- Ну, стало быть, за ваше здоровье, соседушка, - сказал Зепп и чокнулся с Беньямином.
16. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЛУКИ, XXI, 26
Вернувшись из "Серебряного петуха", Зепп снова взялся за свой "Зал ожидания". Он работал с ожесточением, медленно, упиваясь и чертыхаясь, обстоятельно и вдохновенно. Никогда еще он не испытывал такого счастья и такой муки, как теперь, создавая свою симфонию.
Он порывисто бросался от пианино к письменному столу, насвистывал сквозь зубы, играл, бегал из угла в угол, записывал. Он слушал тиканье любимых часов, оно становилось музыкой. Из соседней квартиры доносилось бренчание "сапожника", Зепп ругался, стискивая зубы и работал. Мысленно он спорил с Анной о деталях: такое-то место не вполне чисто и свободно звучит, а тут слишком гладко, а здесь еще "не высохла краска".
Зепп сделал перерыв, сварил себе кофе, опустился в клеенчатое кресло, сидел, думал, напевал сквозь зубы, пыхтел. С дружелюбным презрением равнодушного наблюдателя думал он о Фридрихе Беньямине, об этом проповеднике в котелке на голове и с сигарой в зубах. Проповеднику уже виделось, что пророчества евангелистов близки к осуществлению, ему уже виделся сын человеческий, грядущий во облаке, - в силе и славе своей. Зепп еще не дошел до этого. Он лишь видел, что осуществляется то, что давно было предсказано для нынешних времен: "И люди будут издыхать от страха и от ожидания бедствий, грядущих на вселенную..." Ему не терпелось передать в музыке это невыносимое ожидание, чтобы люди всем существом своим почувствовали, как оно невыносимо, и не захотели более ждать, а всеми силами стремились положить конец этому невыносимому ожиданию.
Все, о чем хлопочет, что говорит и делает проповедник Беньямин с его Железным крестом, с его котелком и его мечтами в духе Берты фон Зуттнер, это при самых лучших намерениях всего лишь героическая, никчемная суета. Нет никакого смысла мечтать о том, как бы должно было и как бы могло быть хорошо.
И те заботы и страхи, которые мучили Анну, - они тоже не имели смысла. Какое горе, что она поставила точку, что она не дожила до его, Зеппа, сегодняшнего дня, до его "Песен Вальтера", до концерта у мадам де Шасефьер, до возвращения Фридриха Беньямина и до этой работы над "Залом ожидания". Она поняла бы, какой большой путь он прошел. Его прежнее искусство - это "искусство для искусства", бесцельное, беспочвенное и, следовательно, больное. Но он выздоровел. "Он не пишет, а вышивает золотыми нитками по шелку", - сказал Готфрид Келлер о Конраде Фердинанде Манере. Теперь Зепп не вышивает более золотыми нитками по шелку.
Опять уже занесся? Опять так быстро успокоился на достигнутом? Анна пробрала бы его. Анна с ее хорошо подвешенным языком уши прожужжала бы ему, перечисляя, чего только в его симфонии не хватает. Финала, например, еще, можно сказать, нет совсем. А для того чтобы написать финал к его симфонии, нужно верить. Поезд, которого давно ожидают, непременно придет это ему ясно. Если он не придет, все рухнет и симфония его действительно будет "Залом потерянных шагов", мостом, ведущим в Никуда.
"Сделать" финал он мог бы. Он отлично владел техникой компонирования, он смог бы втиснуть нечто приблизительное в проклятые пять линеек нотной бумаги, и это было бы даже неплохо, и за один вечер публика, пожалуй, не раскрыла бы обмана. Но что он выиграл бы?
Зепп стряхнул с себя раздумье, вернулся к письменному столу и принялся отрабатывать сырые места. Однако работа не спорилась, воодушевление исчезло. Пришел Ганс, и Зепп обрадовался предлогу прервать ее.
- Как подвигается твой "Зал ожидания"? - спросил Ганс.
- Еще поработаю над ним, - ответил Зепп.
- А к середине октября кончишь? Как ты полагаешь? - допытывался Ганс.
Зепп, несколько удивленный, пожал плечами.
- Жаль, - громче обычного, несколько угловато сказал мальчуган, - в таком случае я, пожалуй, уж не услышу симфонии.
- Ты, значит, в середине октября собираешься ехать? - проверяя свою догадку, спросил Зепп. Голос его прозвучал устало; в комнате было уже темно, но он не включил света.
- Да, - ответил Ганс. - Разрешение получено, все оформлено.
- Что ж, надо мне привыкать к этой мысли, - сказал Зепп, - надо приспосабливаться. - Он произносил какие-то слова, он явно говорил только затем, чтобы не наступило молчание.
Со времени последнего разговора с отцом Ганс чувствовал, что между ними установилась гораздо большая близость, чем раньше; ему чертовски тяжело оставлять отца в одиночестве.
- Сегодня на твой текущий счет опять поступило восемь тысяч франков, поспешно сказал он. Говорить, говорить, и только о практических вещах, ни в коем случае не допустить взрыва чувств. - Если так дальше пойдет, ты скоро сможешь жить на проценты с твоих капиталов. В "Пари Миди" напечатана сегодня статья о тебе - дай бог всякому.
Это прозвучало очень дружелюбно и очень беспомощно, Ганс как будто хотел напоминанием о славе и успехе утешить отца, удрученного предстоящей разлукой.
Зепп улыбнулся.
- Я нисколько не упрекаю тебя, Ганс, - ответил он на то, чего мальчуган не сказал, и дружески, серьезно поглядел на него глубоко сидящими глазами. - Не думай, - продолжал он, - что я настроен против Москвы, как тебе могло показаться, оттого что я недавно так ополчился на нее. С тех пор я переменил мнение. И вообще в последнее время я стал много терпимее.
- Когда ты заговариваешь о своей терпимости, - ответил Ганс и тоже улыбнулся, - я начинаю бояться. В таких случаях с тобой бывает особенно трудно.
- На этот раз это не так, - пообещал Зепп. - С тех пор как я получил возможность вернуться к музыке, я стал умнее. Жалко, что я не закончу "Зал ожидания" до твоего отъезда. Думаю, что эта музыка и тебе многое скажет. Но симфонию, несомненно, будут передавать по радио, я предупрежу тебя телеграммой. Надо надеяться, что, по крайней мере, приличные приемники в Москве найдутся.
- Надеюсь, - терпеливо ответил Ганс.
- Серьезно, мальчуган, мне кажется, что в смысле политических взглядов мы подошли ближе друг к другу. Раньше, например, я бы из успеха дела Беньямина сделал вывод о наличии каких-то больших сдвигов. Теперь же я хорошо понимаю, что это отдельный, ничтожный случай, который ровно ничего не доказывает. Журналиста Фридриха Беньямина мы вырвали из рук насильников. А страну Абиссинию мы не сможем спасти. - Зепп собрался с духом и, едва видя в сгущающихся сумерках лицо сына, сделал признание: - Я убедился, Ганс, что твой главный принцип верен: к сожалению, прав ты, а не я. К сожалению, те, кто утверждает, что идея может пробить себе путь без насилия, - фантазеры. Справедливый порядок на земле не установишь без насилия. Группы людей, заинтересованные в несправедливом порядке, не сдадутся, пока их не сломят силой. Это-то я уже понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231