Здесь я должен добавить, что лошади в Исландии особой породы, это крепкие животные, довольно лохматые и часто норовистые, но способные нести немалый груз доброй рысью и отыскивать дорогу среди верещатников и коварных болот, отделяющих один хутор от другого. Усадьбы в Исландии бывают очень большими. Пастбища порой простираются на расстояние дневного перехода в глубь страны, и удачливому хуторянину вроде рогатого мужа Турид — Тородда — приходится держать три-четыре десятка мужчин и женщин, как рабов, так и вольных.
Итак, моя мать прибыла в Фродривер на своих собственных условиях — как работающая гостья дома, в чем нет ничего необычного, ибо в исландской усадьбе от всех ждут помощи в повседневной работе. Даже Турид пришлось снять свою хорошую одежду и взяться за грабли вместе с остальными работниками или доить в хлеву коров, хотя чаще этим занимались рабыни и жены хуторян победнее, нанятые на работу. Но чтобы моя мать спала в общем помещении, где большая часть работников располагается на ночь среди тюков соломы, которые днем служат сиденьями, — об этом не могло быть и речи. Мать потребовала, чтобы ей предоставили угол в каморке по соседству со спальней Турид и ее мужа. Турид решила, что моей матери понадобился собственный угол, чтобы быть одной со своим ребенком, но поняла истинную причину, когда на следующий день Торгунна распаковала большой сундук. Мать вынула из заверток две прекрасные, сделанные в Англии льняные простыни, изящно вышитые синими цветами, и такую же наволочку, а также великолепное стеганое одеяло и тонкое покрывало. Потом она спросила у Турид, может ли усадебный столяр сделать особую кровать с балясинами. Когда все было готово, Торгунна достала набор вышитых занавесей, чтобы развесить вокруг кровати, и даже — чудо из чудес — полог над самой кроватью. Кровать с четырьмя балясинами, украшенная таким образом, была для Турид невиданным дотоле зрелищем и ошеломила ее. Она не смогла удержаться и спросила, не продаст ли моя мать эту великолепную утварь. Мать вновь отказала ей, на этой раз с еще большей откровенностью, ответив хозяйке, что не намерена спать на соломе. Турид никогда больше не попросила Торгунну продать что-либо, ей пришлось довольствоваться другим — она тайком водила своих гостей поглазеть на эту удивительную вещь, пока Торгунна работала где-нибудь в поле.
Моя мать, как я уже говорила, была охоча до противоположного пола. Берсейская история повторилась снова, почти в том же виде. В Фродривере мать скоро увлеклась человеком много моложе себя, почти мальчиком. То был Кьяртан, сын одного из мелких хуторян, работавший у Турид. Четырнадцати лет от роду, он был хорошо развит, особенно между ног, но парнишку так смущали частые ухаживания моей матери, что он был готов бежать, едва она приближалась к нему. Соседи тратили немало времени на рассуждения, удалось ли моей матери соблазнить его, и потешались и посмеивались, сравнивая Турид с ее любовником Бьерном, и Торгунну, бегавшую за юным Кьяртаном. Может быть, благодаря их общей склонности к любовным приключениям, Турид и Торгунна в конце концов прекрасно поладили. Разумеется, у Турид не было причин жаловаться на вклад моей матери в работу на усадьбе. За два неполных года, что Торгунна провела на усадьбе Скатткаупанди, она неукоснительно и в срою очередь садилась за огромный ткацкий стан, на котором женщины бесконечно ткали длинные полосы wadmal, узкой шерстяной ткани. Эту ткань исландцы используют для всего — от шитья одежды до седельных попон, а грубая холстина, сшитая впродоль в одно полотнище, идет на паруса.
Торгунна исполняла и свою — надо сказать, немалую — долю работы вне дома, особенно во время сенокоса. Для исландца заготовка сена — главная страда года: траву надо косить, ворошить, сгребать и укладывать в стога, чтобы зимой было чем кормить скотину, которую скоро пригонят с дальних летних пастбищ.
По просьбе матери столяр смастерил ей особые грабли. Они были длиннее, тяжелее и шире обычных, и мать никому не разрешала к ним прикасаться.
