Почему или как, я не знаю – я не психиатр. Как бы грубо или отвратительно это ни выглядело, участники были счастливы.
А Шон никого не делал счастливым. Его правила – принуждение, манипулирование и жестокость. Вряд ли в его играх имелись стоп-слова – или, если уж на то пошло, милосердие. В этом вся разница: его сексуальные фантазии вертелись вокруг жестокости и насилия; густым ядовитым зельем бурлили в Шоне, отравляя всех вокруг.
Я почти добралась до центра. Вокруг, будто стрелки крокусов из земли, среди зданий шестидесятых торчали готические башни из песчаника. Пятнадцать минут за город – и я на болотах, свободная как птица.
И вновь мне захотелось убежать. Убежать и все бросить. Я не могу помочь Моджо – у его друга для этого больше времени и, что намного важнее, денег.
Дьявол ухмыльнулся мне в лицо. Давай, сматывайся. Спасай свою шкуру. Джейми – дохлый номер. Шон – венец зависимости всей ее жизни, ее Немезида, возлюбленный палач. Она жаждет этой боли. Она любит эту боль. А ты милая нормальная девушка – беги.
– НЕТ! НЕТ! Она мой друг! – вслух заорала я, напугав секретаршу с пакетом жирных бутербродов.
Сообразив, что почти бегу, и увидев испуганное лицо метнувшейся в здание девушки, я резко затормозила и устало прислонилась к фонарю. Ну вот, наверное, теперь она целый день будет вспоминать, как еле успела скрыться от психа непонятного пола в белой куртке, который летел на нее и спорил сам с собой.
Без толку. Я не могу оставить Джейми в беде. Вдобавок – с точки зрения чистого эгоизма, – что обо мне подумает Габриель? Я слишком долго его любила, я не могла рисковать его мнением на этом этапе. И еще я любила Джейми. На самом деле. Я ей нужна. Ее нужно спасти. Так что седлай коня, дева-рыцарь отправляется в поход против ветряных мельниц.
Завтра все будет кончено, решила я. Как только они вернутся, я им выдам все, что знаю. Открою карты. Хватит ползать по углам – дезинфицируем эту грязь на свету. Я не боялась Шона Пауэрса. Одно неверное движение – и я спущу на него копов. Да, молодец, девочка!
В неукротимом оптимизме я завернула в новый модный книжный магазин в здании бывшей шерстяной биржи и направилась в ультрамодный кофе-бар на балконе пить американо.
В тот вечер, ужасно проголодавшись, я приготовила красные спагетти с чесноком – если Шон меня достанет, я на этого урода просто дыхну. Как-то нервно: настроение скакало от истерики до непонятного спокойствия. Я еще несколько раз звякнула Гейбу и оставила чуть более связное сообщение Лонни и Бен. Потом позвонила родителям. Мы поговорили об их предстоящей поездке в испанскую крепость Альгамбру на мюзикл – мама хотела пересечься со мной в городе в субботу и выбрать какой-нибудь топик на выход, что-нибудь эдакое вечернее. Мы договорились встретиться в книжном кафе – я рассказала, как там мило, и ей захотелось посмотреть.
Выпив чаю, я врубила телик и села вяло смотреть «Криминал», программу, в которую «могут позвонить все ваши друзья». Подразумевается, что это «общественная служба», но на практике очередной толстяк клеймит с экрана преступность. Сплошные сплетни и вуайеризм – в таком качестве шоу мне и нравилось. Особенно занимательно разглядывать на пленках видеонаблюдения расплывчатых серых парней, неумело пытающихся обнести какое-нибудь строительное общество. Большинство из них напоминали нашего соседа Гэри. С другой стороны, Гэри походил на Рядового Гражданина образца двадцатого века.
На этот раз коренастый полицейский с приятным голосом просил позвонить всех, кто видел «темный фургон» Ночного Душегуба. У парня был мягкий акцент жителя средней части Англии, навевавший мысли о вереске и барашках, а не о злобном психе, который режет женщин в тихих подворотнях. Милый был коп. Утешительный. Мне он понравился, но времени ему не дали. Скелетообразная ведущая локтем вытолкала его из кадра и пустилась в пространные рассуждения о том, что «вы должны помочь нам найти убийцу до того, как он совершит очередное зверство». Судя по ее виду, она лишь сегодня научилась изображать «обеспокоенность» и теперь постигала суть концепции. Мне стало неинтересно.
Я переключала каналы, задумчиво грызя губной пирсинг – плохая привычка, у меня из-за нее крошатся передние зубы. Я посмотрела одно, другое, а потом решила вырубить ящик и заняться дневником. Вот почему я столько всего помню. Каждый день я записываю свою жизнь в гудящую коробку компьютера, безжалостно ее препарируя – зачем? Для потомков? Никому не полагается это видеть. Забавно, хотя не смешно: все это время, каждый раз садясь за компьютер, я думала: хватит писать, какой смысл, моя жизнь скучна.
