Он, например, с немыслимой точностью имитировал почерки других людей — что, как легко догадаться, весьма ценно в его профессии. О нет, речь шла не о каком-то там примитивном воспроизведении чужой подписи, отнюдь! Ознакомившись с несколькими страничками, исписанными рукою доктора, Хаддами составил от его имени связный текст, при виде которого у Халаддина в первый момент закралась мысль: да я же небось сам это и написал — просто запамятовал, когда и где, а он нашел листок и теперь дурит мне голову...
Все оказалось проще — и одновременно сложнее. Выяснилось, что Хаддами — гениальный графолог, который по особенностям почерка и стиля составляет абсолютно точный психологический портрет пишущего, а затем фактически перевоплощается в него, так что тексты, которые он пишет от имени других людей, в некотором смысле аутентичны. А когда маэстро выложил доктору все, что узнал о его внутреннем мире, исходя из нескольких написанных строк, тот испытал замешательство, густо замешенное на страхе — это была настоящая магия, и магия недобрая. На миг у Халаддина возник даже дьявольский соблазн — показать маэстро какие-нибудь записи Тангорна, хотя он ясно понимал: это было бы куда большей низостью, чем просто сунуть нос в чужой личный дневник. Никто не вправе знать о другом больше, чем тот сам желает о себе сообщить, и дружба, и любовь умирают одновременно с правом человека на тайну.
Вот тогда-то его и посетила странная идея — дать Хаддами для экспертизы письмо Элоара, найденное среди вещей убитого эльфа. Содержание письма они с бароном разобрали по косточкам еще во время своего хоутийн-хотгорского сидения (надеялись найти в нем хоть какие-нибудь зацепки, как пробраться в Лориен), однако ничего полезного для себя так и не извлекли. И вот теперь Халаддин — сам не зная для чего — пожелал, пользуясь случаем, ознакомиться с психологическим портретом эльфа.
Результаты повергли его в полное изумление. Хаддами соткал из ломких завитков рунического письма образ человека в высшей степени благородного и симпатичного, может быть, излишне мечтательного и открытого до беззащитности. Халаддин возражал — графолог стоял на своем: он проанализировал и другие записи Элоара, его топографические и хозяйственные заметки — результат тот же, ошибка исключена.
— Значит, цена всем вашим измышлениям, маэстро, — ломаный грош! — вышел из себя Халаддин и поведал опешившему эксперту, что он сам застал в Тэшголе, не скупясь на медицинские подробности.
— Послушайте, доктор, — вымолвил после некоторого молчания как-то даже осунувшийся Хаддами, — и все-таки я настаиваю — там, в этом вашем Тэшголе, был не он...
— Что значит «не он»?! Может, и не он сам изнасиловал восьмилетнюю девочку перед тем, как перерезать ей горло, но это сделали те, кем он командовал!..
— Да нет же, Халаддин, я вовсе не об этом! Понимаете, это глубокое, немыслимо — для нас, людей, — глубокое раздвоение личности. Представьте себе, что вам пришлось — ну, так уж сложилось, — участвовать в чем-то подобном Тэшголу. У вас есть мать, которую вы нежно любите, а у эльфов иначе и быть не может: дети наперечет, каждый член социума поистине бесценен... Так вы, надо думать, сделаете все, чтобы избавить ее от знания об этом кошмаре, а при эльфийской проницательности тут не обойдешься враньем или примитивным умолчанием, вам надо и вправду перевоплотиться в иного человека. Две совершенно разные личности в одном существе — так сказать, «для внешнего и для внутреннего потребления»... Вы меня не понимаете?
— Признаться, не совсем... Раздвоение личности — это не по моей части.
Странно, но похоже, что именно этот разговор и натолкнул Халаддина на решение той самой, главной, задачи, над которой он бился, и решение это ужаснуло его своей примитивностью. Оно лежало прямо на поверхности, и ему теперь казалось, будто он все эти дни старательно отводил глаза в сторону, делая вид, что не замечает его... В тот вечер доктор добрался до башни, куда их определили на постой, затемно; хозяева уже легли, но очаг еще не погас, и он теперь сидел перед ним в полной неподвижности, глядя на оранжевую россыпь угольев остановившимся взглядом. Он даже не заметил, как рядом с ним появился барон.
— Послушайте, Халаддин, на вас лица нет. Может, выпьете?
— Да, пожалуй, не откажусь...
