– Но клянусь тебе, сестра, что придет время – и ты все узнаешь. Еще раз оглядевшись, он торопливо поцеловал ей руку и добавил: – А пока знай одно: все, что я делаю, Тии, я делаю ради тебя.
С этими словами жрец повернулся и исчез в тенях, так что великой царице пришлось проделать обратный путь по темным галереям без провожатого. Остаток дня она провела, размышляя о словах брата и с нетерпением ожидая возвращения мужа, ибо пребывала в уверенности, что уж он-то не сможет ничего от нее утаить. Однако, когда Аменхотеп вернулся, ей не удалось вытянуть из него ни единого внятного слова Фараон выглядел потрясенным до глубины души: он молча смотрел в пространство, а когда его сморила усталость, стонал, метался и кричал во сне.
Поутру Тии насела на него с еще более настоятельными расспросами, однако царь не поддавался никаким соблазнам.
– Это запрещено! – снова и снова повторял он.
Время от времени Аменхотеп вдруг бледнел, словно мысли уносили его в таинственные, неизведанные дали. Свои руки и пальцы царь рассматривал с изумлением, как если бы видел их впервые, а когда Тии попыталась обнять его, страшно задрожал, оттолкнул ее и резко отпрянул. Правда, уже миг спустя фараон замотал головой, словно отгоняя кошмарный сон, и потянулся к жене. Неожиданно взгляд его упал на браслет, украшавший запястье царицы. Царь запрокинул голову и расхохотался.
– Что с тобой? – требовательно спросила Тии.
Царь продолжал смеяться.
– В чем дело? – вскричала она в дикой ярости. – Выкладывай, что это тебя так насмешило? Ты не можешь скрывать от меня что-либо!
Смех фараона умер на его устах.
– Могу, – прошептал Аменхотеп. – Могу и скрою. Ибо то, о чем ты спрашиваешь, наполняет меня таким ужасом, что мне страшно даже думать об этом, не то что говорить.
После этого признания царь отстранил Тии и надолго умолк. Она же почувствовала, как ею начинает овладевать паника.
Когда Аменхотеп удалился, царица, прислушиваясь к его стихающим шагам, снова коснулась браслета, рассмотрела его, сдвинув брови, а потом перевела взгляд на своих львов. Подойдя к хищникам, Тии погладила их густые гривы (это частенько помогало ей справиться с огорчением или гневом), присела рядом и снова присмотрелась к изображению на браслете. Если ранее ее и посещала мысль о том, чтобы расстаться с этим украшением, то теперь она даже думать не хотела о подобной нелепице. В конце концов, изображение на плакетке, возможно, являлось единственным ключом к тайнам ее происхождения и предназначения.
Но что в таком случае заставило фараона Аменхотепа разразиться хохотом при виде жены в образе хищной львицы? Этого Тии, сколько ни ломала голову, понять так и не смогла.
* * *
Тут, однако, Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.
– О повелитель правоверных, – сказал он халифу, – если ты вернешься сюда вечером, я поведаю тебе о том, что тревожило царицу Тии и что ей удалось узнать.
Халиф поступил так, как предложил Гарун аль-Вакиль: на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.
И Гарун аль-Вакиль сказал...
* * *
Шли недели, месяцы, за ними годы, а великая царица Тии все это время хранила браслет, подаренный отцом. Она видела в нем и священный амулет, и залог того, что рано или поздно перед ней раскроются тайны храма Амона. Тот факт, что муж уже был посвящен в них, раздражал ее, во-первых, по причине зависти, а во-вторых, потому, что со времени посещения храма ее власть над супругом стала ослабевать. У нее даже появилось опасение утратить эту власть окончательно.
Царь Аменхотеп часто посещал храм Амона, но, как и раньше, хранил молчание обо всем, что там видел или слышал. Тем не менее от наблюдательной супруги не укрылось воздействие, которое оказывал на него каждый визит в храм.
Первое время по возвращении оттуда лень и апатия покидали его, а сладострастие возрастало в такой мере, что ей приходилось удовлетворять похоть супруга не только ночи, но и дни напролет.
В других случаях он удалялся в пустыню, где устраивал грандиозную охоту, и возвращался лишь после того, как из трупов убитых им животным можно было соорудить перед дворцом настоящую пирамиду.
