– перебила нас Джейми. – Что такое с Моджо?
– Его комната пуста. Похоже, он съехал. Спроси лучше нашего, блядь, сержанта Ярость , что случилось. Моджо бы не свалил, ничего не сказав, он бы так не смог.
Челюсть Шона гневно задрожала, и он перевел взгляд на телевизор, который только молча мигал:
– Не понимаю, какого хуя вы ко мне прикопались? Я не виноват, что этот блядский извращенец съебал. Свалил – и хуй с ним, вот что я, блядь, думаю.
Джейми вздрогнула:
– Шон! Не смей… Заткнись, Шон. Не смей так говорить о Моджо, он наш друг. Он бы так не уехал…
– Неужели? Хорош друг – съебывает без единого, блядь, слова, даже не заплатив задом, сука! – И он многозначительно посмотрел на меня. Я смерила его убийственным взглядом. Давай, уебок, продолжай.
Но вместо этого он потупил взгляд и заныл:
– Что вы ко мне пристали? Я не виноват – я ему никогда не нравился, я для него, наверное, слишком натуральный. Ну что я мог сделать? Я нормальный мужчина, я не могу измениться, простите. Послушай, дорогая, наверное, его… друг снял ему где-то крутую квартиру. Ведь там ему будет лучше, правда? Богатенькие всегда бросают нас, бедняков, в решающую минуту, а?
Богатенькие? Забавно. Удивительно – зачем он строит из себя бедняка, если работает представителем «Раптор Спортс» и пользуется служебным фургоном. Да и семья у него не нищая, это все знают. Зачем изображать из себя невесть что? Но он весь такой – зачем говорить правду, когда можно солгать? И он сам в свои сказки верил. По-моему, Шон просто не мог отличать правду от лжи. Не удивлюсь, если он сам поставил себе этот фингал – чтобы давить на жалость. Нет уж. Козел. И еще он явно на что-то злился – возможно, конечно, из-за драки, но, так или иначе, матерился он больше обычного. Как правило, Шон гордился своим «культурным» языком. Поэтому я при нем ругалась как сапожник. Мелкая пакость – зато как приятно!
В общем, Моджо уехал – невероятно, что вот так, молча. То есть он – как, впрочем, и я, – планировал уехать, но свалить без единого слова… это на него не похоже. И квартплата… он легко тратил деньги, он их презирал почти по-королевски. И никогда не подводил нас с оплатой, никогда. О, Моджо, где же ты?
Наверняка позвонит. Я пробовала звонить сама, но трубка молчала. Ничего, он еще появится. Может, отправился в круиз по греческим островам с Особенным или загорает в Акапулько – это же Моджо. Вот вернется и позвонит. И сомневаться нечего.
Но время шло. О Ночном Душегубе всплывало все больше и больше подробностей, а Моджо не появлялся. Тишина. Ладно, человек всегда загадка, в конце концов решила я. Даже соседка Рина про него спрашивала и я, почувствовав себя виноватой, призналась, что Моджо парень. Она была в восторге.
– О-о, я читала про трансвеститов в журнале. Понятно, почему она – ой, то есть он – такая красивая, как кинозвезда. Они за собой следят, они такие, знаешь – гламурные, в журнале писали, с картинками и все такое. – Она понизила голос, как всегда, когда волновалась, и сжала Шарлин так, что ребенок пискнул. – Пластическая хирургия, вот как: искусственные груди и так далее. Больше женщины, чем сами женщины, если ты меня понимаешь. Подумать только – соседи. И такая кра-са-ви-ца! Ой, а может, он вернется, как думаете?
Не знаю, сказала я, размышляя, какая же загадка эта Рина, с ее поразительной терпимостью к людям любой расы и пола и одержимостью блеском и магией жизни «знаменитостей». Я погладила Шарлин по пушистой заостренной головке и вздохнула. Хотя бы Рина не заражена вирусом Ночного Душегуба.
Ситуация в городе выходила из-под контроля. Газетчики подливали масла в огонь, и расизм, которого толком никогда не было в Брэдфорде, градус за градусом накалялся. Каждая хотя бы смутно «черная» этническая группа публиковала опровержения своей причастности одно за другим. К Рождеству обстановка накалилась, и у пьяных белых компаний, шляющихся ночами по городу в «модных» светлых рубашках и джинсах «Армани» появился повод выражать недовольство.
Ясное дело, черные парни и азиаты, взвинченные и злые, тоже собирались в банды. При этом все винили друг друга. Никто не остался в стороне, все потеряли разум. Я мулатка, и меня колбасило: мне не нравились обе стороны, и те и другие жестоки, тупы и попались на удочку Флит-стрит. Я женщина, и я ненавидела всю эту безмозглую мужскую браваду, эскалацию тестостерона. А жертвы Ночного Душегуба – с ними-то как? С этими бедными девками? Все орали, что они шлюхи и втоптали доброе имя Брэдфорда в грязь (я вас умоляю). Семья Сары Эванс раз за разом выступала, умоляя не путать их мертвую девочку с остальными.
