Цвели маки, и от их дурманного аромата кружилась голова.
Но чтобы умерить энтузиазм Мелисанды, требовалось нечто большее.
- Сир Гуго! - кричала она. - Смотрите: лицо в камне! Настоящее! Смотрит! Ох! А там! И там!
Принцесса вся извертелась в седле, не зная, чем любоваться. Ослепительной ли зеленью склонов в искорках маков? Развалинами римских крепостей? Причудливыми барельефами скал? Воистину, молодость - это великое чудо. Она повсюду отыщет радость и веселье.
- О да, Ваше Высочество, - пряча улыбку, ответил магистр. - Напомните мне показать вам пещеры Святого Петра. Тамошние скульптуры вас поразят.
- Скульптуры?! Ох! Дивные края. А я-то, дурочка, в Иерусалиме живу…
- Ну-ну, принцесса. Если бы вам довелось хоть раз провести паломников от Аскалона к Иерусалиму, вы бы изменили свое мнение.
- То есть?
- Ах, Тивериада!.. - закудахтал магистр, передразнивая кого-то, хорошо знакомого храмовникам. - Ах, Кедрон!.. Гефсимания такая дивная!..
Рыцари засмеялись.
- И так изо дня в день, - продолжал Гуго своим обычным голосом. - Бог мой! Конечно же, Иерусалим свят для нас всех. Но ему далеко до райских кущ. Я вспоминаю мой родной Ардеш - он прекраснее многократно. А Гефсиманский сад - это всего лишь крохотная рощица пыльных олив.
- Как?! Да, сударь… что вы говорите! Это же Гефсимания!
Храмовник грустно улыбнулся. Он не знал, что в Гефсимании Мелисанда встречалась с рыжим оруженосцем. Что пыльные оливы над Кедровом напоминали девчонке вовсе не о страданиях Христа - о ее любовных приключениях. Только потому он был так скептичен.
- Когда крестоносцы отвоевывали Святой город, - промолвил он, - много злых дел произошло. Иерусалим лежал в руинах. Гибли люди. И вот я думаю: умей мы за иллюзиями видеть суть, не повернулось бы дело иначе? Достучалось бы до наших сердец милосердие Господне? Вот почему я так не люблю фанатиков. Я думал, вы меня поймете, Ваше Высочество.
Его неожиданная горячность смутила Мелисанду. Чтобы переменить тему, она поинтересовалась:
- Сир Гуго, а что за флорентийский кот?
- Кот? Какой кот? - растерялся магистр.
- Ну вы поете о нем. «У флорентийца славный кот…»
- А! Этот кот. Ну, сударыня, это целая история. И принадлежит она сиру Пэйну де Мондидье. - Магистр обернулся: - Пэйн, ты ведь расскажешь о коте?
- С превеликим удовольствием, - отвечал тот. - Собственно, я единственный, кто знает всё, - от начала и до конца.
- Как интересно. Расскажите!
- Что ж… - Пэйн чуть пришпорил коня. - Слушайте же, Ваше Высочество. Произошло это в те времена, когда я бродяжил во Флоренции.
Всадников разделяло порядочное расстояние, но Мелисанда всё равно посторонилась. Господин де Мондидье умел внушить уважение. Невысокий, широкий в кости, он выглядел так, словно его протащило сквозь огонь, воду и медные трубы, несколько раз ударило о камни и потом хорошенько провернуло. Лицо не лицо - бульдожья морда. Шрам на щеке, шрам на лбу, левый глаз закрыт черной повязкой. Кольчуга драная, чиненая-перечиненая (ее он менять отказывался, говорил, что приносит счастье). Уж на что у Аршамбо рожа бандитская, рядом с Пэйном он выглядел херувимчиком.
Говорят, женщины любят ушами, а не глазами.
Что ж… В таком случае Пэйн очаровал бы любую. Говорил он красиво, звучно, искренне, при случае мог изъясняться стихами. Но никогда этим умением не злоупотреблял.