Местная водка обожгла рот и прокатилась тягучей судорогой вдоль хребта; он отер выступившие слезы и поискал глазами, куда бы сплюнуть сивушную слюну. Полегчать не полегчало, но какая-то отрешенность и вправду пришла. Тангорн тем временем сходил куда-то в темноту за вторым табуретом.
— Еще?..
— Нет, благодарю.
— Что-то случилось?..
— Случилось. Я нашел решение — как подкинуть эльфам наш подарочек.
— Ну и?..
— Ну и вот — размышляю на вечную тему: оправдывает ли цель средства...
— Гм... Бывает и так, а бывает и эдак — «по обстановке»...
— Вот именно; математик сказал бы: «Задача в общем виде нерешаема». И Единый — в своей неизреченной мудрости — вместо однозначной инструкции решил снабдить нас таким капризным и ненадежным прибором, как Совесть.
— И что же сейчас говорит ваша совесть, доктор? — Тангорн глядел на него с чуть насмешливым интересом.
— Совесть — вполне недвусмысленно — говорит: нельзя. А Долг отвечает: надо. Такие вот дела... Славно жить по рыцарскому девизу: «Делай, что должно — и будь что будет», — верно, барон? Особенно если тебе уже Доверительно шепнули на ушко — что именно должно...
— Боюсь, в этом выборе вам никто не помощник.
— А я и не нуждаюсь в чьей-то помощи. Более того, — он отвернулся и, зябко поежившись, протянул руки к остывающим угольям, — я хочу освободить вас от всех обязательств по участию в нашем походе. Если даже мы и победим — следуя моему плану, — это, поверьте, будет не та победа, которой можно гордиться.
— Вот как? — Лицо Тангорна окаменело, и взгляд его внезапно обрел тяжесть горного обвала. — Значит, ваш замысел таких достоинств, что участвовать в нем большее бесчестье, чем бросить в беде своего друга — ведь я до сих пор считал вас за такового? Я весьма ценю вашу заботу о чистоте моей совести, доктор, но, может, вы все же дозволите мне принять решение самому?
— Как угодно, — равнодушно пожал плечами Халаддин. — Можете сперва выслушать мои соображения — и отказаться потом. Это довольно сложная комбинация, и начать тут придется издалека... Как вы полагаете, барон, какие отношения связывают Арагорна с эльфами?
— Арагорна с эльфами? Вы имеете в виду — сейчас, после того как они усадили его на гондорский престол?
— Разумеется. Вы вроде говорили, будто неплохо знаете восходную мифологию: не помните ли, часом, историю про Цепь гномов?
— Признаться, запамятовал...
— Ну, как же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Все оказалось проще — и одновременно сложнее. Выяснилось, что Хаддами — гениальный графолог, который по особенностям почерка и стиля составляет абсолютно точный психологический портрет пишущего, а затем фактически перевоплощается в него, так что тексты, которые он пишет от имени других людей, в некотором смысле аутентичны. А когда маэстро выложил доктору все, что узнал о его внутреннем мире, исходя из нескольких написанных строк, тот испытал замешательство, густо замешенное на страхе — это была настоящая магия, и магия недобрая. На миг у Халаддина возник даже дьявольский соблазн — показать маэстро какие-нибудь записи Тангорна, хотя он ясно понимал: это было бы куда большей низостью, чем просто сунуть нос в чужой личный дневник. Никто не вправе знать о другом больше, чем тот сам желает о себе сообщить, и дружба, и любовь умирают одновременно с правом человека на тайну.
Вот тогда-то его и посетила странная идея — дать Хаддами для экспертизы письмо Элоара, найденное среди вещей убитого эльфа. Содержание письма они с бароном разобрали по косточкам еще во время своего хоутийн-хотгорского сидения (надеялись найти в нем хоть какие-нибудь зацепки, как пробраться в Лориен), однако ничего полезного для себя так и не извлекли. И вот теперь Халаддин — сам не зная для чего — пожелал, пользуясь случаем, ознакомиться с психологическим портретом эльфа.
Результаты повергли его в полное изумление. Хаддами соткал из ломких завитков рунического письма образ человека в высшей степени благородного и симпатичного, может быть, излишне мечтательного и открытого до беззащитности. Халаддин возражал — графолог стоял на своем: он проанализировал и другие записи Элоара, его топографические и хозяйственные заметки — результат тот же, ошибка исключена.
— Значит, цена всем вашим измышлениям, маэстро, — ломаный грош! — вышел из себя Халаддин и поведал опешившему эксперту, что он сам застал в Тэшголе, не скупясь на медицинские подробности.