Тина Феррис выступила по телевидению. Как выяснилось, у нее имеется агент. Я ее видела – накачанная по уши какой-то дрянью и разодетая как «Спэйс Гёрлз» – розовая мини-юбка и белые туфли не платформе. Даже несмотря на яркий макияж, ее треугольная лисья мордочка выглядела ужасно – сплошные темные швы и пластырь. Всестороннее интервью брал милый сочувствующий азиат – дескать, телевидение ни капли не предвзято, – если закрыть глаза, по голосу не отличишь от любого другого лондонского журналиста из среднего класса. Сама снисходительность. Тина явно не понимала, где находится, и бормотала одни и те же фразы, явно заученные. Отвратительно. Газетчики не могли нарадоваться и опрашивали обе стороны, а город готовился к рождественскому спектаклю «Межрасовые войны».
Нервничал даже Нац из магазина. Когда я зашла за кориандром и пакетом яблок, Нац был на удивление неразговорчив. Мне пришлось опуститься до светской беседы о холодной и сырой погоде. Я все поняла, когда какая-то белая тетка зашла за хлебом. Швырнув деньги на прилавок, она удалилась, бормоча что-то подозрительно напоминавшее «грязные ниггеры». В моих венах забурлил адреналин. Нац уныло смотрел в окно.
– Нац, старик, что происходит? Только не говори, что это из-за дурацкого Душегуба.
Он печально кивнул:
– Ты же знаешь, дорогая, в газетах всякое пишут, и люди думают, что это я, или мой приятель, или еще какой цветной. Нам сейчас несладко. Моего приятеля – ну, того, из полиции – и вовсе обзывают «черножопым колом». Кричат, что он просто не хочет – ну, ловить своих. Ведь эта девушка не сказала, что убийца азиат или индиец, нет, сказала – черный. Может быть кто угодно. Моя жена боится из дома выходить, и мама тоже, и сестры.
– А что твой приятель думает – Душегуба поймают?
– Не знаю. Говорит, в показаниях девушки не все складывается. Говорит, копы ей не доверяют. Ну, из-за наркотиков. Ненадежный свидетель. Мой приятель хочет подать в отставку, когда все это закончится. Говорит, в полиции нет места азиатам. Но я считаю, это и наше дело, раз уж мы здесь живем. Верно? Но он не знает, что делать. – Нац грустно покачал головой и сложил мои покупки в полосатый пакет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Его комната пуста. Похоже, он съехал. Спроси лучше нашего, блядь, сержанта Ярость , что случилось. Моджо бы не свалил, ничего не сказав, он бы так не смог.
Челюсть Шона гневно задрожала, и он перевел взгляд на телевизор, который только молча мигал:
– Не понимаю, какого хуя вы ко мне прикопались? Я не виноват, что этот блядский извращенец съебал. Свалил – и хуй с ним, вот что я, блядь, думаю.
Джейми вздрогнула:
– Шон! Не смей… Заткнись, Шон. Не смей так говорить о Моджо, он наш друг. Он бы так не уехал…
– Неужели? Хорош друг – съебывает без единого, блядь, слова, даже не заплатив задом, сука! – И он многозначительно посмотрел на меня. Я смерила его убийственным взглядом. Давай, уебок, продолжай.
Но вместо этого он потупил взгляд и заныл:
– Что вы ко мне пристали? Я не виноват – я ему никогда не нравился, я для него, наверное, слишком натуральный. Ну что я мог сделать? Я нормальный мужчина, я не могу измениться, простите. Послушай, дорогая, наверное, его… друг снял ему где-то крутую квартиру. Ведь там ему будет лучше, правда? Богатенькие всегда бросают нас, бедняков, в решающую минуту, а?
Богатенькие? Забавно. Удивительно – зачем он строит из себя бедняка, если работает представителем «Раптор Спортс» и пользуется служебным фургоном. Да и семья у него не нищая, это все знают. Зачем изображать из себя невесть что? Но он весь такой – зачем говорить правду, когда можно солгать? И он сам в свои сказки верил. По-моему, Шон просто не мог отличать правду от лжи. Не удивлюсь, если он сам поставил себе этот фингал – чтобы давить на жалость. Нет уж. Козел. И еще он явно на что-то злился – возможно, конечно, из-за драки, но, так или иначе, матерился он больше обычного. Как правило, Шон гордился своим «культурным» языком. Поэтому я при нем ругалась как сапожник. Мелкая пакость – зато как приятно!
В общем, Моджо уехал – невероятно, что вот так, молча. То есть он – как, впрочем, и я, – планировал уехать, но свалить без единого слова… это на него не похоже. И квартплата… он легко тратил деньги, он их презирал почти по-королевски. И никогда не подводил нас с оплатой, никогда. О, Моджо, где же ты?
