Претенциозное заведение, папоротники, графика по стенам. Волосы у официанта были как шахматная доска – прядь черная, прядь оранжевая. Голд заказал виски, но тот сказал, что здесь подают вино и пиво. Голд попросил кружку пива, и официант закатил глаза, словно говоря: «Естественно», – и удалился прочь.
– Просто пиво? – Официант презрительно усмехнулся, мол, так я и знал.
Голд снял целлофан с новой сигары, закурил. Он потягивал пиво и смотрел на потоки воды, сбегавшие по оконному стеклу.
Он увидел, как подъехала Уэнди в своем «вольво», как искала место для парковки, как перешла улицу. Она выглядела похудевшей, повзрослевшей.
Уэнди заметила его, тепло улыбнулась. Сердце Голда растаяло.
– Привет, папочка, – поздоровалась она, снимая пальто. – Я видела твою фотографию в газете. На свадьбе той девушки. Девушки, на которую напал садист-наци.
Она проскользнула к нему за столик, уселась напротив. Нет, выглядела она замечательно. Но по-другому, совсем по-другому.
– Как ты? – спросил Голд.
Она только рукой махнула.
– Очень мило со стороны той девушки пригласить тебя на свадьбу. За кого она вышла, за полицейского?
– За офицера из отдела по условным освобождениям. – Голд рассматривал дочь, как будто видел ее впервые. Она так изменилась.
– На фотографии она хорошенькая. Она совсем оправилась? От того... того избиения? – Уэнди запнулась на слове «избиение» и несколько секунд избегала взгляда Голда. Потом прямо, спокойно посмотрела на него.
– Я думаю, она еще лечится. Но у нее все прекрасно, просто превосходно.
– С ее стороны было очень мило пригласить тебя.
– Очень мило.
– Хотя естественно. Ты спас ей жизнь. – В голосе Уэнди слышалась гордость за отца.
Голд пожал плечами.
– Я опоздал. Я должен был спасти остальных.
– Ты сделал все, что мог. Больше. Ты спас ей жизнь. Не будь так строг к себе, папочка. Ты всегда слишком строг к себе, – запротестовала Уэнди.
Они помолчали. Дождь усилился, нагруженные свертками люди разбегались в разные стороны, спешили укрыться где-нибудь.
– И еще один полицейский был на свадьбе. Красивый мексиканец.
– Наполовину мексиканец, наполовину ирландец. Но он ушел из полиции.
– Да?
– Он стал актером. Сразу после каникул начнет сниматься в одном фильме в Мехико.
– Я не знала.
– После этой истории у него было много предложений. С тех пор он все время снимается.
Вернулся официант с шахматными волосами. Уэнди заказала шпинат и шабли. Голд долго изучал меню: Какие-то диковинные пиццы, салаты для гурманов, торты с пикантными наполнителями, горячие сдобные булочки с ломтиками ананаса. Официант нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Гамбургер, – наконец сказал Голд.
Официант покровительственно улыбнулся.
– С авокадо, сэр?
Голд улыбнулся в ответ.
– С луком. И побольше майонеза.
Официант ушел. Голд чиркнул спичкой, зажег потухшую сигару.
– И мне, папочка. – Уэнди порылась в сумочке, вытащила сигарету.
– Ты-то когда начала? – Голд дал ей прикурить.
Уэнди затянулась.
– Забыл? Той ночью.
Они долго молчали. Потом Голд увещевающим тоном сказал:
– Все же это нехорошо.
Уэнди улыбнулась, погладила его по руке.
– Папочка, я подала на развод.
Голд кивнул.
– Думаю, ты права. – Глаза его сверкнули. – Подожди-ка. Ты потому пригласила меня? Хоуи беспокоит тебя? У него хватает наглости предъявлять права на Джошуа?
– Нет, нет. Ничего подобного.
– Если он на что-то такое осмелится, скажи мне. Я с ним разберусь по-своему.
– Папочка, – у Уэнди тоже загорелись глаза, – это как раз то, чего я тебя прошу не делать. Оставь Хоуи в покое. Он тебя до смерти боится, и я прошу тебя не трогать его после того, как развод будет завершен. Что случилось, то случилось. Ничего изменить нельзя. Но я знаю, какой ты злопамятный. Обещай мне, что оставишь Хоуи в покое.
Голд жевал сигару.
– Кроме того, он достаточно настрадался. – Голд ухмыльнулся, но она продолжала: – Он потерял жену. Он потерял сына. И я слышала, что его выгоняют из фирмы.
– Сам виноват.
– Это убивает его, папочка. Я понимаю, он жалкий человечек. Наркоман к тому же. Но, какой бы он ни был, он отец Джошуа. Пусть он не муж мне, но всегда будет отцом твоего внука. Обещай мне не обижать его. Обещай не мстить ему. Обещай.
– Уэнди, уж не думаешь ли ты, что твой старый...
– Папочка, я слишком хорошо тебя знаю. Обещай мне.
Голд взглянул на нее поверх сигары.
– Тебе адвокатом бы быть.
– Обещай!
Голд махнул рукой.
– Хорошо. Я никогда близко не подойду к этой маленькой вонючке. Обещаю.
