– Ну и тряпье на тебе! И босиком ходишь?
– У меня собственные подошвы, – усмехнулся Сократ. – Тоже кожаные, да прочные какие…
Смех.
– Вроде я тебя где-то видел. Милостыню, что ли, собираешь по городу?
– Нет, друг…
– Но-но, ты полегче! Сразу в друзья лезешь! Да знаешь ли ты, что такое – друг?
– Сокровище и благо жизни.
– Как ты сказал? Говори понятней, Харон тебя возьми!
– А может, я тебя где-нибудь слышал?
– Не из тех ли ты… как их… а, из софистов? Нищенствующих?
– Софисты не нищенствуют, – вступился Сократ за честь своих противников. – Они продают свои знания.
– Ну, этого добра я покупать бы не стал, разрази меня гром! Его и руками не пощупаешь…
– А оно между тем порой стоит больше, чем то, что можно пощупать руками, – так-то, гражданин Афин! – возразил Сократ.
– Брось насмешки, старик! Ну да, я гражданин Афин, а дальше что? Чего нам только не наобещали! Все на ветер – правда, слушать приятно. Все же хоть немножко чувствуешь – кто-то что-то делает, чтоб в Афинах лучше стало…
– А ты знаешь, что для этого нужно? – живо перебил его Сократ.
– Откуда мне знать? Это их дело – придумывать, не наше. Мы землю понимаем, а не денежные счеты.
– Ах, клянусь Гестией! Домашний очаг, стадо овец, и земля так сладко пахнет! Какие были времена, когда вокруг тебя золотился ячмень…
– А чуть подальше наливались синие гроздья винограда, зеленели оливы… Да что – и вспоминать-то больно! Огонь, пламя – один пепел остался… Проклятые спартанцы!
– И вам уже нельзя вернуться? – спросил Сократ.
– На чужое-то? Ведь все это давно не наше. Пришлось продать за гроши, чтоб с голоду не помереть. Толстосумов, что могли скупить все, нашлось ой-ой сколько! Как подумаю, что теперь мой ячмень золотится для такого обиралы…
Поднялся еще один из кучки бедняков.
– Ну, мне пора к хозяину, – проговорил он, потупившись; слова с трудом сходили у него с языка.
– Как это – к хозяину? – заинтересовался Сократ, на что другой бедняк ответил:
– Чего ты удивился? Служить хозяину идет. Так, поденщина.
– Афинянин – афинянину? – ужаснулся Сократ.
– А что мне делать? Ничего другого не остается.
– Утратить достоинство гражданина? Бедняк – злобно:
– Утратить голод! Вот перетаскаю на своем горбу весь груз с его парусника – утратит голод и моя семья!
Из перистиля Анитова дома донеслись аккорды кифары, пение. В столовом покое, выходящем в перистиль, – пир горой; запахи яств перетекают даже поверх стены.
По этим аппетитным запахам бедняки, зная обычаи, стали гадать, что делается в доме, а главное – что там едят.
– Теперь – вальдшнепы, фаршированные желтками, – сказал Сократ.
– А ты ведь прав, старый. Пожалуй, вальдшнепы и есть. Что мы, бывшие земледельцы, узнали запах, это понятно. А ты-то откуда знаешь?
– Случается и мне бывать на пирах.
– Ага. Стоишь, поди, в дверях да декламируешь Гомера?
– Вроде того, – усмехнулся Сократ.
– Клянусь козлом Пана, у меня слюнки текут!
– Вот житуха-то, а?!
– У кого?
– У кого, у кого… У Анита! У вождя народа. Нашего вождя.
– Ха-ха! Наш! Это он прикидывается нашим. Только это курам на смех, прямо как в комедиях Кратина.
– От него кожами разит, будто от целой дубильни! А вот как до его собственной кожи добраться?
– Да, трудновато. Пожалуешься на него, а судьей-то будет над собою он сам. Так что лучше держать язык за зубами.
