– Эпикад, – сказал Мунаций, желавший переменить разговор, касавшийся до тех пор предметов, его не занимавших, – я, право, не знаю, могло ли бы мое судно выдержать такую бурю, если бы Нептун устами Неволеи не предупредил нас об опасности.
– Ураган, действительно, страшный, – заметил Эпикад, осушая циату хиосского вина..
– А ты, Эпикад, не предсказал его, хотя и знаком с морем?
– С этим я не знаком, – отвечал этот. – Я не был здесь со времени македонской войны: да, тебе известно, между прочим, что я постоянно плавал лишь Ионию и Тиррен; что известно было также и божественному Цезарю, которому я помог захватить пиратов, взявших было его в плен, и распять их всех, но прежде отняв у них с процентами те деньги, которые получили они перед тем за свободу Цезаря. А с этими проклятыми Цикладами, особенно бурными в начале марта, вряд ли когда-нибудь познакомлюсь.
– А вот она их знает, дав нам совет отойти от мыса, что под Марафоном, и отгадав в черной точке на небе Аттики бушующую теперь непогоду.
Говоря это, Мунаций предлагал молодой невольнице лучших смирнских фиг, родосских пирожных и римских белларий, – конфет, отличавшихся превосходным вкусом и подававшихся даже на роскошных пирах Мецената и Поллиона; потом налил ей в резную хрустальную чашу, называемую диатретой, нектара и старого хиоса, своим цветом еще более выделявшего слова, красовавшиеся рельефом на чаше и говорившие: «Bibe, vivis mul– tos annos», т. е. «Пей, будешь жить много лет». В то же время он спросил у нее:
– Сколько лет, Неволея, ты считаешь от своего рождения?
– Шестнадцать, – отвечала девушка.
При таком ответе вопрос не мог оказаться нескромным.
– И ты уже так опытна в мореплавании, что можешь быть нашей наставницей в нем.
– Я много раз плавала между родным мне Милетом и Аргосом, по Карийскому морю и Цикладам. Мой отец принадлежал к мудрецам моей родины: ему были известны звездные законы и все науки; я училась у него.
– Ты не родилась невольницей?
– И не умру ею, – отвечала она лаконически. Мунаций, удивленный таким решительным ответом, бросил взгляд на Эпикада.
– А откуда у тебя такая уверенность? – спросил ее пират.
– От судьбы. Придет день, когда наши роли переменятся, и ты будешь вознагражден за то, что избавил меня от сирийских разбойников и обходился со мной человеколюбиво.
– Уверена ли ты в этом, о Тикэ?
– Разве когда-нибудь ошибались фессалийские предсказания?
Неволея отодвинула от себя все предложенные ей лакомства и даже не дотронулась губами до вина, так как ей, как девушке, употребление вина запрещалось родными обычаями.
Мунаций Фауст, заметив, что непогода сделалась тише и что девушка может чувствовать усталость и нуждаться в отдыхе, предложил ей уйти за перегородку, плотно отделявшую одну часть диаэты от другой, и лечь на находившуюся там постель.
– Да хранят тебя боги, о навклер, – проговорила Неволея, вставая и уходя в указанную комнатку.
Оставшись наедине с Азинием Эпикадом, Мунаций Фауст, промолчав некоторое время, погруженный в думы, сказал, наконец:
– Какую цену назначаешь ты за эту невольницу?
– Тебе должно быть известно, – отвечал старый пират, – что милетские невольницы самые красивые и грациозные и поэтому самые дорогие. Да я и не имею дурного товара, смотри: те фригийские юноши, которых ты видел на палубе, будут куплены у меня за шестьдесят червонцев каждый. В настоящее время этот товар поднялся в цене.
– Но какую же цену ты назначил за Неволею?
– Клади вдвое.
– Она моя! – воскликнул тотчас Мунаций. – Вот тебе деньги! – и вынув из туники кошелек, стал открывать его…
– Мунаций Фауст, – прервал его Эпикад, – разве я не сказал тебе, что Неволея уже продана?
– Клянусь Геркулесом! Этого не может быть.
– Это так есть, навклер.
– А кому ты везешь ее?
– В Рим.
– Кому, спрашиваю я?
– Каю Торанию, богатому купцу.
– Торговцу человеческим мясом, хочешь ты сказать?
– Называй его, как хочешь; ты можешь купить ее у него.
– А не можешь ли ты скрыть покупку Тикэ и воспользоваться двойной ценой, которую я дал тебе за нее?
– Я никогда не изменял доверию, а если бы это и сделал, то лорарий донес бы на меня.
Сделавшись мрачным и печальным, Мунаций погрузился в глубокое молчание, прерывая его лишь долгими и сильными вздохами, выходившими из взволнованной груди.
Наконец, и оба собеседника, в свою очередь, опустились на застольные ложа, на которых находились во время ужина и последнего разговора.
Старый пират не замедлил заснуть; его сильный храп мог быть слышен по всему судну.
А Мунаций Фауст?
Нам неизвестно, был ли Морфей одинаково благосклонен и к нему.
Буря, начавшаяся так неожиданно и бывшая столь сильной, стала быстро утихать и готова была совсем прекратиться. Но взволнованное море продолжало еще бить в скалы шумными волнами и, поднимая судно, грохотать его цепями.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Обещание
Слабый свет приближавшейся зари только что начинал гнать ночные потемки, когда Мунаций Фауст вышел из своей диаэты и, бросив взгляд на море, увидел, что оно совершенно успокоилось. И небо также почти очистилось: клочки дымчатых облачков, ничтожные остатки грозовых туч прошлой ночи уходили за северный горизонт.
После этого, осмотрев палубу своего судна и все его принадлежности, навклер с удовольствием заметил, что бывшая буря не причинила никаких повреждений. Подойдя к носовой будке, где стоял ночной сторож, и найдя последнего задремавшим от усталости, естественной после тяжелой работы предшествовавшего вечера, Мунаций Фауст разбудил его и сказал:
– Иди и разбуди всех остальных: пора в путь, нам нужно наверстать потерянное время.
Молодой матрос, вскочив на ноги и стыдясь, что хозяин застал его спящим, поспешил исполнить приказание, войдя под навес, устроенный из парусов и веревок, и разбудив лежавших там рулевого и прочих людей.
В одно мгновение все были на своих местах. Кормчий скомандовал поднимать якорь и убирать цепи, и матросы живо принялись за работу. Тотчас же послышался визг блоков, по которым бежали канаты, и грохот цепей, и этот шум торопливой работы был достаточен, чтобы пробудить и остальных лиц, спавших еще на судне.
Между тем, солнце начинало подниматься с горизонта далекого Эгейского моря, и поверхность Циклад, еще слегка колыхавшаяся, отражала розовый свет зари.
Прежде нежели ее несчастные товарищи по рабству вышли из каверны, Неволея уже оставила диаэту, и ее грациозная фигура появилась на палубе.
Тот, кто был свидетелем гнева разъяренного моря в предшествовавшую ночь, мог принять, в эту минуту, красивую милетскую девушку за обитательницу Олимпа, Тету, богиню страшного элемента, который от одного присутствия ее приходил в спокойное состояние.
Неволея была назначена самому знаменитому из римских торговцев невольниками, который приказал, между прочим, Азинию Эпикаду, при покупке молодых гречанок, заботиться о том, чтобы они были одеты в свои национальные костюмы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143