и паре-тройке рейдов по ворсистым рифам желания. «И как же это было возможно, чтобы Камилла сама намекнула поехать именно в такое место?» – растерянно и в то же время благодарно спрашивал я себя. Полная луна маячила в мутных, темных волнах, напоминая грязную и ядовитую облатку.
Оказавшись в окружении парочек, которые в потемках искали друг друга, я посмотрел на Камиллу, желая все-таки не потерять ее с последним лучом заходящего солнца. Я уже хотел поцеловать ее, только не знал, когда мне одарить ее многозначительным молчанием – до или после поцелуя, как вдруг она вытащила из школьной сумки какой-то сверток, поцеловала его, словно совершая миропомазание, и очень серьезно сказала:
– Давай помолимся на четках. Чтобы ты вновь обрел веру и чтобы люди в этих машинах не поддались искушению.
Я уже забыл, сказал ли я «аминь», но прекрасно помню, что после такого предложения с великим трудом обрел себя вновь, а обретя, признался Камилле, что не умею молиться на четках.
С евангелической кротостью она объяснила мне, что в святом розарии существуют три таинства, которые в свою очередь делятся на пять, и что на каждые десять «Аве Марий» читается один «Отче наш», но я со своим гуманитарным уклоном сбился со счету, и Камилла предложила мне молиться вместе с ней. Это был вечер субботы, и я прикоснулся к таинству славы, одной из молитв католической литургии.
По правде сказать, я на славу насмотрелся на таинственное раскачивание усеивающих пляж машин, дрожащих, словно те бусинки, которые Камилла двигала в религиозном экстазе. Быть может, более искушенный соблазнитель уже сжимал бы ее в своих объятиях, но я по своей неопытности полагал, что если девчонка просит революцию, надо дать ей революцию, а если она просит молитву, то надо дать ей молитву. И вот здесь-то мне в голову и пришла мысль: Камилла никогда не обратит на меня достойного внимания, если я буду только ее почитателем. Если вера сотрясает горы, тогда я должен потрясти Камиллу, мою обожаемую гору. Так же как Христос изгнал из храма торговцев, так и я решил изгнать французоподобие с пляжа.
Я посмотрел на часы и, возлюбя Камиллу, сотворил еще одну молитву – за упокой, так, на всякий случай. И после этого я сглотнул слюну и с криком, словно одержимый безрассудной нетерпимостью мучеников, выскочил из машины:
– Покайтесь, грешные! («Смотри, киска моя, сумасшедший».) Неужели вы думаете, что Бог не смотрит на вас, а? («Не подходи к машине, кретин, или я тебя прибью!») Смягчи, Господь, свой гнев, свою месть и свою злобу! («Дай мне одежду, быстро!») Сколько несовершеннолетних здесь, ради всего святого? («Отпусти меня, Ванесса, я ему сейчас втащу как следует!») Сейчас всем придется встретиться со своими родителями, они уже в пути! («Уй! Дергаем отсюда, дергаем, толстяк!»)
И в треске моторов, стоя в центре песчаной бури, я почувствовал, что кто-то схватил меня за плечо. Самым скверным было не то, что мне влепят по щеке, а то, что ради Бога и Камиллы мне придется подставить еще и другую. Но вместо бесноватой рожи одержимого дьяволом я увидел ангельский лик Камиллы, которая с седьмого неба в полусумасшедшем состоянии впилась в меня взглядом мадонны с иконы.
– Я еще не знала такого человека, как ты, – прошептала она в трансе. – Ты бесподобен.
И она обняла меня с жаром, и луна отражалась в зеркале ее глаз, словно освященная облатка. Это был сон, чудо, знак. Она еще не любила меня, но уже была близка к этому.
На обратном пути она рассказала мне о пророке Данииле, о вавилонских львах, о деяниях апостолов и святой Марии Горетти . Мой героический поступок чрезвычайно подействовал на нее, но вместо того чтобы разглядеть во мне обагренного сарацинской кровью тамплиера, Камилла, ни на секунду не усомнившись, всем своим восторженным видом показала мне, что место моим деяниям в мартирологе.
– Завтра ты должен пойти со мной на двенадцатичасовую мессу в церковь на улицу Маркони, – приказала она мне, и ее непрекращающийся восторг начал уже настораживать меня. – Отец Гарольд должен познакомиться с тобой.
И я согласился, ведь что бы Камилла ни говорила, все для меня становилось мессой.