- …Флоренцию уж года три как объявили свободным городом. Ах, сударыня, вы не представляете, что это за мука - свободный город! Соблазны на каждом шагу. И главное, всё время какие-то чертовски выгодные комбинации подворачиваются. То какому-нибудь герцогу его собственную лошадь продашь. То портрет чей-нибудь нарисуешь. Не бедствовали мы, в общем.
- Вы художник?
- Помилуйте, сударыня! Я поэт. Не очень хороший, правда… но тут уж из песни слова не выкинешь.
- Мошенник ты хороший, - заметил магистр, внимательно слушавший рассказ. - Ну и глотку драть горазд.
- И это тоже. Что есть, то есть, отнекиваться не стану. Но слушайте же дальше. Когда выяснилось, что меня разыскивают сразу пять кредиторов, а старшина цеха каменщиков преследует, чтобы убить…
- Ты путался с каменщиками? Вот новость!
- Ошибки молодости, мессир. Они, родимые! Как говорится, свободному городу - вольные каменщики. Я дочку старшины обрюхатил, понимаете? Когда это обнаружилось, я потерял голову - каждом встречном я подозревал каменщика. Вы знаете, эти бродяги глуховаты. Чтобы отличить своих, они при встрече подают друг другу знаки. Рехнуться можно.
И вот, значит, зажали меня в тиски. Кредиторы мои. Идут пятеро в ряд, мечи наголо. В зубах ножи. Ландскнехты по сравнению с ними просто девочки в розовых платьицах.
- А вы? - пискнула Мелисанда.
- Я? Форменно, деру. И, как назло, натыкаюсь на старшину. В руке мастерок, рожа злая. Ах да, и за спиной - человек двадцать каменщиков. Бочку с раствором замешивают. Топить.
- С ума сойти!
- Точно, сударыня. Ныряю в дверь. А там совсем плохо: смотрю на обстановку и понимаю, что это дом моей тещи.
- Так ты еще и женат был?! - хором воскликнули Мелисанда и Гуго.
- Ах, не перебивайте, умоляю. Иначе я никогда не доберусь до конца. Значит, теща. Представьте: стоит в дверях. На плечах - меховой пелиссон, подшитый серым шелком, в руках - мопсик. И произносит укоризненно: «Сир де Мондидье! Вы поломали судьбу моей несчастной дочери». А собачка лает. О-о-о! Никогда не забуду. Эти прищуренные в бешенстве глаза, этот пенный оскал, это ворчание, вырывающееся из глотки…
- Ужас!
- Еще нет, сударыня. Вы послушайте, сейчас опишу мопсика. Вы ужаснетесь по-настоящему.
Мелисанда слушала, затаив дыхание. Когда Пэйн бежал через чердачное окно, оставляя за спиной рыдания безудержно влюбленной цветочницы, украдкой шмыгнула носом. Когда цветочницу изрубили на куски преследователи, принцесса всхлипнула в полный голос.
- …и вот я бегу по улице, оглушаемый грохотом моего сердца. О, бедная Женевьева! Какие страдания выпали на твою долю. Раз - и рука напрочь! Хлоп - нога пополам! Тресь - и покатилась голова, шепча: «Люблю! Твоя навсегда!»…
- Совсем заврался, - пробормотал магистр. - Ну как, скажи на милость, ты мог видеть это? Тебя же не было на чердаке.
- Сила любви. Она открыла мне все эти жуткие картины. Клянусь вечностью, страшнее я в жизни ничего не видел.
Мелисанда дернула магистра за рукав:
- Не занудничайте, сир Гуго. Ужасно хочется знать, чем закончилось.
- Закончилось? Хо-хо, милая дева! Всё только начиналось. На следующий день меня искали все флорентийские патрули. Я сидел в бочке из-под яблок и дрожал: на меня в любой миг могли наткнуться. От холода и усталости я не удержался и уснул. Бочку тут же заколотили и понесли. Флорентийцы очень вороватый народ. Хм… О чем я?
- Вас заколотили и понесли.