Царице вид окровавленных туш с вьющимися над ними мухами внушал отвращение, и пока ее муж ликовал, радуясь богатой добыче, она искала успокоение в обществе любимых львов или, спасаясь от зловония, покидала дворец на своей ладье и, качаясь на волнах, вдыхала чистый речной воздух, напоенный ароматом лилий. Эти радости были для нее тем драгоценнее, что она сознавала вполне реальную возможность их лишиться. По мере того как Аменхотеп все больше времени проводил в отлучках, он постепенно отдалялся и ускользал из-под ее влияния. Мрачная перспектива возвращения на женскую половину безмерно пугала царицу.
Но острее всего она ощутила угрозу, когда фараон объявил о намерении возглавить армию, выступавшую в поход против диких азиатских племен. Выручить ее в сложившейся ситуации могло бы рождение сына, однако царь, поглощенный подготовкой к войне, слишком редко разделял с ней ложе, и когда он покинул Фивы, царица знала, что забеременеть ей, увы, не удалось. Между тем разлука с мужем затянулась надолго, и это усугубляло ее тревогу. Время от времени фараон присылал письма, в которых самыми восторженными словами описывал свои героические подвиги, грозное величие и истребление бесчисленных врагов, но вот о любви или о тоске по супруге в его посланиях, как правило, не говорилось ни слова.
Тем с большей опаской встретила она прибывшую наконец в Фивы весть о скором возвращении царя-триумфатора. Доставил ее Эйэ, ставший к тому времени прославленным полководцем и посланный во главе отряда колесничих, чтобы доставить в столицу добытые на войне сокровища и подготовить торжественную встречу царя и его победоносного войска.
Эйэ поведал сестре, что никаких героических подвигов царь не совершал, ибо настоящей войны, по существу, и не было. Азиатские племена были слишком разрозненными и малочисленными, чтобы оказать серьезное сопротивление, поэтому войско Аменхотепа в основном занималось грабежом. Иногда царь, чтобы развлечься, устраивал массовую резню, а большое количество пленных обратил в рабов. Ничто, кроме добычи, его не интересовало.
– А я? – осмелилась наконец поинтересоваться Тии. – Неужели за все это время он даже не вспомнил про меня?
Эйэ улыбнулся и взял сестру за руки.
– Ты должна подарить ему сына.
– Без тебя знаю! – раздраженно откликнулась она.
– А в чем затруднение? – осведомился брат.
– Понятия не имею! – воскликнула Тии, но тут же всхлипнула и зарылась лицом в широкую грудь воина.
Он дал ей выплакаться, а когда рыдания стихли и слезы высохли, сказал:
– Тебе надо поговорить с моей женой, госпожой Тей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
С этими словами жрец повернулся и исчез в тенях, так что великой царице пришлось проделать обратный путь по темным галереям без провожатого. Остаток дня она провела, размышляя о словах брата и с нетерпением ожидая возвращения мужа, ибо пребывала в уверенности, что уж он-то не сможет ничего от нее утаить. Однако, когда Аменхотеп вернулся, ей не удалось вытянуть из него ни единого внятного слова Фараон выглядел потрясенным до глубины души: он молча смотрел в пространство, а когда его сморила усталость, стонал, метался и кричал во сне.
Поутру Тии насела на него с еще более настоятельными расспросами, однако царь не поддавался никаким соблазнам.
– Это запрещено! – снова и снова повторял он.
Время от времени Аменхотеп вдруг бледнел, словно мысли уносили его в таинственные, неизведанные дали. Свои руки и пальцы царь рассматривал с изумлением, как если бы видел их впервые, а когда Тии попыталась обнять его, страшно задрожал, оттолкнул ее и резко отпрянул. Правда, уже миг спустя фараон замотал головой, словно отгоняя кошмарный сон, и потянулся к жене. Неожиданно взгляд его упал на браслет, украшавший запястье царицы. Царь запрокинул голову и расхохотался.
– Что с тобой? – требовательно спросила Тии.
Царь продолжал смеяться.
– В чем дело? – вскричала она в дикой ярости. – Выкладывай, что это тебя так насмешило? Ты не можешь скрывать от меня что-либо!
Смех фараона умер на его устах.
– Могу, – прошептал Аменхотеп. – Могу и скрою. Ибо то, о чем ты спрашиваешь, наполняет меня таким ужасом, что мне страшно даже думать об этом, не то что говорить.
После этого признания царь отстранил Тии и надолго умолк. Она же почувствовала, как ею начинает овладевать паника.
Когда Аменхотеп удалился, царица, прислушиваясь к его стихающим шагам, снова коснулась браслета, рассмотрела его, сдвинув брови, а потом перевела взгляд на своих львов. Подойдя к хищникам, Тии погладила их густые гривы (это частенько помогало ей справиться с огорчением или гневом), присела рядом и снова присмотрелась к изображению на браслете. Если ранее ее и посещала мысль о том, чтобы расстаться с этим украшением, то теперь она даже думать не хотела о подобной нелепице. В конце концов, изображение на плакетке, возможно, являлось единственным ключом к тайнам ее происхождения и предназначения.