Несясь под светофорами на всей скорости, я припомнил, что мои родители обвенчались в той же самой приходской церкви на улице Маркони. Еще один божественный знак, Камилла? Она оставила мне свои четки, чтобы я не переставал молиться, и прежде всего я помолился за то, чтобы четки не принадлежали ее матери, поскольку я и не думал возвращать их обратно. Я вдавил педаль акселератора, продолжая не замечать красные сигналы светофоров, ведь впервые мое будущее было освещено зеленым, словно пятно на экране, светом. «Клаксоны звучат, – подумал я, – сигнал, что нам пора вперед». И я снова надавил на железку, потому что тем вечером над моим плечом летел ангел-хранитель.
Неизбежность грядущей мессы не дала мне уснуть, и в полусне я вспомнил свое первое причастие: волнение предыдущего дня, мягкий запах ириса в церкви в Мирафлорес , опустошение, которое я ощутил, завершив оформлять свой альбом первого причастия, и больничную палату, в которую превратился коллеж, полный детей, разодетых в белые одежды. Вдруг проявилось скорбное лицо Камиллы, и мной овладел стыд, душевное терзание от осознания собственного стыда. Я никогда не осознавал этого. И до сих пор не осознаю.
На следующий день без четверти двенадцать я, все еще смущенный и влюбленный, прибыл в церковь на улице Маркони. Камилла ждала меня вместе с отцом Гарольдом, раздававшим благословение малышам, которые клевали его руки, словно прилипчивые голуби. Сие богоявление весьма походило на сцену из «Иисуса Христа Суперзвезды» , ведь хор приходской церкви встретил меня звуками псалмов и «Песней юности», а Камилла приветствовала меня с тем же отвратительно деланным восторгом, что и ее сотоварищи. К моему несказанному удивлению, отец Гарольд лично распростер руки и сжал меня в объятиях, как будто я был Лазарем, только что излеченным от проказы, и вот так мы и вошли в церковь, все в аллилуйях и осаннах. Я не знал, чувствовать ли себя ослом вербного воскресенья или ослом в легенде о свирели , но в любом случае – ослом.
Проповедь отца Гарольда была боевой речью: плотских грехов часы сочтены, потому что под властью нового Папы, избранного несколько месяцев назад, похоть будет искоренена во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Пляжная коса была настоящим театром романтических маневров, плеск волн и ароматы даров моря здесь благоприятствовали ласкам, поцелуям, обжиманиям и паре-тройке рейдов по ворсистым рифам желания. «И как же это было возможно, чтобы Камилла сама намекнула поехать именно в такое место?» – растерянно и в то же время благодарно спрашивал я себя. Полная луна маячила в мутных, темных волнах, напоминая грязную и ядовитую облатку.
Оказавшись в окружении парочек, которые в потемках искали друг друга, я посмотрел на Камиллу, желая все-таки не потерять ее с последним лучом заходящего солнца. Я уже хотел поцеловать ее, только не знал, когда мне одарить ее многозначительным молчанием – до или после поцелуя, как вдруг она вытащила из школьной сумки какой-то сверток, поцеловала его, словно совершая миропомазание, и очень серьезно сказала:
– Давай помолимся на четках. Чтобы ты вновь обрел веру и чтобы люди в этих машинах не поддались искушению.
Я уже забыл, сказал ли я «аминь», но прекрасно помню, что после такого предложения с великим трудом обрел себя вновь, а обретя, признался Камилле, что не умею молиться на четках.
С евангелической кротостью она объяснила мне, что в святом розарии существуют три таинства, которые в свою очередь делятся на пять, и что на каждые десять «Аве Марий» читается один «Отче наш», но я со своим гуманитарным уклоном сбился со счету, и Камилла предложила мне молиться вместе с ней. Это был вечер субботы, и я прикоснулся к таинству славы, одной из молитв католической литургии.
По правде сказать, я на славу насмотрелся на таинственное раскачивание усеивающих пляж машин, дрожащих, словно те бусинки, которые Камилла двигала в религиозном экстазе. Быть может, более искушенный соблазнитель уже сжимал бы ее в своих объятиях, но я по своей неопытности полагал, что если девчонка просит революцию, надо дать ей революцию, а если она просит молитву, то надо дать ей молитву. И вот здесь-то мне в голову и пришла мысль: Камилла никогда не обратит на меня достойного внимания, если я буду только ее почитателем. Если вера сотрясает горы, тогда я должен потрясти Камиллу, мою обожаемую гору. Так же как Христос изгнал из храма торговцев, так и я решил изгнать французоподобие с пляжа.
