Тело у Тимена было, разумеется, изранено не менее чем у других пиратов.
Вид их невольно возбуждал жалость, и между зрителями находились такие, которые спрашивали, не подвергались ли осужденные, вопреки слухам, распространенным официальными лицами, предварительному истязанию.
Дюжие палачи, схватив осужденных за руки, повалили их на землю и привязали накрепко к крестам; затем начался отвратительный стук молотков, которыми вбивали длинные гвозди в распростертые на кресте руки и ноги осужденных.
Мучения не вырвали из груди пиратов ни одного крика, изредка слышались лишь глухие стоны, которые они старались подавить, следуя примеру своего бесстрашного и терпеливого атамана, перед которым стыдились показать себя слабыми и малодушными.
Повсюду царило молчание и удивление перед мужеством казнимых.
А стук молотов все продолжался. На верхних частях крестов были прибиты доски с надписью, означавшей род преступления: de Majestate.
Когда процесс распятия был окончен, стали поднимать кресты, погружая их в приготовленные заранее ямы; когда и это было сделано, и палачи отошли в сторону, зрители увидели, что осужденные были распяты вниз головой.
Таким способом смертная агония сделалась менее продолжительной.
Для охраны вокруг крестов были расставлены часовые, procubitores.
Вечерние тени стали ложиться гуще; народ, под тяжелым впечатлением ужасного зрелища казни пиратов, начал расходиться по домам.
В короткое время проклятие место сделалось пустынно, и ночная тишина нарушалась лишь шумом волн, бившихся о берег, да глухим, подавляемым стоном какого-нибудь из распятых пиратов, на раны которых резкий морской ветер действовал растравляющим образом.
Там и тут по берегу, не далеко от крестов, показывались огоньки от факелов и сухих дров, зажигаемых часовыми с целью сделать менее печальной и неприятной ночную темноту; а виноторговцы явились угостить солдат, стороживших распятых пиратов, отранским вином, которое должно было развеселить их душу и согреть их тело, дрожавшее от ночного воздуха, охлажденного грозовыми тучами, покрывшими все небо.
Когда весь народ ушел и берег сделался пустынным, у ворот, ведущих к морю, показалась какая-то женщина, окутанная в темное покрывало.
Солдат, стоявший часовым у этих ворот, подойдя к женщине, спросил ее:
– Куда ты идешь? В это время запрещено выходить из города.
– Купи себе кружку сицилианского вина и позволь мне пройти, – отвечала незнакомка, протягивая ему свою руку с монетой.
– Не могу, таков приказ.
– Купи две кружки, – проговорила она взволнованным голосом, подавая часовому еще монету.
Часовой, взяв деньги и поворачиваясь к незнакомке спиной, пошел медленным шагом, говоря:
– Женщина, я тебя не видел; иди, если ты этого желаешь.
Женщина при этих словах часового быстро вышла из ворот и направилась к тому месту, где стояли кресты, слабо озаряемые догоравшим хворостом, зажженным перед тем солдатами.
Недалеко от крестов ее остановили двое часовых.
– Нам приказано никого не допускать к распятым; уходи.
– Сжальтесь, о, солдаты, надо мной: дайте мне исполнить тот священный долг, который и над вами когда-то выполнят у вашего домашнего очага или ваши матери, или ваши жены и дочери.
– Она не сможет снять с крестов тела и унести их, – сказал один из часовых своему товарищу, тронутый жалостливыми словами незнакомки.
– Да, наконец, мы можем наблюдать за ней отсюда, – заметил его товарищ.
– Пройди, о женщина, – сказал тогда ей первый часовой, и нагнувшись к земле, собрал несколько сухих прутьев, которыми тут же оживил гаснущий костер; разгоревшиеся прутья осветили слабым светом морской берег.
Как тень проскользнула несчастная женщина и спустя несколько мгновений очутилась среди крестов.
– Тимен! – вскрикнула она отчаянным голосом, с трудом выходившим из груди.
– Фебе! – отвечал полу-угасавший голос.
Эта была действительно Фебе, а голос, отвечавший ей, принадлежал любимому ею пирату, распятому, подобно прочим своим товарищам, вниз головой.
Бедная девушка упала на колени у подножья креста Тимена, обняла дорогую ей голову и, заливаясь горючими слезами, вымолвила следующие слова, прерывавшиеся рыданием:
– О мой Тимен, о жених моей души… – она не могла продолжать далее.
– Мужайся, о моя Фебе, единственная, ради которой я не желал бы умереть.
– Нет… я умру вместе с тобой.
– Фебе… ты платишь любовью и поцелуями за оскорбление и несчастье, причиненные тебе мной.