Сократ сказал:
– Я знаю силу, очень большую силу, которая даже такого человека может довести до падения, изгнания или смерти.
– Что же это за сила, мудрец? Я ее тоже знаю?
– Знаешь. Разве не чувствуешь ее в тех запахах, что долетают через стену? Эта сила – неумеренность. Она порабощает человека пуще всякого рабства.
– Да брось ты!
– Постой: сейчас там разносят жареную камбалу, – сказал Сократ.
– Да ну тебя! Зажми свой нос, нюхало! Мне сейчас интересней потолковать про неумеренность. Как это она может ввергнуть в рабство?
– В рабство страстей, милый мой. И владеют эти страсти человеком до тех пор, пока не доведут до беды… – Тут Сократ понюхал воздух и причмокнул. – Клянусь псом! Теперь рабы носят на стол фаршированных поросят, отлично подрумяненных, с розовой корочкой…
– О молнии Зевса! – не выдержал Бирон. – Ты так в этом разбираешься, словно сам едал, а могу поспорить на пару быков, что таких поросят ты отроду не отведывал…
Сократ с улыбкой возразил:
– Поймать бы тебя на слове – если б сохранил ты еще свое имение, – проиграл бы сейчас пару быков!
– Не напоминай ты мне все время об имении, и нечего зубы скалить, а то не сдержусь да брошусь на того прожорливого пустобреха…
Ксирон тихонько поддал жару:
– Сын моего бывшего раба теперь – раб у Анита, и он говорил мне: денег-то сколько у хозяина спрятано, а все новые да новые так рекой и текут к нему… Сто человек жили бы по-царски на эти денежки до самой могилы…
Наевшись и напившись, гости ушли – у Анита не было в обычае предаваться после пира философским беседам. Остался только молодой поэт Мелет, приятель Анита-сына. Сейчас Мелет принял живописную позу и хмельным голосом начал читать приятелю свои новые стихи. Анит-сын, захмелевший градусом больше, чем поэт, сам его стихов не понимает; но Сократ публично их высмеивал, и этого младшему Аниту достаточно. Слушает он Мелета, как слушают жужжание мухи. Что за приземленный дух, думает о нем Мелет, не стоит ему даже и стихи-то читать. Да ладно уж, не даром ведь…
– Ты заметил, дорогой Анит, как я меняю метр? Три спондея перемежаю дактилем. Это – новшество, ни один поэт до меня…
– И после тебя тоже, – еле ворочая языком, перебил его Анит. – Ты начинаешь новую эру… или это называется модой, что ли?
Сын кожевенника сидел в мраморном кресле, покрытом прекрасно окрашенным лисьим мехом; сейчас он ленивым движением вернул рабыне поданный ею флакончик:
– Не хочу. Аромат слишком слабый, прямо, я бы сказал, целомудренный. – Он ткнул рабыню в живот. – Чего хихикаешь? Что я про целомудрие заговорил? Это ведь не для тебя, так? Давай другой, да живо! – Рабыня подала еще один флакон. – Этот слишком резок. Не хочу. Другой!
Мелет повернулся к нему:
– Как ты разборчив, милый Анит… впрочем, нет! В наше время разборчивость – признак возвышенных натур…
– Эх ты, блеющий козел, я ведь для тебя выбираю!
Мелет подошел неверным шагом, сверля Анита своими водянистыми глазами. Это я-то – блеющий козел?.. Однако обиды не показал.
– Принеси-ка, Гликерия, аравийское благовоние. Это будет для тебя в самый раз, Мелет, в нем девять ароматов… Найдешь его, верно, в спальне матери, Гликерия. Живо!
Рабыня второпях схватила первый попавшийся флакон в спальне госпожи, но это оказалось розовое масло. Анит же не выносит запаха роз… Понюхав, он так швырнул флакон, что тот вдребезги разлетелся о мрамор пола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144