Старый хрен больше не мог сам за собой следить и вряд ли вообще понимал, где находится. Он бы наверняка умер от голода, если бы Акико не приносила ему ежедневно какую-нибудь еду и не заставляла его тем или иным способом проглатывать хотя бы небольшую часть принесенного. Ему было восемьдесят шесть.
Ибо сказано «Макдараксом»:
Последний акт, кончающий собой
Столь полную и сложную историю,
Есть новое младенчество —
Беззубое, безглазое, без вкуса,
Без памяти малейшей, без всего.
Уильям Шекспир (1564-1616)
Итак, Мэри, вся согбенная, пришаркала к навесу из перьев, под которым обитал капитан и где раньше жила и она. Со времени ее ухода навес не раз обновлялся — равно как поддерживавшие его шесты и перекладины из ризофоры и само ложе из перьев. Однако архитектура сооружения оставалась все та же — с прорубленным в живых мангровых зарослях видом на покрытую водой отмель, на которую некогда сел днищем «Увесистый ставень».
Кстати, стащила его с мели скопившаяся в кормовой части дождевая и морская вода. Морская же вода просочилась в трюм через ствол, где помещался один из могучих винтов корабля. Судно затонуло ночью. и никому не довелось увидеть его отплытие в последний этап «Естествоиспытательского круиза века»: в трехкилометровый путь вертикально вниз, на самое дно океанского сундука.
Глава 13
Я был удивлен, что капитан желал изо дня в день видеть это овеянное мрачной историей место, над которым стояло его жилище. Именно об эту прикрытую водою отмель бросились с обрыва, рука об руку Хисако Хирогуши и слепая Селена Макинтош, в поисках туннеля в загробную жизнь, — и вместе вошли в него. Селене было тогда сорок восемь лет, и она еще способна была рожать. Хисако же — пятьдесят шесть, и она уже довольно давно утратила способность к зачатию.
Акико всякий раз еще испытывала угрызения совести при виде этой отмели.
Она невольно чувствовала себя повинной в самоубийстве двух вырастивших ее женщин — даже несморя на то, что, согласно "Мандараксу, истинной причиной самоубийства, несомненно, была неизлечимая монополярная и, возможно, наследственная депрессия Хисако.
Но Акико ни минуты не сомневалась: Хисако и Селена покончили с собой вскоре после того, как она отделилась от них и зажила самостоятельно.
Ей было в ту пору двадцать два года. Камикадзе тогда еще не достиг половой зрелости, так что он тут был ни при чем. Она просто сама по себе решила жить отдельно и от души наслаждалась такой жизнью. Она уже давно достигла того возраста, когда большинство молодых людей покидают родное гнездо, и я был всецело за то, чтобы и она поступила так же. Ибо видел, как мучительно ей было, что Хисако и Селена продолжают обращаться с ней как с ребенком, тогда как она уже успела превратиться в зрелую, полноценную женщину. Тем не менее она ужасно долго с этим мирилась — из чувства признательности за все то, что они сделали для нее, когда она была еще и впрямь беспомощной. в тот день, когда она ушла, они, вообразите, по-прежнему мелко рубили для нее мясо олуши.
Еще месяц после этого они, садясь есть, накрывали и для нее, клали ей нарубленного мяса, обращались к ней, воркуя и мягко подразнивая, — несмотря на то, что ее с ними не было. и наконец однажды почувствовали, что жить больше не стоит.
Мэри Хепберн, когда она пошла повидать капитана на его смертном одре, была, несмотря на все свои болячки, все еще вполне самостоятельной, сама добывала и готовила себе пищу и содержала свое жилье в невероятной чистоте. и по праву гордилась этим. Капитан был бременем на плечах колонии — то есть на плечах Акико. Чего нельзя было сказать о Мэри. Она часто повторяла, что, случись ей почувствовать себя кому-то в тягость, она кинется, по примеру Хисако и Селены, с обрыва на каменистую отмель, чтобы соединиться на дне океана со своим вторым мужем.
Бросался в глаза контраст между ее ступнями и ногами изнеженного капитана. Они отражали две совершенно разные истории жизни. Его ступни остались белыми и нежными. Ее же были твердыми и коричневыми, как те грубые походные ботинки, которые она привезла когда-то с собою в Гуаякиль.
Она обратилась к этому человеку, с которым не разговаривала уже двадцать лет:
— Мне сказали, ты очень болен.
