Его второй раз тряхануло, да так, что зубы чуть было не покрошились во рту.
Принялся звонить по роддомам и описывать свою жену, а ему всюду отвечали, что все с большими животами, что все красавицы!..
— Ночь уже! — раздражались регистраторши. — Терпите, папаша, утром сама отзвонится!
Но утром позвонила не Машенька, а доктор, назвавшийся Мышкиным.
— Ваша жена скончалась, — сообщил он наигранно трагическим голосом. — Но ребенок жив!.. Мальчонка! Такой живенький!.. Приезжайте! — И сообщил адрес Тушинского роддома № 1.
Это же здесь, подумал Леонид, за углом… Он был на удивление спокоен, пуст и чист. Дошел пешком. Медленно поднимался по ступенькам на третий этаж.
Спросил, где найти Мышкина?
— Мышкин сменился, — ответили ему. — А вам зачем?.. Не от Якова Семеновича, он вас ждал?
— Я — муж Махаоновой.
— А-а-а, — побледнела регистраторша. — Я сейчас, сейчас…
Медичка попятилась спиной и исчезла в глубине коридора.
Он стоял возле окна и смотрел в пространство. Стоял долго и дышал ртом. С Тушинского полигона доносились одиночные выстрелы.
— У нас говорят, что выстрелами празднуют рождение детей, — услышал Леонид за своей спиной женский голос, а потом почувствовал руку на своем плече. — Говорят, скоро полигон ликвидируют.
Он обернулся и увидел жизнь вверх ногами. Весь мир вновь перевернулся. Он часто заморгал, отгоняя легкое ощущение тошноты, стараясь скорее привыкнуть к почти забытому состоянию.
Откуда-то снизу к его лицу потянулась рука с ваткой, намоченной нашатырем. В мозгу полыхнуло.
— Крепитесь, — посоветовала маленькая пожилая женщина. — Каким-то образом плод перевернулся и… Мы сделали кесарево сечение… Мальчик жив, а вот мать скончалась ранним утром…
— Я понимаю, — ответил Леонид.
— Смерть ее была легкой, мы анестезию сделали хорошую… Кровотечение не смогли остановить… Она лишь перед самой смертью пришла в сознание. Все волновалась, что вы не знаете. Номер телефона сказала и умерла… Видимо, Господь ее любил…
— Почему вы так думаете? — удивился он.
— Потому что без мучений.
— Я хочу видеть.
— Ребенка принесут в девятнадцатый бокс! Там вы и познакомитесь. Имя, наверное, уже придумали?..
— Я хочу видеть ее. Женщина смутилась.
— Я не знаю…
— Вы не поняли?
— Вероятно, вашу жену еще не успели привести в порядок…
— Отведите меня.
Женщина почувствовала исходящую от мужчины большую силу, учуяла носом. На всякий случай проверила его вменяемость, заглянув в самые глаза.
— Пойдемте, — сказала, отшатнувшись.
Он следовал за ней с ощущением, что двигается по потолку, как муха. Подумал о том, что бокс № 19 уже был в его жизни…
Они спустились в подвал, где остановились возле двери с надписью: «Мор». Видимо, буква «г» стерлась.
— Уверены? — на всякий случай спросила женщина.
Он открыл дверь и шагнул в ярко освещенное помещение, наполненное сладковатым запахом цветущей орхидеи. Не впустил сопровождающую, вытолкнув ее плечом. Закрыл дверь на щеколду. Женщина что-то громко, почти возмущенно говорила, кричала, отсеченная от смерти, но он уже ее не слышал…
Она лежала на белом потолке, укрытая простыней до самого подбородка.
Ее прекрасное лицо было ярко-белым, как будто свет луны еще не до конца вышел из приоткрытого рта.
«Как смерть иногда красит», — подумал Леонид, подходя ближе к каталке.
Он осторожно стянул с Машеньки простыню, обнажая прекрасное тело жены с аккуратно заштопанным животом.
«Молодцы хирурги», — порадовался.
Он целовал ее волосы, пахнущие прошлым… Пытался расшевелить губами губы, прохладные, совсем еще мягкие… Его сильные ладони нежно держали ее плечи… Он опять вспомнил ее двенадцатилетней, с мальчишеской грудью и выпирающими ключицами.
— Махаонова, — тихо произнес Леонид.
Он ее не звал, просто произносил фамилию.
А потом он приник ртом к ее груди.
Он сосал жадно, а из груди Машеньки проистекало молозиво, наполняя его рот.
Вместе с ее последним соком в него входило то, чего не смогла дать ни одна женщина за всю жизнь Леонида. Ни мать, ни Валентина, ни сотни случайных…
Он сосал с закрытыми наглухо глазами, не слыша, как чье-то мужское плечо выбивает дверь морга. А потом его с силой оторвали от жены и повели куда-то, думая, что он тронулся умом на почве горя. А Леонид лишь сосредотачивался глубже, пытаясь удержать во рту эту замесь жизни, без которой сорганизовался весь его организм…
— Может быть, спиртику? — предложили ему в ординаторской, где народ медицинский собрался.
— Я не пью, — ответил он, сглотнув остатки.
— Сейчас можно, — уговаривал кто-то.
— Нет.
— Тогда покурите.
— Мне нужно идти.
— И что, даже сына не посмотрите? — спросил кто-то.
— Еще насмотрится, — ответили за Леонида и предложили: — Завтра приходите!
Он кивнул.
Через час Леонид был уже на другом конце Москвы, селился в малоприметную гостиницу для торговцев с Кавказа.
Он знал, что больше никогда не вернется в их с Машенькой квартиру. Взял лишь на память о ней фотографию с ее паспорта, да и то, под утро, так и не ложась спать на гостиничную кровать, сжег фото жены в пепельнице… О сыне он не думал вовсе.
Утром следующего дня Леонид прибыл в Донской крематорий, где допытывался у служителя, как найти могилу Ларцевой Юлии.
Служитель работать не хотел и все требовал зачем-то документы на захоронение.
Леонид выдал старому проходимцу стодолларовый билет, который тотчас открыл перед просителем все кладбищенские архивы.
— Есть Ларцева, — сообщил довольным голосом служитель. — На пятнадцатой аллее, справа четвертая во втором этаже. Проводить?
Леонид ограничился лишь указанием направления руки.
Она действительно смотрела на него со второго яруса, его Мать, Юлечка Ларцева, юная и красивая.
Он сел на лавочку напротив и долго смотрел на фотографию.
«Ну как ты там?» — спросил про себя и подумал, что общался с матерью только в пренатальном состоянии, да и теперь ситуация похожа на предродовую деятельность, если учесть, что его смерть станет началом новой формы сознания.
Она не ответила.
Да он и не надеялся. Их планетарные системы разлетелись в разные Вселенные, какого черта ей до него…
Он сидел напротив материнского покоя и думал о том, что теперь остался совершенно один.
Сия констатация его никак эмоционально не тревожила, слезы на глаза не наворачивались, а кулаки не сжимались в мужественном противлении жалостливой ситуации… Леонид пришел к выводу, что его одиночество даже к лучшему, никому ничем не обязан, эмоциям неподвластен…
— Прощай, мама, — произнес Леонид вслух, поднялся с лавочки и быстрым шагом направился прочь.
Дальше он посетил церковь, неподалеку от Никитской, где подождал батюшку Ивана Самоиловича, явившегося к нему из прошлого дряхлеющим стариком, принявшим совершенный облик благообразия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84