Предложений за эти годы скопились буквально сотни. Кто-то хотел сделать серию резиновых кукол, изображающих персонажей «Страны смеха», другие жаждали выпускать карандаши «Зеленый Пес» или радиоприемник по мотивам Облачного Радио из «Персиковых теней». По словам Анны и судя по тому, что я позже увидел сам, многие из этих компаний таки затеяли производство, несмотря на то что Франс отказал им. Анна говорила, что он потерял сотни тысяч долларов, отказавшись подать на производителей в суд. Юристы Дэвида Луиса были готовы растерзать этих бизнесменов в клочки, но Франс всегда говорил «нет». Он не хотел неприятностей, не хотел, чтобы его беспокоили, не хотел дурной (да и какой бы то ни было) славы, не хотел уезжать из Галена. В конце концов даже Луис бросил к нему приставать, но в отместку слал эти пиратские куклы, фонарики и прочую дребедень, чтобы показать, сколько Франс теряет. Мы целый день провели в подвале, перебирая заплесневелые рассыпающиеся картонные коробки с этим хламом, на долгие годы задвинутые в дальний угол.
— Если бы только Дэвид Луис знал, он бы рассвирепел. — Анна вынула из коробки книжку-раскраску «Зеленый Пес». — Половина моих игрушек в детстве были отсюда. — Она открыла книжку и продемонстрировала мне разворот. Там была картинка: Красавица Кранг и Зеленый Пес идут по извилистой дороге; бечева Кранг бантиком привязана к ошейнику Зеленого Пса. Картинка была наполовину раскрашена: пес — синий, Кранг — вся золотая, а дорога размалевана красным.
— Интересно, что бы сказал твой отец, увидев, как ты раскрасила пса синим?
— Так это он же и виноват! Как сейчас помню: я спросила, не был ли Зеленый Пес когда-нибудь другого цвета, и папа сказал, что до написания книги тот был синим, но об этом, мол, никому ни слова, потому что страшная тайна. — Она любовно провела рукой вдоль синего туловища, словно пытаясь приласкать собаку — а может, воспоминание об отце.
Взглянув на Анну, я попытался представить, что нас ждет. Ей было тридцать шесть (в конце концов я не выдержал и спросил, и она ответила не моргнув глазом), а мне тридцать один, но это не имело значения. Если я хотел ее, мне бы пришлось провести остаток жизни в Галене. Но так ли это плохо? Я мог бы писать книги (возможно, следующая была бы о моем отце), преподавать в галенской школе язык и литературу, изредка путешествовать. Нам всегда приходилось бы возвращаться, но эта мысль не казалась такой уж ужасной. Жить в доме своего кумира, любить его дочь, приобрести вес в глазах галенцев, так как не исключено, что я в конечном итоге явлюсь их спасителем.
— Знаешь, Томас, Саксони скоро придется уехать.
Туман грез развеялся, и я зашелся кашлем. В подвале было сыро и холодно, а теплый свитер я оставил наверху, в спальне.
— Что? О чем это ты?
— Я сказала, что скоро ей придется уехать. Теперь, когда тебе все известно о Галене, ты останешься и напишешь книгу, но она больше не имеет к этому отношения. Она должна уехать.
Голос ее звучал так спокойно, безразлично, она проговорила все это, листая страницы раскраски.
— Почему, Анна? — проныл я. Какого черта я разнылся? Я взял себя в руки и проговорил с должным негодованием: — Ты это вообще о чем? — Резиновую куклу, что держал в руках, я швырнул назад в коробку.
— Я же тебе говорила, Томас: здесь живут только люди отца. Ты теперь тоже можешь остаться, но не Саксони. Она больше не принадлежит Галену.
Я картинно хлопнул себя по лбу и попытался обратить все в шутку:
— Брось, Анна, ты сейчас прямо как Бетт Дэвис в «Тише, тише, милая Шарлотта». — Я перешел на шутовской диалект южной красавицы: — «Извини, Гилберт, но Жанетте пора уезжать ». — Я снова рассмеялся и состроил безумную рожу. Анна мило улыбнулась в ответ.
— Брось, Анна! Да о чем ты? Просто шутишь, да? А? Ну брось, зачем? Какая, к черту, разница — здесь она или нет? Я ей ничего не говорил. Ты же знаешь.
Положив раскраску в коробку, она встала, закрыла крышку, проклеила коричневой бумажной лентой, что принесла с собой, и стала запихивать коробку ногой обратно в угол, но я схватил ее за руку и заставил взглянуть на меня:
— Почему?
— Ты знаешь почему, Томас. Так что не трать зря мое время. — И в ее глазах полыхнул тот же гнев, как тогда в лесу, с Ричардом Ли.
Через десять минут она подвела черту под дискуссией, сказав, что мне пора уходить, так как ей нужно увидеться с Ричардом.
Как только я пришел домой в тот вечер, мы с Саксони крупно поругались. И все из-за одного ее идиотского поручения, которое я забыл выполнить. На самом же деле, конечно, этот безумный гнев происходил из того, что мы так долго подавляли в себе. Через несколько минут она уже стала пунцовой, как мак, а я поймал себя на том, что сжимаю и разжимаю кулаки, будто озлобленный муж в комедии положений.
— Повторяю тебе, Томас: если тут так плохо, почему не переедешь?
— Саксони, будь любезна, успокойся. Я не говорил…
— Говорил! Если там так здорово — пожалуйста езжай! Думаешь, мне очень нравятся твои челночные рейсы на цыпочках?
Я попытался смутить ее взглядом, но надолго меня не хватило — и я отвел глаза, сыграл отбой. Но она все кипела, пусть и потише.
— Чего ты от меня хочешь, Сакс?
— Чтобы я больше этого вопроса не слышала! Ты такой беспомощный… Хочешь, чтобы я ответила за тебя, а я вот не буду отвечать. Хочешь, чтобы я тебя прогнала или сказала тебе бросить ее и вернуться ко мне. Не дождешься, Томас. Это ты все начал. Ты этого хотел, так что теперь сам решай, как выпутываться. Я тебя люблю, и ты это прекрасно знаешь. Но еще чуть-чуть — и я не смогу больше это терпеть. Думаю, тебе нужно поскорее принять какое-то решение. — Постепенно голос ее сходил на шепот, и мне пришлось наклониться к ней, чтобы уловить заключительные слова. Но тут она взорвалась, и я отскочил. — Не могу понять, как ты оказался таким дураком, Томас! Так и хочется придушить тебя! Ну как можно быть таким ослом? Ты не понимаешь, как хорошо нам могло бы быть вместе? Когда закончишь книгу, мы могли бы уехать куда-нибудь и прожить сто разных, чудесных жизней. Разве ты не видишь, что Анна делает с тобой? Она тянет тебя поклоняться этому дикому отцовскому алтарю…
— Эй, послушай, Саксони, а как же твой интерес к Фр…
— Знаю, знаю, я тоже к этому причастна. Но мне больше не надо Маршалла Франса. Я больше не хочу любить книги и кукол. Я хочу любить тебя, Томас. Все остальное — пожалуйста, но в свободное время. Погоди! Погоди минутку! — Она встала со стула и проковыляла на кухню, чтобы через две секунды вернуться с марионетками в руках. — Видишь их? Знаешь, почему я их вырезала? Чтобы чем-то занять мысли. Правда-правда. Ну не трогательно ли — целый день ковырять деревяшку, стараясь не слишком думать, где ты и чем занимаешься. А по пути в Гален — это было первый раз в моей жизни, когда мне не приходилось каждый день работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65