Надо отдать ему должное — выглядел он еще вполне привлекательным и не слишком исхудавшим. Он был опрятен и чист, поскольку Акико ежедневно обмывала его, мыла ему голову и расчесывала бороду и шевелюру. Мыло, которое она для этого использовала, изготавливалось женщинами канка-боно из молотой кости и пингвиньего жира.
Особенно раздражающим в болезни капитана было то, что тело его было прекрасно способно о себе позаботиться. Сил в нем сохранилось гораздо больше, чем у Мэри. Это его приходящий в упадок большой мозг заставлял его проводить столько времени в постели, испражняться под себя, отказываться от пищи и так далее.
Опять же: состояние его не было вызвано специфическими условиями Санта Росалии. Вдали от архипелага, на материке миллионы стариков были беспомощны, как дети, и сострадательные молодые люди, вроде Акико, вынуждены были ухаживать за ними. Ныне же, благодаря акулам и китам-людоедам, проблем, связанных со старением, и возникнуть не может.
— Кто эта старая карга? — обратился капитан к Акико. — Терпеть не могу страшных женщин, а эта страшнее всех, кого я только видел в своей жизни.
— Это Мэри Хепберн — миссис Флемминг, дедушка, — ответила Акико, и по пушистой щеке ее скользнула слезинка. — Это бабушка.
— Сроду с ней не встречался, — заявил капитан. — Пожалуйста, выпроводи ее отсюда. Я закрою глаза, и когда снова их открою — чтобы ее тут не было.
Он сомкнул веки и принялся считать вслух. Акико подошла к Мэри и взяла ее за хрупкую руку:
— Ах, бабушка! Я и представить не могла, что он будет настолько плох.
На что Мэри громко ответила:
— Он ничуть не хуже, чем был всегда.
— Капитан продолжал считать.
Со стороны источника, который находился от них в полукилометре, донесся торжествующий мужской клич и звонкий женский смех. Мужской крик был знаком всему острову. Это Камикадзе, по своему обыкновению, объявлял всем, что поймал некую женщину и собирается с нею случиться. Ему в ту пору было девятнадцать, он только недавно вступил в пору полового расцвета и, будучи единственным полноценным самцом на острове, мог свободно спариваться с кем или чем угодно в любое время. Это было еще одной печалью, тяготившей душу Акико: вопиющая неверность ее законной половины. Она была поистине святая женщина.
Самкой, которую Камякадзе изловил возле источника, была его родная тетя Дирно, вышедшая к тому времени из детородного возраста. Однако это ему было неважно. Независимо ни от чего он твердо намеревался случиться с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Ибо сказано «Макдараксом»:
Последний акт, кончающий собой
Столь полную и сложную историю,
Есть новое младенчество —
Беззубое, безглазое, без вкуса,
Без памяти малейшей, без всего.
Уильям Шекспир (1564-1616)
Итак, Мэри, вся согбенная, пришаркала к навесу из перьев, под которым обитал капитан и где раньше жила и она. Со времени ее ухода навес не раз обновлялся — равно как поддерживавшие его шесты и перекладины из ризофоры и само ложе из перьев. Однако архитектура сооружения оставалась все та же — с прорубленным в живых мангровых зарослях видом на покрытую водой отмель, на которую некогда сел днищем «Увесистый ставень».
Кстати, стащила его с мели скопившаяся в кормовой части дождевая и морская вода. Морская же вода просочилась в трюм через ствол, где помещался один из могучих винтов корабля. Судно затонуло ночью. и никому не довелось увидеть его отплытие в последний этап «Естествоиспытательского круиза века»: в трехкилометровый путь вертикально вниз, на самое дно океанского сундука.
Глава 13
Я был удивлен, что капитан желал изо дня в день видеть это овеянное мрачной историей место, над которым стояло его жилище. Именно об эту прикрытую водою отмель бросились с обрыва, рука об руку Хисако Хирогуши и слепая Селена Макинтош, в поисках туннеля в загробную жизнь, — и вместе вошли в него. Селене было тогда сорок восемь лет, и она еще способна была рожать. Хисако же — пятьдесят шесть, и она уже довольно давно утратила способность к зачатию.
Акико всякий раз еще испытывала угрызения совести при виде этой отмели.
Она невольно чувствовала себя повинной в самоубийстве двух вырастивших ее женщин — даже несморя на то, что, согласно "Мандараксу, истинной причиной самоубийства, несомненно, была неизлечимая монополярная и, возможно, наследственная депрессия Хисако.
Но Акико ни минуты не сомневалась: Хисако и Селена покончили с собой вскоре после того, как она отделилась от них и зажила самостоятельно.
