Он дрожал, как пес, вымокший под холодным осенним дождем. Вид его был жалким. — Это не вечеринка, это торжественный прием, на котором я должен сделать важное заявление…
Мы перешли в другой зал, но и там Такибае нервничал и не находил себе места. Видимо, боялся, что его подслушивают, — подкрадывался к дверям на цыпочках и внезапно резко отворял их.
В конце концов мы обосновались в полукруглой башне с видом на залив и на город, который накрыла уже вечерняя тень.
— Моя новая спальня, — объяснил Такибае. — Здесь железная дверь. Никто не сунет сюда носа.
«Зачем он выбрал спальней это мрачное помещение с массивными стенами и узкими окнами?..»
Такибае прошелся по каменному полу, застеленному толстым, мохнатым ковром. Остановился перед широкой деревянной кроватью.
— Гортензия в сговоре с этими ублюдками, — сказал он, почти незримый, так как стоял в простенке. — Конечно, здесь нет ванны и всего прочего… Но я их всех, всех уделаю!..
Он щелкнул засовом, и сразу мне стало не по себе.
Зловеще светилась фигура рыцаря в каменной нише.
— Атанга им более выгоден. Он согласился продать Пальмовые острова. Там, в шельфе, они обнаружили нефть и газ. Много, очень много нефти и газа… Разве они обеднели б, если бы дали подобающую цену?.. Нет, они хотят все за бесценок, покупая подонков… Но я не уступлю им, старина Фромм. Я надеюсь на вас. Компромисс более невозможен, они сами отвергли мои условия… Я не дамся! Голыми руками меня не возьмешь! Народ меня любит, потому что я грабил его меньше, чем остальные… Садитесь, самое время кое-что записать из моей жизни. Что бы ни случилось, народ не должен исчезнуть бесследно…
Я был поражен: записывать сейчас о жизни этого невменяемого человека?
Я сел в кресло у стены. От камня холодом потянуло. Я чувствовал спиной этот холод.
Такибае прошелся взад-вперед по ковру.
— То, что мы начинаем писать, — моя книга, понимаете? Моя, и ничья больше! Я потребую от вас мысли и чувства и хорошо заплачу. Хорошо заплачу!.. И все это будет моим, потому что я заплачу. Я опубликую книгу под своим именем…
Я взял блокнот и достал ручку. «Сейчас, сейчас белую бумагу покроют черные чернила, и черные слова назовут себя истиной…»
— Эй, вы, мистер Фромм, — раздраженно выкрикнул Такибае, — не делайте, бога ради, вид, что вы впервые работаете за плату! Вы продавались всю вашу жизнь и всю жизнь пытались делать вид, что вы свободны и независимы!.. Вы лгали так же, как и я. И какая разница, что вы лгали себе, а я другим?..
Кажется, Такибае обретал прежнюю форму. Какие-то пружины в нем становились на свои привычные места.
— Когда я что-либо делаю, я знаю, что я делаю!.. Пишите: «В тот момент, когда я родился, из-за туч выглянуло солнце и запели птицы…»
Такибае покашлял в кулак.
— Чем честнее и откровеннее я хочу говорить, тем большая получается ложь… Все разваливается, кругом безразличие и насмешка. Все катится в пропасть, и нет никого, кто попытался бы предотвратить падение… Это не записывайте!
— В грядущее с надеждой смотрит здесь только один человек — Око-Омо, — смело сказал я.
— Вот кого они побаиваются! Но не сомневайтесь, Око-Омо будет раздавлен, и меня сделают палачом. Это — последнее, для чего я им нужен. Но они ошибаются, ошибаются, черт возьми! Нельзя же всю жизнь быть дерьмом… Что бы ни было, я — начало первой республики, и никто, никто не выбросит меня из истории! Атенаита не станет новой колонией!..
Он остановился в полушаге и заглянул в мой блокнот.
— Мне не нужно было участвовать во всей этой игре, — понизив голос, сказал он. — Я слишком много знаю, а они убирают тех, кто слишком много знает. Впрочем, они убирают всех, кто знает и кто не знает… Вы любите пение сверчков?
— Не понимаю.
— В пении сверчков открывается мне мудрость жизни… Главное — дотянуть до вечера, — он вытащил из заднего кармана брюк несколько листочков и злорадно потряс ими, — я суну в глотку ублюдкам настоящего морского ежа!..
Раздался стук в железную дверь. Такибае проворно спрятал листочки.
— Откройте, ваше превосходительство! — послышался мужской голос.
— Это они, — испуганно зашептал Такибае. — Если станут ломать двери, придется стрелять.
Я почувствовал слабость — ни встать, ни пошевелиться. «Опять влип… Зачем, зачем я здесь?..»
Такибае подскочил к кровати и зашарил под матрацем. Появился пистолет, щелкнул предохранитель.