- Да. О, это были страшные мгновения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Но чтобы умерить энтузиазм Мелисанды, требовалось нечто большее.
- Сир Гуго! - кричала она. - Смотрите: лицо в камне! Настоящее! Смотрит! Ох! А там! И там!
Принцесса вся извертелась в седле, не зная, чем любоваться. Ослепительной ли зеленью склонов в искорках маков? Развалинами римских крепостей? Причудливыми барельефами скал? Воистину, молодость - это великое чудо. Она повсюду отыщет радость и веселье.
- О да, Ваше Высочество, - пряча улыбку, ответил магистр. - Напомните мне показать вам пещеры Святого Петра. Тамошние скульптуры вас поразят.
- Скульптуры?! Ох! Дивные края. А я-то, дурочка, в Иерусалиме живу…
- Ну-ну, принцесса. Если бы вам довелось хоть раз провести паломников от Аскалона к Иерусалиму, вы бы изменили свое мнение.
- То есть?
- Ах, Тивериада!.. - закудахтал магистр, передразнивая кого-то, хорошо знакомого храмовникам. - Ах, Кедрон!.. Гефсимания такая дивная!..
Рыцари засмеялись.
- И так изо дня в день, - продолжал Гуго своим обычным голосом. - Бог мой! Конечно же, Иерусалим свят для нас всех. Но ему далеко до райских кущ. Я вспоминаю мой родной Ардеш - он прекраснее многократно. А Гефсиманский сад - это всего лишь крохотная рощица пыльных олив.
- Как?! Да, сударь… что вы говорите! Это же Гефсимания!
Храмовник грустно улыбнулся. Он не знал, что в Гефсимании Мелисанда встречалась с рыжим оруженосцем. Что пыльные оливы над Кедровом напоминали девчонке вовсе не о страданиях Христа - о ее любовных приключениях. Только потому он был так скептичен.
- Когда крестоносцы отвоевывали Святой город, - промолвил он, - много злых дел произошло. Иерусалим лежал в руинах. Гибли люди. И вот я думаю: умей мы за иллюзиями видеть суть, не повернулось бы дело иначе? Достучалось бы до наших сердец милосердие Господне? Вот почему я так не люблю фанатиков. Я думал, вы меня поймете, Ваше Высочество.
Его неожиданная горячность смутила Мелисанду. Чтобы переменить тему, она поинтересовалась:
- Сир Гуго, а что за флорентийский кот?
- Кот? Какой кот? - растерялся магистр.
- Ну вы поете о нем. «У флорентийца славный кот…»
- А! Этот кот. Ну, сударыня, это целая история. И принадлежит она сиру Пэйну де Мондидье. - Магистр обернулся: - Пэйн, ты ведь расскажешь о коте?
- С превеликим удовольствием, - отвечал тот. - Собственно, я единственный, кто знает всё, - от начала и до конца.
- Как интересно. Расскажите!
- Что ж… - Пэйн чуть пришпорил коня. - Слушайте же, Ваше Высочество. Произошло это в те времена, когда я бродяжил во Флоренции.
Всадников разделяло порядочное расстояние, но Мелисанда всё равно посторонилась. Господин де Мондидье умел внушить уважение. Невысокий, широкий в кости, он выглядел так, словно его протащило сквозь огонь, воду и медные трубы, несколько раз ударило о камни и потом хорошенько провернуло. Лицо не лицо - бульдожья морда. Шрам на щеке, шрам на лбу, левый глаз закрыт черной повязкой. Кольчуга драная, чиненая-перечиненая (ее он менять отказывался, говорил, что приносит счастье). Уж на что у Аршамбо рожа бандитская, рядом с Пэйном он выглядел херувимчиком.
Говорят, женщины любят ушами, а не глазами.
Что ж… В таком случае Пэйн очаровал бы любую. Говорил он красиво, звучно, искренне, при случае мог изъясняться стихами. Но никогда этим умением не злоупотреблял.
