Оставалась еще дочь Марка Випсания Агриппы, малолетняя Агриппина; но так как в ту минуту на нее не обращалось еще внимания, то и мы подождем, пока услышим о ней из уст самой Ливии. Читатель же знает уже столько, чтобы понять значение сцены, происходившей перед ним между Ливией Друзиллой и ее фавориткой, Ургуланией, а равно и сцены между матерью и сыном, при которой ему придется теперь присутствовать.
Тиверий, отличавшийся уже, в это время, суровым видом, молчаливостью и угрюмостью, как рисуют его нам историки, при входе в эзедру, к матери, казался более обыкновенного угрюмым и взволнованным. Хотя ему было уже под пятьдесят лет и он оставался по-прежнему жестоким и дерзким в обращении и выражениях, – что заставляло, между прочим, Августа не раз просить за него извинения у сената и у народа, – но эти скорее природные недостатки, чем пороки его сердца, не давали еще повода предполагать в нем ту ужасную жестокость, какую показал он позднее.
– Мать, – начал он без всякого вступления и, как будто не замечая присутствия Ургулании, – я слышал такие вещи, которые, если только они справедливы, заставляют думать, что не ты, как я до сих пор предполагал, а Фабий Максим владеет ключом от сердца Августа, и что мне приходится готовиться к новой и вечной ссылке.
Ливия, ожидавшая услышать от сына о бегстве Агриппы Постума из Сорренто, отвечала:
– Ты хочешь сказать об Агриппе?
– Нет, не о нем, но о другом, который еще сильнее обливает мое сердце кровью и является предвестником гораздо большей опасности.
– Говори.
Тиверий, бросив подозрительный взор вокруг себя и заметив фаворитку Ливии, сказал:
– А я тебя и не увидел, Ургулания.
Любимица Ливии встала при этих словах.
– Быть может, я тут лишняя? – спросила она.
– Ей известны мои желания и планы, – заметила Ливия.
– В таком случае, оставайся, – прибавил Тиверий и продолжал, обращаясь к матери:
– Знаешь ли ты, что чувствует теперь Август к бесстыдной своей дочери Юлии?
– В этом отношении он не изменился.
– А зачем он нежничает с ней? Не заменил ли он ей строгую ссылку на Пандатарии ссылкой в Реджию? Об этом говорит, по крайней мере, весь Рим, и это приписывают Фабию Максиму, сумевшему успокоить его гнев, и письмам Юлии, которые каким-то образом дошли к ее отцу. Тебе неизвестно, как возрождается прежняя любовь?
Этими словами, сопровождая их легкой, но адской улыбкой, Тиверий повторял клевету, которая была распространена об Августе по поводу его сильной нежности и привязанности к своей дочери, и сумел ими попасть в цель.
Действительно, при этих словах глаза Ливии загорелись ненавистью, но, закусив губы, она сдержала себя и спокойно отвечала:
– Да, ее переведут в Реджию.
– И ты это дозволишь?
– Я сама об этом просила.
В эту минуту Тиверий бросил на свою мать зверский взгляд, но Ливия, как будто не замечая этого взгляда, продолжала:
– Когда я еще носила тебя под сердцем, я спрашивала у авгура Скрибония о судьбе ребенка, которого должна была родить. Он взял яйцо, разбил его скорлупу, и когда из него вышел цыпленок с великолепным гребешком, то Скрибоний уверил меня, что ребенка моего ждет блестящая судьба и что ему суждено царствовать. А скажи мне, что случилось в Филиппии, во время твоего первого военного похода, с алтарями, воздвигли победные легионы?
– Казалось, будто вдруг они оказались объяты пламенем, – отвечал Тиверий.
– А гертонский оракул, в Падуе, что приказал он тебе сделать, когда ты спрашивал у него совета?
– Он сказал мне, что я получу ответ на свои вопросы, когда брошу в апонский фонтан золотые игральные кости.
– И какое число показали тебе эти золотые кости?
– Всякий видит еще их на дне фонтана, и они показывают самое большое число.
– А на острове Родосе, в то самое время, когда ты был в полной немилости у Августа и всеми оставлен, а я здесь, в Риме, нашла уже человека, готового убить того, кто предлагал Каю твою голову, что показал тебе тогда авгур Тразил?
– Юпитера птицу на моем доме.
– Тиверий Клавдий Нерон! Знай же, что мать твоя не будет помехой твоему счастью. Остров Пандатария лежит в улыбающемся заливе Тиррена; Байя, Путеолии Мизено от него недалеко; возлюбленные Юлии, Семпроний, Гракх, Клавдий Креспин и Овидий, который также ее не забыл, уже не раз, вопреки строгому наказу Августа, запретившему кому бы то ни было видеться с ней без его личного позволения и то с подробным досмотром лица, отправляющегося с его позволения на остров, подкупали ее стражу; и в один прекрасный день ты мог бы услышать, что та, которая была женой Тиверия Клавдия Нерона и которая своими грязными любовными похождениями опозорила его имя, бежала с Пандатарии и, еще к большему нашему стыду, укрылась под защиту легионов, помнящих еще Марка Випсания Агриппу, или даже бросились в объятия врагов Рима.
– Как же ты поступила?
– Я разрушила все интриги: я заступилась за нее перед Августом, прося быть менее жестоким к преступнице и взять ее с острова на континент. Когда же Август согласился на это, то я выбрала Реджию, у пролива Сикульского (сицилийского) моря; и там, забытая и полная отчаяния, она умрет… когда ты простишь ей ее преступления.
Ливия умолчала Тиверию о другом слухе, т. е. о бегстве Агриппы из Сорренто. Зная его характер, она не желала приводить его в отчаяние; с другой стороны, она была уверена в том, что откроет и тут интриги и не допустит, чтобы Агриппе и его приятелям удались их дерзкие намерения.
– Теперь, Тиверий, поговорим о тебе, – сказала Ливия не прерывая своей речи. – Тебе известно, что Марободуо, один из самых сильных врагов Рима, находится в Богемии с семьюдесятью тысячами пехоты и четырьмя тысячами кавалерии и что против него направлены все наши войска, какие только мы имеем в Германии; но.
Оыть может, ты еще не знаешь только что полученных новостей, а именно того, что жители Паннонии и Далмации, по уговору Марободуо, также взялись за оружие, предводительствуемые опытными и храбрыми Батеном и Пинетом; что римские граждане, жившие в этих землях, убиты варварским образом; что бунтовщики завладели уже Македонией и, неся с собой повсюду смерть и пожары, готовы вторгнуться в самую Италию. Август упал духом; спеши в сенат, там ты увидишь работу рук моих. Не теряй же времени, иди.
Тиверий понял смысл этих слов; он просиял в лице, прижал к груди свою мать и, не теряя времени на излишние объяснения, быстро вышел из комнаты. Ливия обратилась к своей любимице:
– Ургулания, ты слышала, как одна Юлия уже пристроена мной: теперь мои мысли заняты другой Юлией, женой Луция Эмилия Павла. Как тебе известно, она также идет по пути разврата, следуя примеру матери; но кроме этого ее дом есть гнездо заговорщиков.
Тут Ливия остановилась, как бы что-то припоминая, и любимица ее подсказала ей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143