– Честное слово?
– Богом клянусь. Жизнью моего внука. Официант принес Уэнди белое вино. Она попробовала, потом опять обратилась к отцу:
– Это одна причина, почему я хотела встретиться с тобой. Но есть и другая.
Голд сделал большой глоток пива, негромко рыгнул.
– Пли, Пирожок. – Он лукаво улыбнулся ей, как улыбался, когда она была маленькой. – В полиции так говорят. Пли.
– Я еду в Израиль.
Голд вылил остатки пива в свою кружку.
– Здорово, детка. Сам всегда хотел съездить. Когда едешь?
– Сегодня ночью. Мы летим до Нью-Йорка, потом из Нью-Йорка до Тель-Авива.
– Кто «мы»? Кто едет с тобой?
– Джошуа и я.
– Долгий полет для такого малыша. Ты уверена, что с ним все будет в порядке?
– Ну, он молодец. Я за него не волнуюсь.
Голд пожал плечами, поднес к губам кружку с остатками пива.
– Ты мать, тебе видней. А когда вернешься?
Уэнди перевела дыхание.
– Мы не вернемся, папочка.
Голд опустил кружку.
– Не понял, Уэнди.
– Я уезжаю в Израиль. Эмигрирую. Я воспользуюсь правом, данным мне от рождения. Я еврейка. Я приму израильское гражданство. И Джошуа тоже. Мы едем домой.
Пораженный, выбитый из колеи, Голд не находил слов. – Ты... ты не сделаешь этого.
– Почему?
– Потому что... потому что ты американка.
– Голда Мейр тоже была американкой.
– Это не то.
– Почему не то?
– По рождению она иностранка. Голда Мейр родилась в России.
– Папочка, все евреи, родившиеся не в Израиле, иностранцы.
– Что сказала твоя мать? Что думает об этом Эвелин?
Уэнди закурила новую сигарету. Упрямо сжав губы, посмотрела на отца.
– Она против, изо всех сил против. Чтобы ты мне сейчас ни сказал – я все уже слышала от мамы и Стэнли. И не изменила своего решения.
Голд заикался от злости. Он не помнил, чтоб когда-нибудь так сердился на дочь.
– Уэнди, это безумие. Какого черта ты будешь делать в Израиле? Одинокая женщина с ребенком. Не обижайся, но ты дитя Беверли-Хиллз. Мы все очень любим тебя, окружали заботой, баловали. Что ты собираешься делать в Израиле? Вступишь в киббуц? Станешь фермершей? Поля будешь обрабатывать? Ты обломаешь ногти, от солнца появятся морщины. А как ты будешь воспитывать Джошуа? Как коммунисты?
Она засмеялась, ласково покачала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Просто пиво? – Официант презрительно усмехнулся, мол, так я и знал.
Голд снял целлофан с новой сигары, закурил. Он потягивал пиво и смотрел на потоки воды, сбегавшие по оконному стеклу.
Он увидел, как подъехала Уэнди в своем «вольво», как искала место для парковки, как перешла улицу. Она выглядела похудевшей, повзрослевшей.
Уэнди заметила его, тепло улыбнулась. Сердце Голда растаяло.
– Привет, папочка, – поздоровалась она, снимая пальто. – Я видела твою фотографию в газете. На свадьбе той девушки. Девушки, на которую напал садист-наци.
Она проскользнула к нему за столик, уселась напротив. Нет, выглядела она замечательно. Но по-другому, совсем по-другому.
– Как ты? – спросил Голд.
Она только рукой махнула.
– Очень мило со стороны той девушки пригласить тебя на свадьбу. За кого она вышла, за полицейского?
– За офицера из отдела по условным освобождениям. – Голд рассматривал дочь, как будто видел ее впервые. Она так изменилась.
– На фотографии она хорошенькая. Она совсем оправилась? От того... того избиения? – Уэнди запнулась на слове «избиение» и несколько секунд избегала взгляда Голда. Потом прямо, спокойно посмотрела на него.
– Я думаю, она еще лечится. Но у нее все прекрасно, просто превосходно.
– С ее стороны было очень мило пригласить тебя.
– Очень мило.
– Хотя естественно. Ты спас ей жизнь. – В голосе Уэнди слышалась гордость за отца.
Голд пожал плечами.
– Я опоздал. Я должен был спасти остальных.
– Ты сделал все, что мог. Больше. Ты спас ей жизнь. Не будь так строг к себе, папочка. Ты всегда слишком строг к себе, – запротестовала Уэнди.
Они помолчали. Дождь усилился, нагруженные свертками люди разбегались в разные стороны, спешили укрыться где-нибудь.
– И еще один полицейский был на свадьбе. Красивый мексиканец.
– Наполовину мексиканец, наполовину ирландец. Но он ушел из полиции.
– Да?
– Он стал актером. Сразу после каникул начнет сниматься в одном фильме в Мехико.
– Я не знала.
– После этой истории у него было много предложений. С тех пор он все время снимается.