- …Флоренцию уж года три как объявили свободным городом. Ах, сударыня, вы не представляете, что это за мука - свободный город! Соблазны на каждом шагу. И главное, всё время какие-то чертовски выгодные комбинации подворачиваются. То какому-нибудь герцогу его собственную лошадь продашь. То портрет чей-нибудь нарисуешь. Не бедствовали мы, в общем.
- Вы художник?
- Помилуйте, сударыня! Я поэт. Не очень хороший, правда… но тут уж из песни слова не выкинешь.
- Мошенник ты хороший, - заметил магистр, внимательно слушавший рассказ. - Ну и глотку драть горазд.
- И это тоже. Что есть, то есть, отнекиваться не стану. Но слушайте же дальше. Когда выяснилось, что меня разыскивают сразу пять кредиторов, а старшина цеха каменщиков преследует, чтобы убить…
- Ты путался с каменщиками? Вот новость!
- Ошибки молодости, мессир. Они, родимые! Как говорится, свободному городу - вольные каменщики. Я дочку старшины обрюхатил, понимаете? Когда это обнаружилось, я потерял голову - каждом встречном я подозревал каменщика. Вы знаете, эти бродяги глуховаты. Чтобы отличить своих, они при встрече подают друг другу знаки. Рехнуться можно.
И вот, значит, зажали меня в тиски. Кредиторы мои. Идут пятеро в ряд, мечи наголо. В зубах ножи. Ландскнехты по сравнению с ними просто девочки в розовых платьицах.
- А вы? - пискнула Мелисанда.
- Я? Форменно, деру. И, как назло, натыкаюсь на старшину. В руке мастерок, рожа злая. Ах да, и за спиной - человек двадцать каменщиков. Бочку с раствором замешивают. Топить.
- С ума сойти!
- Точно, сударыня. Ныряю в дверь. А там совсем плохо: смотрю на обстановку и понимаю, что это дом моей тещи.
- Так ты еще и женат был?! - хором воскликнули Мелисанда и Гуго.
- Ах, не перебивайте, умоляю. Иначе я никогда не доберусь до конца. Значит, теща. Представьте: стоит в дверях. На плечах - меховой пелиссон, подшитый серым шелком, в руках - мопсик. И произносит укоризненно: «Сир де Мондидье! Вы поломали судьбу моей несчастной дочери». А собачка лает. О-о-о! Никогда не забуду. Эти прищуренные в бешенстве глаза, этот пенный оскал, это ворчание, вырывающееся из глотки…
- Ужас!
- Еще нет, сударыня. Вы послушайте, сейчас опишу мопсика. Вы ужаснетесь по-настоящему.
Мелисанда слушала, затаив дыхание. Когда Пэйн бежал через чердачное окно, оставляя за спиной рыдания безудержно влюбленной цветочницы, украдкой шмыгнула носом. Когда цветочницу изрубили на куски преследователи, принцесса всхлипнула в полный голос.
- …и вот я бегу по улице, оглушаемый грохотом моего сердца. О, бедная Женевьева! Какие страдания выпали на твою долю. Раз - и рука напрочь! Хлоп - нога пополам! Тресь - и покатилась голова, шепча: «Люблю! Твоя навсегда!»…
- Совсем заврался, - пробормотал магистр. - Ну как, скажи на милость, ты мог видеть это? Тебя же не было на чердаке.
- Сила любви. Она открыла мне все эти жуткие картины. Клянусь вечностью, страшнее я в жизни ничего не видел.
Мелисанда дернула магистра за рукав:
- Не занудничайте, сир Гуго. Ужасно хочется знать, чем закончилось.
- Закончилось? Хо-хо, милая дева! Всё только начиналось. На следующий день меня искали все флорентийские патрули. Я сидел в бочке из-под яблок и дрожал: на меня в любой миг могли наткнуться. От холода и усталости я не удержался и уснул. Бочку тут же заколотили и понесли. Флорентийцы очень вороватый народ. Хм… О чем я?
- Вас заколотили и понесли.
- Да. О, это были страшные мгновения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86