Между тем кто-то тяжело и настойчиво бухал кулаком в дверь, повторяя: «Откройте, скорее откройте!..»
И вдруг на моих глазах вздрогнул и зашевелился серебряный рыцарь в нише — отворилась потайная дверь, которую скрывала фигура рыцаря. В спальню проскользнули трое в медицинских халатах. Такибае обернулся и вскинул пистолет. Чокнул затвор…
Выстрела, однако, не последовало.
— Сволочи! Шпионы проклятые!..
— Ваше превосходительство, мы получили указание полковника Атанги исполнить предписание ваших врачей!
— Я не верю больше своим врачам! — вне себя зарычал Такибае. — Я не хочу никаких врачей!..
Он попробовал было отбиваться, но санитары крепко схватили его за руки и за ноги и тотчас же распластали поперек кровати. Один из них стянул штаны с адмирала и шприцем, извлеченным из блеснувшего цилиндра, сделал укол. Такибае взревел, дернулся раз-другой и затих.
Санитары отпустили его, перевернули на спину и тотчас вышли из помещения через железную дверь, отодвинув засов.
Все произошло столь стремительно, что я долго не мог опомниться.
Когда дверь закрылась и все звуки стихли, я осторожно подошел к Такибае. Глаза его были открыты. Но это были глаза скорее животного, нежели человека. На лице обильно высыпал пот, на губах пенилась слюна.
— Что они сделали с вами?
В ответ я услыхал мычание идиота…
Между тем наступила ночь, и в спальне сделалось довольно темно. Только вспыхнувший во дворе светильник тускло озарял часть спальни — кровать с простертым на ней телом человека, которому я не мог искренне сочувствовать, но которого не мог и ненавидеть, понимая, что и он жертва.
Мне хотелось уйти. Но я не знал, куда идти. Темные коридоры и пустые залы наполняли меня ужасом.
Пока я раздумывал, что делать, сидя в глубоком кресле подле камина, скрипнула железная дверь. Чья-то тень метнулась к кровати, где лежал Такибае. В рассеянном свете уличного светильника возник на мгновение человек в маске и перчатках. Я тотчас понял все, бесшумно сполз с кресла, вжался в каминную нишу…
Яркий луч карманного фонаря зашарил по каменному полу…
Фонарь погас. Послышалась возня, хрипы и сдавленные крики. Что там происходило, возле окна, я разглядел не сразу…
Навалившись на Такибае, убийца душил его, но — странное дело — оглушенный инъекцией, он яростно сопротивлялся. Это меня поразило больше всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Мы перешли в другой зал, но и там Такибае нервничал и не находил себе места. Видимо, боялся, что его подслушивают, — подкрадывался к дверям на цыпочках и внезапно резко отворял их.
В конце концов мы обосновались в полукруглой башне с видом на залив и на город, который накрыла уже вечерняя тень.
— Моя новая спальня, — объяснил Такибае. — Здесь железная дверь. Никто не сунет сюда носа.
«Зачем он выбрал спальней это мрачное помещение с массивными стенами и узкими окнами?..»
Такибае прошелся по каменному полу, застеленному толстым, мохнатым ковром. Остановился перед широкой деревянной кроватью.
— Гортензия в сговоре с этими ублюдками, — сказал он, почти незримый, так как стоял в простенке. — Конечно, здесь нет ванны и всего прочего… Но я их всех, всех уделаю!..
Он щелкнул засовом, и сразу мне стало не по себе.
Зловеще светилась фигура рыцаря в каменной нише.
— Атанга им более выгоден. Он согласился продать Пальмовые острова. Там, в шельфе, они обнаружили нефть и газ. Много, очень много нефти и газа… Разве они обеднели б, если бы дали подобающую цену?.. Нет, они хотят все за бесценок, покупая подонков… Но я не уступлю им, старина Фромм. Я надеюсь на вас. Компромисс более невозможен, они сами отвергли мои условия… Я не дамся! Голыми руками меня не возьмешь! Народ меня любит, потому что я грабил его меньше, чем остальные… Садитесь, самое время кое-что записать из моей жизни. Что бы ни случилось, народ не должен исчезнуть бесследно…
Я был поражен: записывать сейчас о жизни этого невменяемого человека?
Я сел в кресло у стены. От камня холодом потянуло. Я чувствовал спиной этот холод.
Такибае прошелся взад-вперед по ковру.
— То, что мы начинаем писать, — моя книга, понимаете? Моя, и ничья больше! Я потребую от вас мысли и чувства и хорошо заплачу. Хорошо заплачу!.. И все это будет моим, потому что я заплачу. Я опубликую книгу под своим именем…
Я взял блокнот и достал ручку. «Сейчас, сейчас белую бумагу покроют черные чернила, и черные слова назовут себя истиной…»
— Эй, вы, мистер Фромм, — раздраженно выкрикнул Такибае, — не делайте, бога ради, вид, что вы впервые работаете за плату! Вы продавались всю вашу жизнь и всю жизнь пытались делать вид, что вы свободны и независимы!.. Вы лгали так же, как и я. И какая разница, что вы лгали себе, а я другим?..