О, Джейми, ты не виновата в том, в чем тебя обвиняют. Мы с тобой были – и остались – последними жертвами Шона, он не прикончил нас, чтобы мы превратились в его живой мемориал. Мы виновны только в том, что верили: в нашей крошечной жизни мы в безопасности. Верили, что мы такие странные и альтернативные, настоящая богема – такие крутые, такие умные и всезнающие. Либеральные, открытые, свободные от предрассудков и неспособные удивляться. Слепые дети в зоне военных действий.
В ту ночь я написала в дневнике: «Я ненавижу Шона Пауэрса. Ненавижу его. Ненавижу. Я ненавижу этого мудака. Я хочу, чтоб он сдох, сдох, сдох».
Ну да.
32
В ту ночь я крепко спала – наверное, слишком вымоталась. Проснулась поздно и долю секунды не соображала, где я. Мне снилось, что я дома и снизу доносятся голоса родителей. Я резко проснулась: снизу и впрямь доносились голоса – Джейми и Шона.
Накинув ночнушку, я спустилась с чердака и услышала, как хлопнула дверь. Не задумываясь, я влетела в старую комнату Моджо и выглянула из бокового окна на Харди-стрит, как в ту ночь на вечеринке. Я шпионила за Шоном тогда и шпионю сейчас.
Он открыл дверь своего побитого синего фургона; высветленные пряди волос сверкали в холодном морозном свете. Чтобы лучше было видно, я наклонилась к стеклу, опершись на подоконник. Шон открыл дверь фургона. Что-то было в этой сцене – что-то неуловимое, оно вертелось в голове. Что-то связанное с… нет, улетело.
Я уже собралась уйти, как вдруг он посмотрел наверх. Прямо на меня. Взгляд его слепых ледяных глаз сомкнулся с моим, и мое сердце бешено заколотилось. Он знал, что за ним наблюдают. Но как? Откуда?
Наверное, он запомнил, как я подглядывала за ним на вечеринке. Нет, странно – такое обычно не запоминают. Да, но это же Шон. Он помешан на всякой военщине – слежка, неизменная готовность, никто не застанет врасплох. Он часами распинался о спецназовцах, проводящих «разведку» в «зоне боевых действий» или «операции под глубоким прикрытием», в ходе которых «оперативники» постоянно должны быть начеку и ни о чем не забывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
А Шон никого не делал счастливым. Его правила – принуждение, манипулирование и жестокость. Вряд ли в его играх имелись стоп-слова – или, если уж на то пошло, милосердие. В этом вся разница: его сексуальные фантазии вертелись вокруг жестокости и насилия; густым ядовитым зельем бурлили в Шоне, отравляя всех вокруг.
Я почти добралась до центра. Вокруг, будто стрелки крокусов из земли, среди зданий шестидесятых торчали готические башни из песчаника. Пятнадцать минут за город – и я на болотах, свободная как птица.
И вновь мне захотелось убежать. Убежать и все бросить. Я не могу помочь Моджо – у его друга для этого больше времени и, что намного важнее, денег.
Дьявол ухмыльнулся мне в лицо. Давай, сматывайся. Спасай свою шкуру. Джейми – дохлый номер. Шон – венец зависимости всей ее жизни, ее Немезида, возлюбленный палач. Она жаждет этой боли. Она любит эту боль. А ты милая нормальная девушка – беги.
– НЕТ! НЕТ! Она мой друг! – вслух заорала я, напугав секретаршу с пакетом жирных бутербродов.
Сообразив, что почти бегу, и увидев испуганное лицо метнувшейся в здание девушки, я резко затормозила и устало прислонилась к фонарю. Ну вот, наверное, теперь она целый день будет вспоминать, как еле успела скрыться от психа непонятного пола в белой куртке, который летел на нее и спорил сам с собой.
Без толку. Я не могу оставить Джейми в беде. Вдобавок – с точки зрения чистого эгоизма, – что обо мне подумает Габриель? Я слишком долго его любила, я не могла рисковать его мнением на этом этапе. И еще я любила Джейми. На самом деле. Я ей нужна. Ее нужно спасти. Так что седлай коня, дева-рыцарь отправляется в поход против ветряных мельниц.
Завтра все будет кончено, решила я. Как только они вернутся, я им выдам все, что знаю. Открою карты. Хватит ползать по углам – дезинфицируем эту грязь на свету. Я не боялась Шона Пауэрса. Одно неверное движение – и я спущу на него копов. Да, молодец, девочка!
В неукротимом оптимизме я завернула в новый модный книжный магазин в здании бывшей шерстяной биржи и направилась в ультрамодный кофе-бар на балконе пить американо.
