у нее всегда так, будто страх сцены отключает ей мозги начисто. Но потом все нормально – доктор Сцена ее никогда не подводил. А в первый раз я была в шоке. Неужто она из тех, кто искрит шутками в барах, а на сцене теряется намертво? Поверх грима у нее выступила испарина; Джейми столь осязаемо перепугалась, что я сама занервничала. Я тупо уставилась на нее, затем встряхнула головой:
– Не волнуйся, дорогая, все будет… замечательно… Она посмотрела на меня, глаза в глаза.
– Я не знаю, о чем говорить, – в оцепенении повторила она и вновь развернулась к окну, дрожащей рукой сжав сигарету.
Я была в ужасе. Времени собраться и сделать рывок – кот наплакал, а в таком состоянии? Я очень сомневалась, что ей удастся.
Я сказала, что еще за ней вернусь, и понеслась вниз через две ступеньки. Женский хор радостно убивал песню «Уважение» – кстати, одну из моих любимых. Зрители плясали и аплодировали. Я чувствовала себя как угорь на сковородке. Когда они, все четырнадцать человек, сошли со сцены, я кинулась за Джейми. Та выглядела еще хуже. Сцена была готова; зрители в смутном предвкушении толкались ближе к сцене.
– Иди, детка, – кивнула я.
Она посмотрела на меня, как ребенок перед поркой, и вышла.
И случилось чудо. На сцену ступил абсолютно другой человек. Я поняла, почему Джейми говорила о прыжке с трамплина. Казалось, она провела на подмостках всю жизнь, миг – и вот она расслаблена и спокойна. Джейми типа продрейфовала к микрофону – так, будто ничто в мире ее не волнует. И не подумаешь, что у нее вообще нервы есть. Кислотно-розовые губы слегка улыбнулись, Джейми поболтала с занудами в зале, а затем ринулась в байку про стриптизершу – так, будто рассказывала ее с рождения.
Верно, Джейми не рассказывала анекдоты. Она разговаривала, как будто перед ней друзья, как будто все они вместе, они партнеры, не просто зрители и актер. Честно сказать, это было и не актерство. Она была собой, без масок и прикрас. И тривиальная история становилась комичной и трагической, сладостно-горькой, яростной. Джейми как-то заставляла нас понять, каково это – выходить к пьяным, ухмыляющимся, дрочащим мужикам и вечер за вечером перед ними раздеваться. И что мужчины в душе совсем не такие – просто им стыдно показать друзьям свою неловкость и смущение. Что некоторые ненавидят и презирают стриптизерш – из страха, перерастающего в омерзение. Как они хотят выебать стриптизершу, считая тех грязными коровами, которые готовы в постели на любое унижение; не то что их правильные барышни, строящие из себя девственниц, даже если носят «экзотическое» белье и перетрахались с половиной бара. Это же – «порядочные» девушки, те, на которых женятся. А стриптизерши – отбросы, с которыми можно перепихнуться и забыть, похваставшись друзьям, как она дала засадить ей в жопу.
Джейми заставила нас увидеть стриптизерш. Тех, которые искренне презирают мужиков – потому что у мужиков встает на циничный, откровенно коммерческий трюк. Ради денег эти стриптизерши берутся за работу, при одной мысли о которой у меня в венах кровь стынет. И других, которые ловят грустный кайф, дразня мужчин, считая, что это дает власть, не желая понимать, как мужчины относятся к ним на самом деле, не осознавая, что стриптиз – своего рода изнасилование, путь саморазрушения, где детские комплексы звучат скрипучим, болезненным рефреном.
А затем Джейми заставила нас смеяться – почти против воли – над абсурдностью сочетания дешевого шика и реальной жизни. Рассказала, как одна ее лондонская знакомая поехала в стрип-бар на велосипеде, привязав к рулю выстиранный костюм, чтобы высох, – огненно-красные стринги с блестками, лифчик, подвязки и чулки в сетку. Мы до колик хохотали над стриптизершами, которые выдумывали нелепые наряды, чтобы внести хоть какое-то разнообразие. Одна индианка напялила самодельную замшевую микро-мини и купленный в театральной лавочке черный шерстяной парик с косичкой, а к соскам клеем для ресниц прилепила два куска овчины… А еще был несчастный старый питон, страдавший недержанием, уже давно не в расцвете сил, он мечтал лежать весь вечер и тихо переваривать крысу, а не летать над головами зрителей по воле не в меру ретивой танцовщицы. И разве он виноват, что потерял самообладание?