— Послушайте, доктор, — вымолвил после некоторого молчания как-то даже осунувшийся Хаддами, — и все-таки я настаиваю — там, в этом вашем Тэшголе, был не он...
— Что значит «не он»?! Может, и не он сам изнасиловал восьмилетнюю девочку перед тем, как перерезать ей горло, но это сделали те, кем он командовал!..
— Да нет же, Халаддин, я вовсе не об этом! Понимаете, это глубокое, немыслимо — для нас, людей, — глубокое раздвоение личности. Представьте себе, что вам пришлось — ну, так уж сложилось, — участвовать в чем-то подобном Тэшголу. У вас есть мать, которую вы нежно любите, а у эльфов иначе и быть не может: дети наперечет, каждый член социума поистине бесценен... Так вы, надо думать, сделаете все, чтобы избавить ее от знания об этом кошмаре, а при эльфийской проницательности тут не обойдешься враньем или примитивным умолчанием, вам надо и вправду перевоплотиться в иного человека. Две совершенно разные личности в одном существе — так сказать, «для внешнего и для внутреннего потребления»... Вы меня не понимаете?
— Признаться, не совсем... Раздвоение личности — это не по моей части.
Странно, но похоже, что именно этот разговор и натолкнул Халаддина на решение той самой, главной, задачи, над которой он бился, и решение это ужаснуло его своей примитивностью. Оно лежало прямо на поверхности, и ему теперь казалось, будто он все эти дни старательно отводил глаза в сторону, делая вид, что не замечает его... В тот вечер доктор добрался до башни, куда их определили на постой, затемно; хозяева уже легли, но очаг еще не погас, и он теперь сидел перед ним в полной неподвижности, глядя на оранжевую россыпь угольев остановившимся взглядом. Он даже не заметил, как рядом с ним появился барон.
— Послушайте, Халаддин, на вас лица нет. Может, выпьете?
— Да, пожалуй, не откажусь...
Местная водка обожгла рот и прокатилась тягучей судорогой вдоль хребта; он отер выступившие слезы и поискал глазами, куда бы сплюнуть сивушную слюну. Полегчать не полегчало, но какая-то отрешенность и вправду пришла. Тангорн тем временем сходил куда-то в темноту за вторым табуретом.
— Еще?..
— Нет, благодарю.
— Что-то случилось?..
— Случилось. Я нашел решение — как подкинуть эльфам наш подарочек.
— Ну и?..
— Ну и вот — размышляю на вечную тему: оправдывает ли цель средства...
— Гм... Бывает и так, а бывает и эдак — «по обстановке»...
— Вот именно; математик сказал бы: «Задача в общем виде нерешаема». И Единый — в своей неизреченной мудрости — вместо однозначной инструкции решил снабдить нас таким капризным и ненадежным прибором, как Совесть.
— И что же сейчас говорит ваша совесть, доктор? — Тангорн глядел на него с чуть насмешливым интересом.
— Совесть — вполне недвусмысленно — говорит: нельзя. А Долг отвечает: надо. Такие вот дела... Славно жить по рыцарскому девизу: «Делай, что должно — и будь что будет», — верно, барон? Особенно если тебе уже Доверительно шепнули на ушко — что именно должно...
— Боюсь, в этом выборе вам никто не помощник.
— А я и не нуждаюсь в чьей-то помощи. Более того, — он отвернулся и, зябко поежившись, протянул руки к остывающим угольям, — я хочу освободить вас от всех обязательств по участию в нашем походе. Если даже мы и победим — следуя моему плану, — это, поверьте, будет не та победа, которой можно гордиться.
— Вот как? — Лицо Тангорна окаменело, и взгляд его внезапно обрел тяжесть горного обвала. — Значит, ваш замысел таких достоинств, что участвовать в нем большее бесчестье, чем бросить в беде своего друга — ведь я до сих пор считал вас за такового? Я весьма ценю вашу заботу о чистоте моей совести, доктор, но, может, вы все же дозволите мне принять решение самому?
— Как угодно, — равнодушно пожал плечами Халаддин. — Можете сперва выслушать мои соображения — и отказаться потом. Это довольно сложная комбинация, и начать тут придется издалека... Как вы полагаете, барон, какие отношения связывают Арагорна с эльфами?
— Арагорна с эльфами? Вы имеете в виду — сейчас, после того как они усадили его на гондорский престол?
— Разумеется. Вы вроде говорили, будто неплохо знаете восходную мифологию: не помните ли, часом, историю про Цепь гномов?
— Признаться, запамятовал...
— Ну, как же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127