Наверняка позвонит. Я пробовала звонить сама, но трубка молчала. Ничего, он еще появится. Может, отправился в круиз по греческим островам с Особенным или загорает в Акапулько – это же Моджо. Вот вернется и позвонит. И сомневаться нечего.
Но время шло. О Ночном Душегубе всплывало все больше и больше подробностей, а Моджо не появлялся. Тишина. Ладно, человек всегда загадка, в конце концов решила я. Даже соседка Рина про него спрашивала и я, почувствовав себя виноватой, призналась, что Моджо парень. Она была в восторге.
– О-о, я читала про трансвеститов в журнале. Понятно, почему она – ой, то есть он – такая красивая, как кинозвезда. Они за собой следят, они такие, знаешь – гламурные, в журнале писали, с картинками и все такое. – Она понизила голос, как всегда, когда волновалась, и сжала Шарлин так, что ребенок пискнул. – Пластическая хирургия, вот как: искусственные груди и так далее. Больше женщины, чем сами женщины, если ты меня понимаешь. Подумать только – соседи. И такая кра-са-ви-ца! Ой, а может, он вернется, как думаете?
Не знаю, сказала я, размышляя, какая же загадка эта Рина, с ее поразительной терпимостью к людям любой расы и пола и одержимостью блеском и магией жизни «знаменитостей». Я погладила Шарлин по пушистой заостренной головке и вздохнула. Хотя бы Рина не заражена вирусом Ночного Душегуба.
Ситуация в городе выходила из-под контроля. Газетчики подливали масла в огонь, и расизм, которого толком никогда не было в Брэдфорде, градус за градусом накалялся. Каждая хотя бы смутно «черная» этническая группа публиковала опровержения своей причастности одно за другим. К Рождеству обстановка накалилась, и у пьяных белых компаний, шляющихся ночами по городу в «модных» светлых рубашках и джинсах «Армани» появился повод выражать недовольство.
Ясное дело, черные парни и азиаты, взвинченные и злые, тоже собирались в банды. При этом все винили друг друга. Никто не остался в стороне, все потеряли разум. Я мулатка, и меня колбасило: мне не нравились обе стороны, и те и другие жестоки, тупы и попались на удочку Флит-стрит. Я женщина, и я ненавидела всю эту безмозглую мужскую браваду, эскалацию тестостерона. А жертвы Ночного Душегуба – с ними-то как? С этими бедными девками? Все орали, что они шлюхи и втоптали доброе имя Брэдфорда в грязь (я вас умоляю). Семья Сары Эванс раз за разом выступала, умоляя не путать их мертвую девочку с остальными.
Тина Феррис выступила по телевидению. Как выяснилось, у нее имеется агент. Я ее видела – накачанная по уши какой-то дрянью и разодетая как «Спэйс Гёрлз» – розовая мини-юбка и белые туфли не платформе. Даже несмотря на яркий макияж, ее треугольная лисья мордочка выглядела ужасно – сплошные темные швы и пластырь. Всестороннее интервью брал милый сочувствующий азиат – дескать, телевидение ни капли не предвзято, – если закрыть глаза, по голосу не отличишь от любого другого лондонского журналиста из среднего класса. Сама снисходительность. Тина явно не понимала, где находится, и бормотала одни и те же фразы, явно заученные. Отвратительно. Газетчики не могли нарадоваться и опрашивали обе стороны, а город готовился к рождественскому спектаклю «Межрасовые войны».
Нервничал даже Нац из магазина. Когда я зашла за кориандром и пакетом яблок, Нац был на удивление неразговорчив. Мне пришлось опуститься до светской беседы о холодной и сырой погоде. Я все поняла, когда какая-то белая тетка зашла за хлебом. Швырнув деньги на прилавок, она удалилась, бормоча что-то подозрительно напоминавшее «грязные ниггеры». В моих венах забурлил адреналин. Нац уныло смотрел в окно.
– Нац, старик, что происходит? Только не говори, что это из-за дурацкого Душегуба.
Он печально кивнул:
– Ты же знаешь, дорогая, в газетах всякое пишут, и люди думают, что это я, или мой приятель, или еще какой цветной. Нам сейчас несладко. Моего приятеля – ну, того, из полиции – и вовсе обзывают «черножопым колом». Кричат, что он просто не хочет – ну, ловить своих. Ведь эта девушка не сказала, что убийца азиат или индиец, нет, сказала – черный. Может быть кто угодно. Моя жена боится из дома выходить, и мама тоже, и сестры.
– А что твой приятель думает – Душегуба поймают?
– Не знаю. Говорит, в показаниях девушки не все складывается. Говорит, копы ей не доверяют. Ну, из-за наркотиков. Ненадежный свидетель. Мой приятель хочет подать в отставку, когда все это закончится. Говорит, в полиции нет места азиатам. Но я считаю, это и наше дело, раз уж мы здесь живем. Верно? Но он не знает, что делать. – Нац грустно покачал головой и сложил мои покупки в полосатый пакет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58