– Не говори этого, Тимен: разве ты не явился сюда для того, чтобы освободить меня, как свою невесту?
– Фебе… ты пришла вовремя, потому что я чувствую приближение смерти от потери крови вчера и сегодня…
Тут Тимен умолк, потеряв сознание.
– Тимен!.. мой Тимен! – продолжала звать его Фебе, но он не слышал ее зова.
Тогда, вскочив на ноги, она как сумасшедшая стала бросаться во все стороны, как будто ища помощи, но к кому могла она обратиться?
Она побежала к солдатам и попросила у них воды. Они подали ей воды в каске, и она, возвратившись к распятому пирату, опрыскала ею его лицо и достала из платья флакон с уксусом и стала мочить им ноздри и виски находившемуся в обмороке Тимену.
Из груди Тимена вырвался легкий вздох.
– Не оставляй меня, о любовь моя, не оставляй меня так скоро, – умоляла неутешная девушка, лаская его и покрывая его лицо поцелуями.
– Фебе… – проговорил умирающий пират, – не лучше ли умереть?.. Ужасно страдание, которое я терплю… видеть в таком состоянии меня живого и для тебя мучительно. О! Если бы Филезия была жива… ее трава…
– Не говори, Тимен…
– Это брачное ложе… его судьба приготовила нам, о Фебе… я умираю…
– Жди меня! – вскричала несчастная и запечатлела новый поцелуй на устах умиравшего пирата.
– Прощай, – прошептал Тимен и испустил последний вздох.
Фебе не могла и не хотела верить, что он умер; дрожащей рукой лила она крепкий уксус ему на лицо, виски и в рот, звала его ласковыми именами, возбуждала к жизни поцелуями, и когда, наконец, убедилась в его смерти, упала и сама замертво на землю.
Из сожаления к несчастной, часовые подняли ее с земли и уложили около костра; под влиянием теплоты она начала приходить в себя. Заметив в ней признаки жизни, часовые влили ей в рот несколько капель ароматического отранского вина, повлиявшего благотворно на ее организм.
После нескольких минут, в которые Фебе как будто собиралась с мыслями, припоминая только что виденное и испытанное ею, она встала и почувствовала себя в состоянии ходить.
– Бессмертные боги, – сказала она солдатам, – наградят вас за ваше сострадание и вашу доброту ко мне.
После этого, закутавшись в свое темное покрывало, она направилась по дороге в город и скоро скрылась за приморскими воротами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Вид их невольно возбуждал жалость, и между зрителями находились такие, которые спрашивали, не подвергались ли осужденные, вопреки слухам, распространенным официальными лицами, предварительному истязанию.
Дюжие палачи, схватив осужденных за руки, повалили их на землю и привязали накрепко к крестам; затем начался отвратительный стук молотков, которыми вбивали длинные гвозди в распростертые на кресте руки и ноги осужденных.
Мучения не вырвали из груди пиратов ни одного крика, изредка слышались лишь глухие стоны, которые они старались подавить, следуя примеру своего бесстрашного и терпеливого атамана, перед которым стыдились показать себя слабыми и малодушными.
Повсюду царило молчание и удивление перед мужеством казнимых.
А стук молотов все продолжался. На верхних частях крестов были прибиты доски с надписью, означавшей род преступления: de Majestate.
Когда процесс распятия был окончен, стали поднимать кресты, погружая их в приготовленные заранее ямы; когда и это было сделано, и палачи отошли в сторону, зрители увидели, что осужденные были распяты вниз головой.
Таким способом смертная агония сделалась менее продолжительной.
Для охраны вокруг крестов были расставлены часовые, procubitores.
Вечерние тени стали ложиться гуще; народ, под тяжелым впечатлением ужасного зрелища казни пиратов, начал расходиться по домам.
В короткое время проклятие место сделалось пустынно, и ночная тишина нарушалась лишь шумом волн, бившихся о берег, да глухим, подавляемым стоном какого-нибудь из распятых пиратов, на раны которых резкий морской ветер действовал растравляющим образом.
Там и тут по берегу, не далеко от крестов, показывались огоньки от факелов и сухих дров, зажигаемых часовыми с целью сделать менее печальной и неприятной ночную темноту; а виноторговцы явились угостить солдат, стороживших распятых пиратов, отранским вином, которое должно было развеселить их душу и согреть их тело, дрожавшее от ночного воздуха, охлажденного грозовыми тучами, покрывшими все небо.
Когда весь народ ушел и берег сделался пустынным, у ворот, ведущих к морю, показалась какая-то женщина, окутанная в темное покрывало.
Солдат, стоявший часовым у этих ворот, подойдя к женщине, спросил ее:
– Куда ты идешь? В это время запрещено выходить из города.