Ей было в ту пору двадцать два года. Камикадзе тогда еще не достиг половой зрелости, так что он тут был ни при чем. Она просто сама по себе решила жить отдельно и от души наслаждалась такой жизнью. Она уже давно достигла того возраста, когда большинство молодых людей покидают родное гнездо, и я был всецело за то, чтобы и она поступила так же. Ибо видел, как мучительно ей было, что Хисако и Селена продолжают обращаться с ней как с ребенком, тогда как она уже успела превратиться в зрелую, полноценную женщину. Тем не менее она ужасно долго с этим мирилась — из чувства признательности за все то, что они сделали для нее, когда она была еще и впрямь беспомощной. в тот день, когда она ушла, они, вообразите, по-прежнему мелко рубили для нее мясо олуши.
Еще месяц после этого они, садясь есть, накрывали и для нее, клали ей нарубленного мяса, обращались к ней, воркуя и мягко подразнивая, — несмотря на то, что ее с ними не было. и наконец однажды почувствовали, что жить больше не стоит.
Мэри Хепберн, когда она пошла повидать капитана на его смертном одре, была, несмотря на все свои болячки, все еще вполне самостоятельной, сама добывала и готовила себе пищу и содержала свое жилье в невероятной чистоте. и по праву гордилась этим. Капитан был бременем на плечах колонии — то есть на плечах Акико. Чего нельзя было сказать о Мэри. Она часто повторяла, что, случись ей почувствовать себя кому-то в тягость, она кинется, по примеру Хисако и Селены, с обрыва на каменистую отмель, чтобы соединиться на дне океана со своим вторым мужем.
Бросался в глаза контраст между ее ступнями и ногами изнеженного капитана. Они отражали две совершенно разные истории жизни. Его ступни остались белыми и нежными. Ее же были твердыми и коричневыми, как те грубые походные ботинки, которые она привезла когда-то с собою в Гуаякиль.
Она обратилась к этому человеку, с которым не разговаривала уже двадцать лет:
— Мне сказали, ты очень болен.
Надо отдать ему должное — выглядел он еще вполне привлекательным и не слишком исхудавшим. Он был опрятен и чист, поскольку Акико ежедневно обмывала его, мыла ему голову и расчесывала бороду и шевелюру. Мыло, которое она для этого использовала, изготавливалось женщинами канка-боно из молотой кости и пингвиньего жира.
Особенно раздражающим в болезни капитана было то, что тело его было прекрасно способно о себе позаботиться. Сил в нем сохранилось гораздо больше, чем у Мэри. Это его приходящий в упадок большой мозг заставлял его проводить столько времени в постели, испражняться под себя, отказываться от пищи и так далее.
Опять же: состояние его не было вызвано специфическими условиями Санта Росалии. Вдали от архипелага, на материке миллионы стариков были беспомощны, как дети, и сострадательные молодые люди, вроде Акико, вынуждены были ухаживать за ними. Ныне же, благодаря акулам и китам-людоедам, проблем, связанных со старением, и возникнуть не может.
— Кто эта старая карга? — обратился капитан к Акико. — Терпеть не могу страшных женщин, а эта страшнее всех, кого я только видел в своей жизни.
— Это Мэри Хепберн — миссис Флемминг, дедушка, — ответила Акико, и по пушистой щеке ее скользнула слезинка. — Это бабушка.
— Сроду с ней не встречался, — заявил капитан. — Пожалуйста, выпроводи ее отсюда. Я закрою глаза, и когда снова их открою — чтобы ее тут не было.
Он сомкнул веки и принялся считать вслух. Акико подошла к Мэри и взяла ее за хрупкую руку:
— Ах, бабушка! Я и представить не могла, что он будет настолько плох.
На что Мэри громко ответила:
— Он ничуть не хуже, чем был всегда.
— Капитан продолжал считать.
Со стороны источника, который находился от них в полукилометре, донесся торжествующий мужской клич и звонкий женский смех. Мужской крик был знаком всему острову. Это Камикадзе, по своему обыкновению, объявлял всем, что поймал некую женщину и собирается с нею случиться. Ему в ту пору было девятнадцать, он только недавно вступил в пору полового расцвета и, будучи единственным полноценным самцом на острове, мог свободно спариваться с кем или чем угодно в любое время. Это было еще одной печалью, тяготившей душу Акико: вопиющая неверность ее законной половины. Она была поистине святая женщина.
Самкой, которую Камякадзе изловил возле источника, была его родная тетя Дирно, вышедшая к тому времени из детородного возраста. Однако это ему было неважно. Независимо ни от чего он твердо намеревался случиться с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61