Но что в таком случае заставило фараона Аменхотепа разразиться хохотом при виде жены в образе хищной львицы? Этого Тии, сколько ни ломала голову, понять так и не смогла.
* * *
Тут, однако, Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.
– О повелитель правоверных, – сказал он халифу, – если ты вернешься сюда вечером, я поведаю тебе о том, что тревожило царицу Тии и что ей удалось узнать.
Халиф поступил так, как предложил Гарун аль-Вакиль: на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.
И Гарун аль-Вакиль сказал...
* * *
Шли недели, месяцы, за ними годы, а великая царица Тии все это время хранила браслет, подаренный отцом. Она видела в нем и священный амулет, и залог того, что рано или поздно перед ней раскроются тайны храма Амона. Тот факт, что муж уже был посвящен в них, раздражал ее, во-первых, по причине зависти, а во-вторых, потому, что со времени посещения храма ее власть над супругом стала ослабевать. У нее даже появилось опасение утратить эту власть окончательно.
Царь Аменхотеп часто посещал храм Амона, но, как и раньше, хранил молчание обо всем, что там видел или слышал. Тем не менее от наблюдательной супруги не укрылось воздействие, которое оказывал на него каждый визит в храм.
Первое время по возвращении оттуда лень и апатия покидали его, а сладострастие возрастало в такой мере, что ей приходилось удовлетворять похоть супруга не только ночи, но и дни напролет.
В других случаях он удалялся в пустыню, где устраивал грандиозную охоту, и возвращался лишь после того, как из трупов убитых им животным можно было соорудить перед дворцом настоящую пирамиду.
Царице вид окровавленных туш с вьющимися над ними мухами внушал отвращение, и пока ее муж ликовал, радуясь богатой добыче, она искала успокоение в обществе любимых львов или, спасаясь от зловония, покидала дворец на своей ладье и, качаясь на волнах, вдыхала чистый речной воздух, напоенный ароматом лилий. Эти радости были для нее тем драгоценнее, что она сознавала вполне реальную возможность их лишиться. По мере того как Аменхотеп все больше времени проводил в отлучках, он постепенно отдалялся и ускользал из-под ее влияния. Мрачная перспектива возвращения на женскую половину безмерно пугала царицу.
Но острее всего она ощутила угрозу, когда фараон объявил о намерении возглавить армию, выступавшую в поход против диких азиатских племен. Выручить ее в сложившейся ситуации могло бы рождение сына, однако царь, поглощенный подготовкой к войне, слишком редко разделял с ней ложе, и когда он покинул Фивы, царица знала, что забеременеть ей, увы, не удалось. Между тем разлука с мужем затянулась надолго, и это усугубляло ее тревогу. Время от времени фараон присылал письма, в которых самыми восторженными словами описывал свои героические подвиги, грозное величие и истребление бесчисленных врагов, но вот о любви или о тоске по супруге в его посланиях, как правило, не говорилось ни слова.
Тем с большей опаской встретила она прибывшую наконец в Фивы весть о скором возвращении царя-триумфатора. Доставил ее Эйэ, ставший к тому времени прославленным полководцем и посланный во главе отряда колесничих, чтобы доставить в столицу добытые на войне сокровища и подготовить торжественную встречу царя и его победоносного войска.
Эйэ поведал сестре, что никаких героических подвигов царь не совершал, ибо настоящей войны, по существу, и не было. Азиатские племена были слишком разрозненными и малочисленными, чтобы оказать серьезное сопротивление, поэтому войско Аменхотепа в основном занималось грабежом. Иногда царь, чтобы развлечься, устраивал массовую резню, а большое количество пленных обратил в рабов. Ничто, кроме добычи, его не интересовало.
– А я? – осмелилась наконец поинтересоваться Тии. – Неужели за все это время он даже не вспомнил про меня?
Эйэ улыбнулся и взял сестру за руки.
– Ты должна подарить ему сына.
– Без тебя знаю! – раздраженно откликнулась она.
– А в чем затруднение? – осведомился брат.
– Понятия не имею! – воскликнула Тии, но тут же всхлипнула и зарылась лицом в широкую грудь воина.
Он дал ей выплакаться, а когда рыдания стихли и слезы высохли, сказал:
– Тебе надо поговорить с моей женой, госпожой Тей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113