Они ее полюбили? Пали ниц и стали боготворить? Вообще-то нет. Только некоторые – их лица выделялись в толпе; они жаждали единения с тем, кто выглядел сильным. Но остальные наглухо закрылись от этой непонятной сучки с ее грязным языком и пронзительным взглядом. Немало мужчин были чертовски мрачны после этих пятнадцати минут, немало женщин – оскорблены и полны праведного гнева. Но прочие – они аплодировали как сумасшедшие, и Джейми сошла со сцены, сияя.
Я похлопала ее, как хорошую лошадь, только что победившую на скачках. Я тоже сияла. Мне не хватало слов, я так ею гордилась! Я знала: у нее талант, она будет полировать его и оттачивать, пока он не разовьется в нечто исключительное. А еще я знала, что хочу помочь ей, хочу вывести на эту дорогу. У нас все получится. Потому что она не просто забавная – она говорит правду. Будто стоишь на улице под дождем, и надвигается летняя гроза, ослепительная и неистовая. Ей просто нужен тот, кто в нее поверит. Ей нужна я. А мне – она; она умела говорить вслух, громко и бесстрашно, о том, что мое переполненное сердце умело только чувствовать. Она станет моим гласом, а я – ее щитом. Так и было. Пока в один страшный миг все не рухнуло.
6
Не буду останавливаться па взаимных упреках, подколах и свернутых носах – неизбежных последствиях любого концерта в мире. Скажу только, что в три часа ночи мы с Джейми завалились в ресторанчик-карри и принялись набивать желудки куриным шашлыком и пешаварскими хлебцами – до тех пор, пока не лишились способности проглотить хоть каплю роскошного яично-желтого мангового ласси. Когда мы наконец со стоном отвалились от стола посреди ресторанного гама, я зажгла сигарету и предложила другую Джейми. Та отказалась:
– Ну правда, я курю, только сели нервничаю. Л так мне сигареты не правятся.
Я протянула руку, взяла из вазочки горсть анисового драже и стала задумчиво жевать. Джейми наблюдала за тусней, обкусывая с губ остатки помады. Странно, с ней мне не требовалось заполнять паузы болтовней, как с другими, и, естественно, я сказала:
– Забавно, с тобой я не чувствую, что нужно все время о чем-то говорить.
– Э – прости, что?
– Я говорю, с тобой я не должна трепаться, можно просто сидеть и молчать, понимаешь? Просто сидеть.
– Конечно, если хочешь.
– Нет, я не об этом, просто мы не должны говорить, но можем, если охота, а если нет, можем не говорить…
– Лил, ты о чем думаешь?
Она посмотрела па меня, слегка щурясь. Я хотела предложить ей надеть очки, по вместо этого, как выяснилось, произнесла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Не волнуйся, дорогая, все будет… замечательно… Она посмотрела на меня, глаза в глаза.
– Я не знаю, о чем говорить, – в оцепенении повторила она и вновь развернулась к окну, дрожащей рукой сжав сигарету.
Я была в ужасе. Времени собраться и сделать рывок – кот наплакал, а в таком состоянии? Я очень сомневалась, что ей удастся.
Я сказала, что еще за ней вернусь, и понеслась вниз через две ступеньки. Женский хор радостно убивал песню «Уважение» – кстати, одну из моих любимых. Зрители плясали и аплодировали. Я чувствовала себя как угорь на сковородке. Когда они, все четырнадцать человек, сошли со сцены, я кинулась за Джейми. Та выглядела еще хуже. Сцена была готова; зрители в смутном предвкушении толкались ближе к сцене.
– Иди, детка, – кивнула я.
Она посмотрела на меня, как ребенок перед поркой, и вышла.
И случилось чудо. На сцену ступил абсолютно другой человек. Я поняла, почему Джейми говорила о прыжке с трамплина. Казалось, она провела на подмостках всю жизнь, миг – и вот она расслаблена и спокойна. Джейми типа продрейфовала к микрофону – так, будто ничто в мире ее не волнует. И не подумаешь, что у нее вообще нервы есть. Кислотно-розовые губы слегка улыбнулись, Джейми поболтала с занудами в зале, а затем ринулась в байку про стриптизершу – так, будто рассказывала ее с рождения.
Верно, Джейми не рассказывала анекдоты. Она разговаривала, как будто перед ней друзья, как будто все они вместе, они партнеры, не просто зрители и актер. Честно сказать, это было и не актерство. Она была собой, без масок и прикрас. И тривиальная история становилась комичной и трагической, сладостно-горькой, яростной. Джейми как-то заставляла нас понять, каково это – выходить к пьяным, ухмыляющимся, дрочащим мужикам и вечер за вечером перед ними раздеваться. И что мужчины в душе совсем не такие – просто им стыдно показать друзьям свою неловкость и смущение. Что некоторые ненавидят и презирают стриптизерш – из страха, перерастающего в омерзение. Как они хотят выебать стриптизершу, считая тех грязными коровами, которые готовы в постели на любое унижение; не то что их правильные барышни, строящие из себя девственниц, даже если носят «экзотическое» белье и перетрахались с половиной бара. Это же – «порядочные» девушки, те, на которых женятся. А стриптизерши – отбросы, с которыми можно перепихнуться и забыть, похваставшись друзьям, как она дала засадить ей в жопу.