Вернулся официант с шахматными волосами. Уэнди заказала шпинат и шабли. Голд долго изучал меню: Какие-то диковинные пиццы, салаты для гурманов, торты с пикантными наполнителями, горячие сдобные булочки с ломтиками ананаса. Официант нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Гамбургер, – наконец сказал Голд.
Официант покровительственно улыбнулся.
– С авокадо, сэр?
Голд улыбнулся в ответ.
– С луком. И побольше майонеза.
Официант ушел. Голд чиркнул спичкой, зажег потухшую сигару.
– И мне, папочка. – Уэнди порылась в сумочке, вытащила сигарету.
– Ты-то когда начала? – Голд дал ей прикурить.
Уэнди затянулась.
– Забыл? Той ночью.
Они долго молчали. Потом Голд увещевающим тоном сказал:
– Все же это нехорошо.
Уэнди улыбнулась, погладила его по руке.
– Папочка, я подала на развод.
Голд кивнул.
– Думаю, ты права. – Глаза его сверкнули. – Подожди-ка. Ты потому пригласила меня? Хоуи беспокоит тебя? У него хватает наглости предъявлять права на Джошуа?
– Нет, нет. Ничего подобного.
– Если он на что-то такое осмелится, скажи мне. Я с ним разберусь по-своему.
– Папочка, – у Уэнди тоже загорелись глаза, – это как раз то, чего я тебя прошу не делать. Оставь Хоуи в покое. Он тебя до смерти боится, и я прошу тебя не трогать его после того, как развод будет завершен. Что случилось, то случилось. Ничего изменить нельзя. Но я знаю, какой ты злопамятный. Обещай мне, что оставишь Хоуи в покое.
Голд жевал сигару.
– Кроме того, он достаточно настрадался. – Голд ухмыльнулся, но она продолжала: – Он потерял жену. Он потерял сына. И я слышала, что его выгоняют из фирмы.
– Сам виноват.
– Это убивает его, папочка. Я понимаю, он жалкий человечек. Наркоман к тому же. Но, какой бы он ни был, он отец Джошуа. Пусть он не муж мне, но всегда будет отцом твоего внука. Обещай мне не обижать его. Обещай не мстить ему. Обещай.
– Уэнди, уж не думаешь ли ты, что твой старый...
– Папочка, я слишком хорошо тебя знаю. Обещай мне.
Голд взглянул на нее поверх сигары.
– Тебе адвокатом бы быть.
– Обещай!
Голд махнул рукой.
– Хорошо. Я никогда близко не подойду к этой маленькой вонючке. Обещаю.
– Честное слово?
– Богом клянусь. Жизнью моего внука. Официант принес Уэнди белое вино. Она попробовала, потом опять обратилась к отцу:
– Это одна причина, почему я хотела встретиться с тобой. Но есть и другая.
Голд сделал большой глоток пива, негромко рыгнул.
– Пли, Пирожок. – Он лукаво улыбнулся ей, как улыбался, когда она была маленькой. – В полиции так говорят. Пли.
– Я еду в Израиль.
Голд вылил остатки пива в свою кружку.
– Здорово, детка. Сам всегда хотел съездить. Когда едешь?
– Сегодня ночью. Мы летим до Нью-Йорка, потом из Нью-Йорка до Тель-Авива.
– Кто «мы»? Кто едет с тобой?
– Джошуа и я.
– Долгий полет для такого малыша. Ты уверена, что с ним все будет в порядке?
– Ну, он молодец. Я за него не волнуюсь.
Голд пожал плечами, поднес к губам кружку с остатками пива.
– Ты мать, тебе видней. А когда вернешься?
Уэнди перевела дыхание.
– Мы не вернемся, папочка.
Голд опустил кружку.
– Не понял, Уэнди.
– Я уезжаю в Израиль. Эмигрирую. Я воспользуюсь правом, данным мне от рождения. Я еврейка. Я приму израильское гражданство. И Джошуа тоже. Мы едем домой.
Пораженный, выбитый из колеи, Голд не находил слов. – Ты... ты не сделаешь этого.
– Почему?
– Потому что... потому что ты американка.
– Голда Мейр тоже была американкой.
– Это не то.
– Почему не то?
– По рождению она иностранка. Голда Мейр родилась в России.
– Папочка, все евреи, родившиеся не в Израиле, иностранцы.
– Что сказала твоя мать? Что думает об этом Эвелин?
Уэнди закурила новую сигарету. Упрямо сжав губы, посмотрела на отца.
– Она против, изо всех сил против. Чтобы ты мне сейчас ни сказал – я все уже слышала от мамы и Стэнли. И не изменила своего решения.
Голд заикался от злости. Он не помнил, чтоб когда-нибудь так сердился на дочь.
– Уэнди, это безумие. Какого черта ты будешь делать в Израиле? Одинокая женщина с ребенком. Не обижайся, но ты дитя Беверли-Хиллз. Мы все очень любим тебя, окружали заботой, баловали. Что ты собираешься делать в Израиле? Вступишь в киббуц? Станешь фермершей? Поля будешь обрабатывать? Ты обломаешь ногти, от солнца появятся морщины. А как ты будешь воспитывать Джошуа? Как коммунисты?
Она засмеялась, ласково покачала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145