Кажется, Такибае обретал прежнюю форму. Какие-то пружины в нем становились на свои привычные места.
— Когда я что-либо делаю, я знаю, что я делаю!.. Пишите: «В тот момент, когда я родился, из-за туч выглянуло солнце и запели птицы…»
Такибае покашлял в кулак.
— Чем честнее и откровеннее я хочу говорить, тем большая получается ложь… Все разваливается, кругом безразличие и насмешка. Все катится в пропасть, и нет никого, кто попытался бы предотвратить падение… Это не записывайте!
— В грядущее с надеждой смотрит здесь только один человек — Око-Омо, — смело сказал я.
— Вот кого они побаиваются! Но не сомневайтесь, Око-Омо будет раздавлен, и меня сделают палачом. Это — последнее, для чего я им нужен. Но они ошибаются, ошибаются, черт возьми! Нельзя же всю жизнь быть дерьмом… Что бы ни было, я — начало первой республики, и никто, никто не выбросит меня из истории! Атенаита не станет новой колонией!..
Он остановился в полушаге и заглянул в мой блокнот.
— Мне не нужно было участвовать во всей этой игре, — понизив голос, сказал он. — Я слишком много знаю, а они убирают тех, кто слишком много знает. Впрочем, они убирают всех, кто знает и кто не знает… Вы любите пение сверчков?
— Не понимаю.
— В пении сверчков открывается мне мудрость жизни… Главное — дотянуть до вечера, — он вытащил из заднего кармана брюк несколько листочков и злорадно потряс ими, — я суну в глотку ублюдкам настоящего морского ежа!..
Раздался стук в железную дверь. Такибае проворно спрятал листочки.
— Откройте, ваше превосходительство! — послышался мужской голос.
— Это они, — испуганно зашептал Такибае. — Если станут ломать двери, придется стрелять.
Я почувствовал слабость — ни встать, ни пошевелиться. «Опять влип… Зачем, зачем я здесь?..»
Такибае подскочил к кровати и зашарил под матрацем. Появился пистолет, щелкнул предохранитель.
Между тем кто-то тяжело и настойчиво бухал кулаком в дверь, повторяя: «Откройте, скорее откройте!..»
И вдруг на моих глазах вздрогнул и зашевелился серебряный рыцарь в нише — отворилась потайная дверь, которую скрывала фигура рыцаря. В спальню проскользнули трое в медицинских халатах. Такибае обернулся и вскинул пистолет. Чокнул затвор…
Выстрела, однако, не последовало.
— Сволочи! Шпионы проклятые!..
— Ваше превосходительство, мы получили указание полковника Атанги исполнить предписание ваших врачей!
— Я не верю больше своим врачам! — вне себя зарычал Такибае. — Я не хочу никаких врачей!..
Он попробовал было отбиваться, но санитары крепко схватили его за руки и за ноги и тотчас же распластали поперек кровати. Один из них стянул штаны с адмирала и шприцем, извлеченным из блеснувшего цилиндра, сделал укол. Такибае взревел, дернулся раз-другой и затих.
Санитары отпустили его, перевернули на спину и тотчас вышли из помещения через железную дверь, отодвинув засов.
Все произошло столь стремительно, что я долго не мог опомниться.
Когда дверь закрылась и все звуки стихли, я осторожно подошел к Такибае. Глаза его были открыты. Но это были глаза скорее животного, нежели человека. На лице обильно высыпал пот, на губах пенилась слюна.
— Что они сделали с вами?
В ответ я услыхал мычание идиота…
Между тем наступила ночь, и в спальне сделалось довольно темно. Только вспыхнувший во дворе светильник тускло озарял часть спальни — кровать с простертым на ней телом человека, которому я не мог искренне сочувствовать, но которого не мог и ненавидеть, понимая, что и он жертва.
Мне хотелось уйти. Но я не знал, куда идти. Темные коридоры и пустые залы наполняли меня ужасом.
Пока я раздумывал, что делать, сидя в глубоком кресле подле камина, скрипнула железная дверь. Чья-то тень метнулась к кровати, где лежал Такибае. В рассеянном свете уличного светильника возник на мгновение человек в маске и перчатках. Я тотчас понял все, бесшумно сполз с кресла, вжался в каминную нишу…
Яркий луч карманного фонаря зашарил по каменному полу…
Фонарь погас. Послышалась возня, хрипы и сдавленные крики. Что там происходило, возле окна, я разглядел не сразу…
Навалившись на Такибае, убийца душил его, но — странное дело — оглушенный инъекцией, он яростно сопротивлялся. Это меня поразило больше всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109