И вот настал день, который навсегда останется в памяти жителей Фродривера. Случилось это на второй год пребывания моей матери в Исландии, в конце heyannir, или сенокоса, во второй половине августа. День выдался отменный, в самый раз для сушки сена — жаркий и чуть ветреный. Всем, кто был дома — а не было только пастухов, пасших коров и овец на горных пастбищах, — Тородд велел идти ворошить сено вокруг усадьбы. Люди широко разошлись по лугам, но к полудню небо начало быстро заволакивать. Туча набегала нехорошая — темная, зловещая, набрякшая дождем. Заходила она с северо-востока и ширилась. Люди в тревоге поглядывали на небо, все еще надеясь, что дождь пронесет и сено не намокнет. Но туча все больше темнела и уплотнялась, пока не стала черной, как ночь, и все поняли, что ливня не избежать. Тородд велел работникам спасать сено от дождя, метать в копны каждому на своем участке, и был немало удивлен, когда Торгунна пропустила его слова мимо ушей. Казалось, она была не в себе.
Дождь усилился. Продолжать не имело смысла, и Тородд созвал работников на полуденный перерыв в главный дом, поесть грубого хлеба и сыра. Но Торгунна снова пропустила его приказание мимо ушей, равно как не обратила ни малейшего внимания на остальных работников, бежавших мимо нее к хутору. Она продолжала ворошить сено широкими медленными сильными взмахами своих особенных грабель. Тородд еще раз позвал ее, но Торгунна будто оглохла. Она не бросила работу, даже когда разразился ливень и все спрятались под крышу. Ливень тот был совершенно необыкновенный. Он пал на Фродривер, и только на Фродривер. На всех остальных хуторах дождя не было, и сено у них не пропало. Только на усадьбе Скатткаупанди все вымокло. Само по себе это не слишком странно. Любой местный не раз видел такое — налетит туча, извергнет отвесные потоки воды на одно какое-нибудь место, и так же вдруг дождь прекратится, выйдет солнце, и земля начинает дымиться от жара. Но этот ливень в Фродривере был необычен по-другому — туча пролилась не дождем, а кровью.
Вам, верно, это кажется нелепостью. Но разве это менее вероятно, чем то, что я слышал от людей, несомненно умных и образованных, будто при великом апокалипсисе с неба низойдут огонь и сера? Разумеется, жители Фродривера и округи клянутся, что с неба падала не вода, а темно-красная кровь. От нее сено стало красным, в углублениях образовались кровавые лужи, и Торгунна промокла под кровавым дождем. Она вернулась в дом, по-прежнему немотствуя, как будто в столбняке, и одежда на ней была насквозь мокрая. Когда одежду стали выжимать, полилась кровь.
Тородд спросил у нее, что означает эта гроза. Есть ли это какое-то знамение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Итак, моя мать прибыла в Фродривер на своих собственных условиях — как работающая гостья дома, в чем нет ничего необычного, ибо в исландской усадьбе от всех ждут помощи в повседневной работе. Даже Турид пришлось снять свою хорошую одежду и взяться за грабли вместе с остальными работниками или доить в хлеву коров, хотя чаще этим занимались рабыни и жены хуторян победнее, нанятые на работу. Но чтобы моя мать спала в общем помещении, где большая часть работников располагается на ночь среди тюков соломы, которые днем служат сиденьями, — об этом не могло быть и речи. Мать потребовала, чтобы ей предоставили угол в каморке по соседству со спальней Турид и ее мужа. Турид решила, что моей матери понадобился собственный угол, чтобы быть одной со своим ребенком, но поняла истинную причину, когда на следующий день Торгунна распаковала большой сундук. Мать вынула из заверток две прекрасные, сделанные в Англии льняные простыни, изящно вышитые синими цветами, и такую же наволочку, а также великолепное стеганое одеяло и тонкое покрывало. Потом она спросила у Турид, может ли усадебный столяр сделать особую кровать с балясинами. Когда все было готово, Торгунна достала набор вышитых занавесей, чтобы развесить вокруг кровати, и даже — чудо из чудес — полог над самой кроватью. Кровать с четырьмя балясинами, украшенная таким образом, была для Турид невиданным дотоле зрелищем и ошеломила ее. Она не смогла удержаться и спросила, не продаст ли моя мать эту великолепную утварь. Мать вновь отказала ей, на этой раз с еще большей откровенностью, ответив хозяйке, что не намерена спать на соломе. Турид никогда больше не попросила Торгунну продать что-либо, ей пришлось довольствоваться другим — она тайком водила своих гостей поглазеть на эту удивительную вещь, пока Торгунна работала где-нибудь в поле.
