Мужчинами она была сыта по горло. Она вспоминала гордившегося своей отсидкой Игоря, старого противного Джека, у которого из ушей росли седые волосы, и, конечно, Гогу, поступившего с ней так подло.
Единственный из гнусного мужского племени, кого она вспоминала без горечи, это был Поль. Она не обижалась на него. Разве можно обижаться на ребенка за то, что он не понимает, когда делает больно? Поль казался таким же наивным ребенком.
О Москве она старалась не думать. Она ненавидела этот город. Вспоминая свое неприкаянное существование в столице, она мгновенно вспыхивала отчаянной ненавистью. Все москвичи — сволочи, думала она. Никто ей не помог, все только ее обманывали, отнимали последние деньги и чуть не убили ее в конце концов — и Гога, и маклерша с нерусским именем Нателла, и коновал с грязью под ногтями, который выбросил ее на улицу подыхать.
А та женщина, что подобрала ее, умиравшую в переходе метро, между прочим, оказалась приезжей из Сыктывкара и опоздала на поезд, потому что дожидалась приезда «скорой».
«Вот и мать такой стала… Завертела, засосала ее Москва, перемолола в своей мясорубке, — с философской горечью размышляла Катя. — Может, она раньше и не была такой, а потом изменилась. Потому-то она меня и бросила, что захотела легкой столичной жизни и денег. Москва, она злая. Она слезам не верит, как известно».
Однажды, когда девушка шла мимо кинотеатра, ее блуждающий взгляд привлекла афиша, на которой красовалось восточное лицо на фоне одногорбого верблюда. «Жизнь, смерть, песок» — прочитала Катя затейливые буквы и ошеломление замерла. Оказывается, фильм, который снимался осенью в Ташкенте, наконец-то вышел на экраны, а она, занятая собственными переживаниями, об этом даже не знала.
Дрожащими руками девушка нащупала в кармане кошелек и бросилась в кассу. Через несколько минут она нетерпеливо бродила перед дверями кинотеатра в ожидании сеанса и нервно грызла ногти, ожидая своего приговора.
Возбужденно расширив глаза. Катя ждала своего появления на экране, но так и не дождалась его. В титрах ее фамилия не значилась. Только однажды где-то в гуще массовки, ей показалось, мелькнуло ее собственное лицо. Но она могла ошибаться. Катя вышла из зала и вновь направилась в кассу за билетом.
Три раза она смотрела фильм, и ей все же удалось разглядеть себя. Лицо в углу экрана держалось секунды полторы, не больше. Наверное, оно осталось в кадре лишь по недосмотру безжалостного Гоги.
Как ни странно, она не слишком огорчилась. Желание стать актрисой осталось в далеком прошлом, оно вытекло из нее вместе с кровавыми сгустками в хрущобе врача-коновала, который чуть ее не зарезал.
Фильм произвел на нее особенное впечатление. Странно было видеть, как реальность, которой она была свидетелем полгода назад, теперь предстала, искаженная чьим-то причудливым замыслом. Сюжет она не видела, она лишь вспоминала, как вот перед этой сценой Гога сильно орал на гримера за потекший на актрисе грим, а та злобно огрызалась, ругая его «дундуком и самодуром». В другой сцене упал и разбился огромный юпитер, так что во все стороны брызнули искры. Потом этот момент, конечно, вырезали.
А вот в сцене погони актер Китайцев упал с лошади, и пришлось ему вызывать врача. После этого он наотрез отказался садиться даже на смирную кобылу, пришлось снимать его только по пояс. Он садился на плечи дюжего осветителя, свесив ноги, и «скакун» бежал вперед, задыхаясь от надсады. А на экране — полная иллюзия того, что герой скачет во весь опор. Схема проста: общий план лошади, дублер со спины, пена капает с морды, развевается грива, у актера крупно подрагивают щеки, волосы развеваются от скачки, потом опять дублер на коне.
А в следующей сцене было тоже смешно… Нужно было снять эпизод на верблюдах. Китайцев верблюдов не боялся, не то что лошадей, — и совершенно напрасно. Погонщик-узбек резко щелкнул языком во время движения, верблюд встал как вкопанный, наклонил шею, и актер плавно перекувыркнулся вперед лицом в песок. Потом он долго матерился, вытряхивая из ушей песчинки. Все так смеялись… Это тоже вырезали.
На середине сеанса Катя резко встала и вышла из полупустого зала. Как хорошо, что это было когда-то. Как хорошо, что это больше с ней никогда не повторится!