– Купи себе кружку сицилианского вина и позволь мне пройти, – отвечала незнакомка, протягивая ему свою руку с монетой.
– Не могу, таков приказ.
– Купи две кружки, – проговорила она взволнованным голосом, подавая часовому еще монету.
Часовой, взяв деньги и поворачиваясь к незнакомке спиной, пошел медленным шагом, говоря:
– Женщина, я тебя не видел; иди, если ты этого желаешь.
Женщина при этих словах часового быстро вышла из ворот и направилась к тому месту, где стояли кресты, слабо озаряемые догоравшим хворостом, зажженным перед тем солдатами.
Недалеко от крестов ее остановили двое часовых.
– Нам приказано никого не допускать к распятым; уходи.
– Сжальтесь, о, солдаты, надо мной: дайте мне исполнить тот священный долг, который и над вами когда-то выполнят у вашего домашнего очага или ваши матери, или ваши жены и дочери.
– Она не сможет снять с крестов тела и унести их, – сказал один из часовых своему товарищу, тронутый жалостливыми словами незнакомки.
– Да, наконец, мы можем наблюдать за ней отсюда, – заметил его товарищ.
– Пройди, о женщина, – сказал тогда ей первый часовой, и нагнувшись к земле, собрал несколько сухих прутьев, которыми тут же оживил гаснущий костер; разгоревшиеся прутья осветили слабым светом морской берег.
Как тень проскользнула несчастная женщина и спустя несколько мгновений очутилась среди крестов.
– Тимен! – вскрикнула она отчаянным голосом, с трудом выходившим из груди.
– Фебе! – отвечал полу-угасавший голос.
Эта была действительно Фебе, а голос, отвечавший ей, принадлежал любимому ею пирату, распятому, подобно прочим своим товарищам, вниз головой.
Бедная девушка упала на колени у подножья креста Тимена, обняла дорогую ей голову и, заливаясь горючими слезами, вымолвила следующие слова, прерывавшиеся рыданием:
– О мой Тимен, о жених моей души… – она не могла продолжать далее.
– Мужайся, о моя Фебе, единственная, ради которой я не желал бы умереть.
– Нет… я умру вместе с тобой.
– Фебе… ты платишь любовью и поцелуями за оскорбление и несчастье, причиненные тебе мной.
– Не говори этого, Тимен: разве ты не явился сюда для того, чтобы освободить меня, как свою невесту?
– Фебе… ты пришла вовремя, потому что я чувствую приближение смерти от потери крови вчера и сегодня…
Тут Тимен умолк, потеряв сознание.
– Тимен!.. мой Тимен! – продолжала звать его Фебе, но он не слышал ее зова.
Тогда, вскочив на ноги, она как сумасшедшая стала бросаться во все стороны, как будто ища помощи, но к кому могла она обратиться?
Она побежала к солдатам и попросила у них воды. Они подали ей воды в каске, и она, возвратившись к распятому пирату, опрыскала ею его лицо и достала из платья флакон с уксусом и стала мочить им ноздри и виски находившемуся в обмороке Тимену.
Из груди Тимена вырвался легкий вздох.
– Не оставляй меня, о любовь моя, не оставляй меня так скоро, – умоляла неутешная девушка, лаская его и покрывая его лицо поцелуями.
– Фебе… – проговорил умирающий пират, – не лучше ли умереть?.. Ужасно страдание, которое я терплю… видеть в таком состоянии меня живого и для тебя мучительно. О! Если бы Филезия была жива… ее трава…
– Не говори, Тимен…
– Это брачное ложе… его судьба приготовила нам, о Фебе… я умираю…
– Жди меня! – вскричала несчастная и запечатлела новый поцелуй на устах умиравшего пирата.
– Прощай, – прошептал Тимен и испустил последний вздох.
Фебе не могла и не хотела верить, что он умер; дрожащей рукой лила она крепкий уксус ему на лицо, виски и в рот, звала его ласковыми именами, возбуждала к жизни поцелуями, и когда, наконец, убедилась в его смерти, упала и сама замертво на землю.
Из сожаления к несчастной, часовые подняли ее с земли и уложили около костра; под влиянием теплоты она начала приходить в себя. Заметив в ней признаки жизни, часовые влили ей в рот несколько капель ароматического отранского вина, повлиявшего благотворно на ее организм.
После нескольких минут, в которые Фебе как будто собиралась с мыслями, припоминая только что виденное и испытанное ею, она встала и почувствовала себя в состоянии ходить.
– Бессмертные боги, – сказала она солдатам, – наградят вас за ваше сострадание и вашу доброту ко мне.
После этого, закутавшись в свое темное покрывало, она направилась по дороге в город и скоро скрылась за приморскими воротами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143