Моя мать, как я уже говорила, была охоча до противоположного пола. Берсейская история повторилась снова, почти в том же виде. В Фродривере мать скоро увлеклась человеком много моложе себя, почти мальчиком. То был Кьяртан, сын одного из мелких хуторян, работавший у Турид. Четырнадцати лет от роду, он был хорошо развит, особенно между ног, но парнишку так смущали частые ухаживания моей матери, что он был готов бежать, едва она приближалась к нему. Соседи тратили немало времени на рассуждения, удалось ли моей матери соблазнить его, и потешались и посмеивались, сравнивая Турид с ее любовником Бьерном, и Торгунну, бегавшую за юным Кьяртаном. Может быть, благодаря их общей склонности к любовным приключениям, Турид и Торгунна в конце концов прекрасно поладили. Разумеется, у Турид не было причин жаловаться на вклад моей матери в работу на усадьбе. За два неполных года, что Торгунна провела на усадьбе Скатткаупанди, она неукоснительно и в срою очередь садилась за огромный ткацкий стан, на котором женщины бесконечно ткали длинные полосы wadmal, узкой шерстяной ткани. Эту ткань исландцы используют для всего — от шитья одежды до седельных попон, а грубая холстина, сшитая впродоль в одно полотнище, идет на паруса.
Торгунна исполняла и свою — надо сказать, немалую — долю работы вне дома, особенно во время сенокоса. Для исландца заготовка сена — главная страда года: траву надо косить, ворошить, сгребать и укладывать в стога, чтобы зимой было чем кормить скотину, которую скоро пригонят с дальних летних пастбищ.
По просьбе матери столяр смастерил ей особые грабли. Они были длиннее, тяжелее и шире обычных, и мать никому не разрешала к ним прикасаться.
И вот настал день, который навсегда останется в памяти жителей Фродривера. Случилось это на второй год пребывания моей матери в Исландии, в конце heyannir, или сенокоса, во второй половине августа. День выдался отменный, в самый раз для сушки сена — жаркий и чуть ветреный. Всем, кто был дома — а не было только пастухов, пасших коров и овец на горных пастбищах, — Тородд велел идти ворошить сено вокруг усадьбы. Люди широко разошлись по лугам, но к полудню небо начало быстро заволакивать. Туча набегала нехорошая — темная, зловещая, набрякшая дождем. Заходила она с северо-востока и ширилась. Люди в тревоге поглядывали на небо, все еще надеясь, что дождь пронесет и сено не намокнет. Но туча все больше темнела и уплотнялась, пока не стала черной, как ночь, и все поняли, что ливня не избежать. Тородд велел работникам спасать сено от дождя, метать в копны каждому на своем участке, и был немало удивлен, когда Торгунна пропустила его слова мимо ушей. Казалось, она была не в себе.
Дождь усилился. Продолжать не имело смысла, и Тородд созвал работников на полуденный перерыв в главный дом, поесть грубого хлеба и сыра. Но Торгунна снова пропустила его приказание мимо ушей, равно как не обратила ни малейшего внимания на остальных работников, бежавших мимо нее к хутору. Она продолжала ворошить сено широкими медленными сильными взмахами своих особенных грабель. Тородд еще раз позвал ее, но Торгунна будто оглохла. Она не бросила работу, даже когда разразился ливень и все спрятались под крышу. Ливень тот был совершенно необыкновенный. Он пал на Фродривер, и только на Фродривер. На всех остальных хуторах дождя не было, и сено у них не пропало. Только на усадьбе Скатткаупанди все вымокло. Само по себе это не слишком странно. Любой местный не раз видел такое — налетит туча, извергнет отвесные потоки воды на одно какое-нибудь место, и так же вдруг дождь прекратится, выйдет солнце, и земля начинает дымиться от жара. Но этот ливень в Фродривере был необычен по-другому — туча пролилась не дождем, а кровью.
Вам, верно, это кажется нелепостью. Но разве это менее вероятно, чем то, что я слышал от людей, несомненно умных и образованных, будто при великом апокалипсисе с неба низойдут огонь и сера? Разумеется, жители Фродривера и округи клянутся, что с неба падала не вода, а темно-красная кровь. От нее сено стало красным, в углублениях образовались кровавые лужи, и Торгунна промокла под кровавым дождем. Она вернулась в дом, по-прежнему немотствуя, как будто в столбняке, и одежда на ней была насквозь мокрая. Когда одежду стали выжимать, полилась кровь.
Тородд спросил у нее, что означает эта гроза. Есть ли это какое-то знамение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92