Татьяна бредила новым кожаным пальто, таким, как у ее приятельницы Жариковой с киностудии. Это пальто, приталенное, элегантно-черное, с пояском, измученная фестивальными поездками актриса купила в самой Италии. Татьяне, конечно, Италия не светила. Но знакомые фарцовщики, ездившие в Одессу за товаром, обещали ей достать точно такое же. Пальто стоило очень дорого, целых полторы тысячи, денег вечно не хватало, приходилось на всем экономить. А тут еще Катька собралась ехать к черту на кулички, поступать в институт. В родном городе ей, шалаве эдакой, не сидится. Нужны деньги на дорогу, на пропитание, да и одежду теплую купить надо, не в отрепье же девочке ходить, все-таки Сибирь!
А она, эгоистка такая, видит, как отец с мачехой надрываются, так нет чтобы родным помочь, на бабушкином огороде в Калиновке картошку посадить, шляется целыми днями по городу неизвестно где и неизвестно с кем. Как бы опять в грязную историю не ввязалась…
Мечта о кожаном пальто давно превратилась для Тани в навязчивую идею.
Пальто снилось ей ночами, в полумраке ночных грез реяло обворожительным видением. Ей казалось, что будет у нее кожаное пальто — тогда все в ее жизни пойдет по-другому, без сучка без задоринки. Любящий муж понимал прихоть молодой жены и даже сочувствовал ей. А Катя, зная слабое место мачехи, не могла отказать себе в удовольствии лишний раз подколоть ее:
— Машка из пятнадцатой квартиры уже купила себе точно такое же.
— Машка! — Простодушная Таня огорченно всплескивала руками. — Она же в парикмахерской работает, сто восемьдесят в месяц — и купила?!
— А у нее «левых» знаешь сколько? По десять человек за вечер к ней на дом ходят. С каждого по тридцать копеек, по рублику, а женщинам за модельную стрижку с укладкой и по два… Так в день и набегает.
Таня горестно вздыхала. Какая-то парикмахерша могла себе позволить кожаное пальто, а она, жена известного актера, — нет. Отныне цель ее жизни приняла отчетливые очертания — черные, с кожаным отливом, с пояском под талию.
И если бы не Катькино сумасшедшее желание учиться в другом городе, ее мечта могла бы осуществиться уже очень скоро!
В это время Катя зло косилась на мачеху и размышляла. Повезло же этой Таньке! Ни рожи, ни кожи, какой-то помощник монтажера на студии, умом не — блещет, а надо же, как охмурила ее отца! Он любую прихоть жены выполняет, а ей, родной дочери, только бесконечно читает морали о том, что нужно учиться и работать… А она, между прочим, девушка, и некоторые считают, что очень красивая девушка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Единственный из гнусного мужского племени, кого она вспоминала без горечи, это был Поль. Она не обижалась на него. Разве можно обижаться на ребенка за то, что он не понимает, когда делает больно? Поль казался таким же наивным ребенком.
О Москве она старалась не думать. Она ненавидела этот город. Вспоминая свое неприкаянное существование в столице, она мгновенно вспыхивала отчаянной ненавистью. Все москвичи — сволочи, думала она. Никто ей не помог, все только ее обманывали, отнимали последние деньги и чуть не убили ее в конце концов — и Гога, и маклерша с нерусским именем Нателла, и коновал с грязью под ногтями, который выбросил ее на улицу подыхать.
А та женщина, что подобрала ее, умиравшую в переходе метро, между прочим, оказалась приезжей из Сыктывкара и опоздала на поезд, потому что дожидалась приезда «скорой».
«Вот и мать такой стала… Завертела, засосала ее Москва, перемолола в своей мясорубке, — с философской горечью размышляла Катя. — Может, она раньше и не была такой, а потом изменилась. Потому-то она меня и бросила, что захотела легкой столичной жизни и денег. Москва, она злая. Она слезам не верит, как известно».
Однажды, когда девушка шла мимо кинотеатра, ее блуждающий взгляд привлекла афиша, на которой красовалось восточное лицо на фоне одногорбого верблюда. «Жизнь, смерть, песок» — прочитала Катя затейливые буквы и ошеломление замерла. Оказывается, фильм, который снимался осенью в Ташкенте, наконец-то вышел на экраны, а она, занятая собственными переживаниями, об этом даже не знала.
Дрожащими руками девушка нащупала в кармане кошелек и бросилась в кассу. Через несколько минут она нетерпеливо бродила перед дверями кинотеатра в ожидании сеанса и нервно грызла ногти, ожидая своего приговора.
Возбужденно расширив глаза. Катя ждала своего появления на экране, но так и не дождалась его. В титрах ее фамилия не значилась. Только однажды где-то в гуще массовки, ей показалось, мелькнуло ее собственное лицо. Но она могла ошибаться. Катя вышла из зала и вновь направилась в кассу за билетом.