Джейми заставила нас увидеть стриптизерш. Тех, которые искренне презирают мужиков – потому что у мужиков встает на циничный, откровенно коммерческий трюк. Ради денег эти стриптизерши берутся за работу, при одной мысли о которой у меня в венах кровь стынет. И других, которые ловят грустный кайф, дразня мужчин, считая, что это дает власть, не желая понимать, как мужчины относятся к ним на самом деле, не осознавая, что стриптиз – своего рода изнасилование, путь саморазрушения, где детские комплексы звучат скрипучим, болезненным рефреном.
А затем Джейми заставила нас смеяться – почти против воли – над абсурдностью сочетания дешевого шика и реальной жизни. Рассказала, как одна ее лондонская знакомая поехала в стрип-бар на велосипеде, привязав к рулю выстиранный костюм, чтобы высох, – огненно-красные стринги с блестками, лифчик, подвязки и чулки в сетку. Мы до колик хохотали над стриптизершами, которые выдумывали нелепые наряды, чтобы внести хоть какое-то разнообразие. Одна индианка напялила самодельную замшевую микро-мини и купленный в театральной лавочке черный шерстяной парик с косичкой, а к соскам клеем для ресниц прилепила два куска овчины… А еще был несчастный старый питон, страдавший недержанием, уже давно не в расцвете сил, он мечтал лежать весь вечер и тихо переваривать крысу, а не летать над головами зрителей по воле не в меру ретивой танцовщицы. И разве он виноват, что потерял самообладание?
Они ее полюбили? Пали ниц и стали боготворить? Вообще-то нет. Только некоторые – их лица выделялись в толпе; они жаждали единения с тем, кто выглядел сильным. Но остальные наглухо закрылись от этой непонятной сучки с ее грязным языком и пронзительным взглядом. Немало мужчин были чертовски мрачны после этих пятнадцати минут, немало женщин – оскорблены и полны праведного гнева. Но прочие – они аплодировали как сумасшедшие, и Джейми сошла со сцены, сияя.
Я похлопала ее, как хорошую лошадь, только что победившую на скачках. Я тоже сияла. Мне не хватало слов, я так ею гордилась! Я знала: у нее талант, она будет полировать его и оттачивать, пока он не разовьется в нечто исключительное. А еще я знала, что хочу помочь ей, хочу вывести на эту дорогу. У нас все получится. Потому что она не просто забавная – она говорит правду. Будто стоишь на улице под дождем, и надвигается летняя гроза, ослепительная и неистовая. Ей просто нужен тот, кто в нее поверит. Ей нужна я. А мне – она; она умела говорить вслух, громко и бесстрашно, о том, что мое переполненное сердце умело только чувствовать. Она станет моим гласом, а я – ее щитом. Так и было. Пока в один страшный миг все не рухнуло.
6
Не буду останавливаться па взаимных упреках, подколах и свернутых носах – неизбежных последствиях любого концерта в мире. Скажу только, что в три часа ночи мы с Джейми завалились в ресторанчик-карри и принялись набивать желудки куриным шашлыком и пешаварскими хлебцами – до тех пор, пока не лишились способности проглотить хоть каплю роскошного яично-желтого мангового ласси. Когда мы наконец со стоном отвалились от стола посреди ресторанного гама, я зажгла сигарету и предложила другую Джейми. Та отказалась:
– Ну правда, я курю, только сели нервничаю. Л так мне сигареты не правятся.
Я протянула руку, взяла из вазочки горсть анисового драже и стала задумчиво жевать. Джейми наблюдала за тусней, обкусывая с губ остатки помады. Странно, с ней мне не требовалось заполнять паузы болтовней, как с другими, и, естественно, я сказала:
– Забавно, с тобой я не чувствую, что нужно все время о чем-то говорить.
– Э – прости, что?
– Я говорю, с тобой я не должна трепаться, можно просто сидеть и молчать, понимаешь? Просто сидеть.
– Конечно, если хочешь.
– Нет, я не об этом, просто мы не должны говорить, но можем, если охота, а если нет, можем не говорить…
– Лил, ты о чем думаешь?
Она посмотрела па меня, слегка щурясь. Я хотела предложить ей надеть очки, по вместо этого, как выяснилось, произнесла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58