Я посмотрел на часы и, возлюбя Камиллу, сотворил еще одну молитву – за упокой, так, на всякий случай. И после этого я сглотнул слюну и с криком, словно одержимый безрассудной нетерпимостью мучеников, выскочил из машины:
– Покайтесь, грешные! («Смотри, киска моя, сумасшедший».) Неужели вы думаете, что Бог не смотрит на вас, а? («Не подходи к машине, кретин, или я тебя прибью!») Смягчи, Господь, свой гнев, свою месть и свою злобу! («Дай мне одежду, быстро!») Сколько несовершеннолетних здесь, ради всего святого? («Отпусти меня, Ванесса, я ему сейчас втащу как следует!») Сейчас всем придется встретиться со своими родителями, они уже в пути! («Уй! Дергаем отсюда, дергаем, толстяк!»)
И в треске моторов, стоя в центре песчаной бури, я почувствовал, что кто-то схватил меня за плечо. Самым скверным было не то, что мне влепят по щеке, а то, что ради Бога и Камиллы мне придется подставить еще и другую. Но вместо бесноватой рожи одержимого дьяволом я увидел ангельский лик Камиллы, которая с седьмого неба в полусумасшедшем состоянии впилась в меня взглядом мадонны с иконы.
– Я еще не знала такого человека, как ты, – прошептала она в трансе. – Ты бесподобен.
И она обняла меня с жаром, и луна отражалась в зеркале ее глаз, словно освященная облатка. Это был сон, чудо, знак. Она еще не любила меня, но уже была близка к этому.
На обратном пути она рассказала мне о пророке Данииле, о вавилонских львах, о деяниях апостолов и святой Марии Горетти . Мой героический поступок чрезвычайно подействовал на нее, но вместо того чтобы разглядеть во мне обагренного сарацинской кровью тамплиера, Камилла, ни на секунду не усомнившись, всем своим восторженным видом показала мне, что место моим деяниям в мартирологе.
– Завтра ты должен пойти со мной на двенадцатичасовую мессу в церковь на улицу Маркони, – приказала она мне, и ее непрекращающийся восторг начал уже настораживать меня. – Отец Гарольд должен познакомиться с тобой.
И я согласился, ведь что бы Камилла ни говорила, все для меня становилось мессой.
Несясь под светофорами на всей скорости, я припомнил, что мои родители обвенчались в той же самой приходской церкви на улице Маркони. Еще один божественный знак, Камилла? Она оставила мне свои четки, чтобы я не переставал молиться, и прежде всего я помолился за то, чтобы четки не принадлежали ее матери, поскольку я и не думал возвращать их обратно. Я вдавил педаль акселератора, продолжая не замечать красные сигналы светофоров, ведь впервые мое будущее было освещено зеленым, словно пятно на экране, светом. «Клаксоны звучат, – подумал я, – сигнал, что нам пора вперед». И я снова надавил на железку, потому что тем вечером над моим плечом летел ангел-хранитель.
Неизбежность грядущей мессы не дала мне уснуть, и в полусне я вспомнил свое первое причастие: волнение предыдущего дня, мягкий запах ириса в церкви в Мирафлорес , опустошение, которое я ощутил, завершив оформлять свой альбом первого причастия, и больничную палату, в которую превратился коллеж, полный детей, разодетых в белые одежды. Вдруг проявилось скорбное лицо Камиллы, и мной овладел стыд, душевное терзание от осознания собственного стыда. Я никогда не осознавал этого. И до сих пор не осознаю.
На следующий день без четверти двенадцать я, все еще смущенный и влюбленный, прибыл в церковь на улице Маркони. Камилла ждала меня вместе с отцом Гарольдом, раздававшим благословение малышам, которые клевали его руки, словно прилипчивые голуби. Сие богоявление весьма походило на сцену из «Иисуса Христа Суперзвезды» , ведь хор приходской церкви встретил меня звуками псалмов и «Песней юности», а Камилла приветствовала меня с тем же отвратительно деланным восторгом, что и ее сотоварищи. К моему несказанному удивлению, отец Гарольд лично распростер руки и сжал меня в объятиях, как будто я был Лазарем, только что излеченным от проказы, и вот так мы и вошли в церковь, все в аллилуйях и осаннах. Я не знал, чувствовать ли себя ослом вербного воскресенья или ослом в легенде о свирели , но в любом случае – ослом.
Проповедь отца Гарольда была боевой речью: плотских грехов часы сочтены, потому что под властью нового Папы, избранного несколько месяцев назад, похоть будет искоренена во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34