В тот вечер, ужасно проголодавшись, я приготовила красные спагетти с чесноком – если Шон меня достанет, я на этого урода просто дыхну. Как-то нервно: настроение скакало от истерики до непонятного спокойствия. Я еще несколько раз звякнула Гейбу и оставила чуть более связное сообщение Лонни и Бен. Потом позвонила родителям. Мы поговорили об их предстоящей поездке в испанскую крепость Альгамбру на мюзикл – мама хотела пересечься со мной в городе в субботу и выбрать какой-нибудь топик на выход, что-нибудь эдакое вечернее. Мы договорились встретиться в книжном кафе – я рассказала, как там мило, и ей захотелось посмотреть.
Выпив чаю, я врубила телик и села вяло смотреть «Криминал», программу, в которую «могут позвонить все ваши друзья». Подразумевается, что это «общественная служба», но на практике очередной толстяк клеймит с экрана преступность. Сплошные сплетни и вуайеризм – в таком качестве шоу мне и нравилось. Особенно занимательно разглядывать на пленках видеонаблюдения расплывчатых серых парней, неумело пытающихся обнести какое-нибудь строительное общество. Большинство из них напоминали нашего соседа Гэри. С другой стороны, Гэри походил на Рядового Гражданина образца двадцатого века.
На этот раз коренастый полицейский с приятным голосом просил позвонить всех, кто видел «темный фургон» Ночного Душегуба. У парня был мягкий акцент жителя средней части Англии, навевавший мысли о вереске и барашках, а не о злобном психе, который режет женщин в тихих подворотнях. Милый был коп. Утешительный. Мне он понравился, но времени ему не дали. Скелетообразная ведущая локтем вытолкала его из кадра и пустилась в пространные рассуждения о том, что «вы должны помочь нам найти убийцу до того, как он совершит очередное зверство». Судя по ее виду, она лишь сегодня научилась изображать «обеспокоенность» и теперь постигала суть концепции. Мне стало неинтересно.
Я переключала каналы, задумчиво грызя губной пирсинг – плохая привычка, у меня из-за нее крошатся передние зубы. Я посмотрела одно, другое, а потом решила вырубить ящик и заняться дневником. Вот почему я столько всего помню. Каждый день я записываю свою жизнь в гудящую коробку компьютера, безжалостно ее препарируя – зачем? Для потомков? Никому не полагается это видеть. Забавно, хотя не смешно: все это время, каждый раз садясь за компьютер, я думала: хватит писать, какой смысл, моя жизнь скучна.
О, Джейми, ты не виновата в том, в чем тебя обвиняют. Мы с тобой были – и остались – последними жертвами Шона, он не прикончил нас, чтобы мы превратились в его живой мемориал. Мы виновны только в том, что верили: в нашей крошечной жизни мы в безопасности. Верили, что мы такие странные и альтернативные, настоящая богема – такие крутые, такие умные и всезнающие. Либеральные, открытые, свободные от предрассудков и неспособные удивляться. Слепые дети в зоне военных действий.
В ту ночь я написала в дневнике: «Я ненавижу Шона Пауэрса. Ненавижу его. Ненавижу. Я ненавижу этого мудака. Я хочу, чтоб он сдох, сдох, сдох».
Ну да.
32
В ту ночь я крепко спала – наверное, слишком вымоталась. Проснулась поздно и долю секунды не соображала, где я. Мне снилось, что я дома и снизу доносятся голоса родителей. Я резко проснулась: снизу и впрямь доносились голоса – Джейми и Шона.
Накинув ночнушку, я спустилась с чердака и услышала, как хлопнула дверь. Не задумываясь, я влетела в старую комнату Моджо и выглянула из бокового окна на Харди-стрит, как в ту ночь на вечеринке. Я шпионила за Шоном тогда и шпионю сейчас.
Он открыл дверь своего побитого синего фургона; высветленные пряди волос сверкали в холодном морозном свете. Чтобы лучше было видно, я наклонилась к стеклу, опершись на подоконник. Шон открыл дверь фургона. Что-то было в этой сцене – что-то неуловимое, оно вертелось в голове. Что-то связанное с… нет, улетело.
Я уже собралась уйти, как вдруг он посмотрел наверх. Прямо на меня. Взгляд его слепых ледяных глаз сомкнулся с моим, и мое сердце бешено заколотилось. Он знал, что за ним наблюдают. Но как? Откуда?
Наверное, он запомнил, как я подглядывала за ним на вечеринке. Нет, странно – такое обычно не запоминают. Да, но это же Шон. Он помешан на всякой военщине – слежка, неизменная готовность, никто не застанет врасплох. Он часами распинался о спецназовцах, проводящих «разведку» в «зоне боевых действий» или «операции под глубоким прикрытием», в ходе которых «оперативники» постоянно должны быть начеку и ни о чем не забывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58