Три раза она смотрела фильм, и ей все же удалось разглядеть себя. Лицо в углу экрана держалось секунды полторы, не больше. Наверное, оно осталось в кадре лишь по недосмотру безжалостного Гоги.
Как ни странно, она не слишком огорчилась. Желание стать актрисой осталось в далеком прошлом, оно вытекло из нее вместе с кровавыми сгустками в хрущобе врача-коновала, который чуть ее не зарезал.
Фильм произвел на нее особенное впечатление. Странно было видеть, как реальность, которой она была свидетелем полгода назад, теперь предстала, искаженная чьим-то причудливым замыслом. Сюжет она не видела, она лишь вспоминала, как вот перед этой сценой Гога сильно орал на гримера за потекший на актрисе грим, а та злобно огрызалась, ругая его «дундуком и самодуром». В другой сцене упал и разбился огромный юпитер, так что во все стороны брызнули искры. Потом этот момент, конечно, вырезали.
А вот в сцене погони актер Китайцев упал с лошади, и пришлось ему вызывать врача. После этого он наотрез отказался садиться даже на смирную кобылу, пришлось снимать его только по пояс. Он садился на плечи дюжего осветителя, свесив ноги, и «скакун» бежал вперед, задыхаясь от надсады. А на экране — полная иллюзия того, что герой скачет во весь опор. Схема проста: общий план лошади, дублер со спины, пена капает с морды, развевается грива, у актера крупно подрагивают щеки, волосы развеваются от скачки, потом опять дублер на коне.
А в следующей сцене было тоже смешно… Нужно было снять эпизод на верблюдах. Китайцев верблюдов не боялся, не то что лошадей, — и совершенно напрасно. Погонщик-узбек резко щелкнул языком во время движения, верблюд встал как вкопанный, наклонил шею, и актер плавно перекувыркнулся вперед лицом в песок. Потом он долго матерился, вытряхивая из ушей песчинки. Все так смеялись… Это тоже вырезали.
На середине сеанса Катя резко встала и вышла из полупустого зала. Как хорошо, что это было когда-то. Как хорошо, что это больше с ней никогда не повторится!
Татьяна бредила новым кожаным пальто, таким, как у ее приятельницы Жариковой с киностудии. Это пальто, приталенное, элегантно-черное, с пояском, измученная фестивальными поездками актриса купила в самой Италии. Татьяне, конечно, Италия не светила. Но знакомые фарцовщики, ездившие в Одессу за товаром, обещали ей достать точно такое же. Пальто стоило очень дорого, целых полторы тысячи, денег вечно не хватало, приходилось на всем экономить. А тут еще Катька собралась ехать к черту на кулички, поступать в институт. В родном городе ей, шалаве эдакой, не сидится. Нужны деньги на дорогу, на пропитание, да и одежду теплую купить надо, не в отрепье же девочке ходить, все-таки Сибирь!
А она, эгоистка такая, видит, как отец с мачехой надрываются, так нет чтобы родным помочь, на бабушкином огороде в Калиновке картошку посадить, шляется целыми днями по городу неизвестно где и неизвестно с кем. Как бы опять в грязную историю не ввязалась…
Мечта о кожаном пальто давно превратилась для Тани в навязчивую идею.
Пальто снилось ей ночами, в полумраке ночных грез реяло обворожительным видением. Ей казалось, что будет у нее кожаное пальто — тогда все в ее жизни пойдет по-другому, без сучка без задоринки. Любящий муж понимал прихоть молодой жены и даже сочувствовал ей. А Катя, зная слабое место мачехи, не могла отказать себе в удовольствии лишний раз подколоть ее:
— Машка из пятнадцатой квартиры уже купила себе точно такое же.
— Машка! — Простодушная Таня огорченно всплескивала руками. — Она же в парикмахерской работает, сто восемьдесят в месяц — и купила?!
— А у нее «левых» знаешь сколько? По десять человек за вечер к ней на дом ходят. С каждого по тридцать копеек, по рублику, а женщинам за модельную стрижку с укладкой и по два… Так в день и набегает.
Таня горестно вздыхала. Какая-то парикмахерша могла себе позволить кожаное пальто, а она, жена известного актера, — нет. Отныне цель ее жизни приняла отчетливые очертания — черные, с кожаным отливом, с пояском под талию.
И если бы не Катькино сумасшедшее желание учиться в другом городе, ее мечта могла бы осуществиться уже очень скоро!
В это время Катя зло косилась на мачеху и размышляла. Повезло же этой Таньке! Ни рожи, ни кожи, какой-то помощник монтажера на студии, умом не — блещет, а надо же, как охмурила ее отца! Он любую прихоть жены выполняет, а ей, родной дочери, только бесконечно читает морали о том, что нужно учиться и работать… А она, между прочим, девушка, и некоторые считают, что очень красивая девушка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116