Многие присяжные растерянны – у них такое ощущение, что произошло нечто крайне непристойное. Каменотес Пантей прижал к себе внука, слезы текут у него по белой бороде.
– Почему ты плачешь, дедушка?
– Потому что вижу – Сократ хочет умереть…
– Как может он хотеть этого? Умирать никто не хочет, – удивился мальчик.
– А он хочет. Он знает, что правда может убить его, – и все же высказывает эту правду.
Нет, такого судебного заседания архонт еще не видывал. Его трясло от волнения. Он и сам был полон сомнений – где правда? Но он обязан был чтить закон. Встал:
– Судьи афинские! Мелет потребовал для Сократа смертной казни. Сократ – пожизненного кормления в пританее. Приготовьтесь голосовать. Закон повелевает первым голосовать предложение обвинителя – Мелета.
Второе голосование было куда более трудным для присяжных, чем первое. Необходимость решить – жить или умереть Сократу – навалилась на них тяжким бременем. Придавила к земле.
– Как теперь быть?
– За что же смерть? Убил он кого? Родине изменил? За что же его убивать?
– А пританей за что? Своими глазами видели, как он своей пляской издевался над нашей великой богиней. И так же он издевается над нами, присяжными. За это, что ли, кормить его пожизненно?
Подходили к урнам, неохотно выпускали из ладоней бобы: белый, черный, белый, белый, черный, черный…
Счетчики склонились над урнами. В них так и чернело. Сосчитали – оказалось: черных теперь на двадцать больше, чем при первом голосовании.
Архонт объявил присяжным:
– Сократ приговорен к смертной казни. Еще сегодня, после заката солнца, Сократу подадут чашу с цикутой.
Присяжные поднялись с мест и замерли недвижимо, сами ошеломленные услышанным. Ветер шевелил кусты за стеной. Казалось – вздыхает сам холм Ареса.
Нет. То были вздохи людей, приглушенные всхлипывания.
Аполлодор пал на колени, в отчаянии крикнул:
– Нет! Нет! Этого нельзя! Не убивайте Сократа! Возьмите меня вместо него! Убейте меня!
Крик юноши рассек шепоток присяжных, заставив его умолкнуть, – и осиротел: крик раненой птицы… Высокий, безумный вопль…
Сократ, стоя, спокойно выслушал приговор. Сказал, обращаясь к Критону и Платону:
– Посмотрите на этого мальчика. Как он меня любит!
Оба – Критон и Платон – предложили архонту внести еще сегодня по тридцати мин каждый, чтоб заменить смертный приговор штрафом.
Большая часть собравшихся бурно зааплодировала, закричала:
– Прими! Прими это, архонт!
– Спаси честь Афин! – крикнул старый каменотес.
Обвинители стояли бледные.
Архонт растерянно развел руками:
– Не могу! Закон!
Сократ оттаскивал друзей от архонта, ворча:
– Да что это вам взбрело? Или я – бочка с сельдями, чтоб меня покупать?
Архонт приблизился к Сократу и обрядно спросил: принимает ли тот приговор.
– Конечно, – ответил Сократ.
Тогда архонт осведомился, желает ли он, согласно с законом, взять последнее слово.
– Конечно, – тем же тоном произнес Сократ.
Обычно до «последнего слова» не доходило, ибо тотчас по произнесении приговора толпа присяжных бросалась к казначею за своими оболами, и все разбегались.
Сегодня, на удивление, все остались на местах – кроме считанных одиночек.
Сократ повернулся к солнцу. Золотые лучи озарили его лицо. Исчезли черты Силена, и вернулась на это лицо веселая полуулыбка. Будто разом помолодело оно под солнцем, прояснив другие, основные свои черты: доброту и ясную мысль.
– Приветствую тех из вас, мужи афинские, кто пожелал мне почета от города – хотя сам-то я не думаю, что заслужил его; ведь я хотел сделать для Афин гораздо больше, а удалось мне куда меньше. Предложил же я кормление себе для того лишь, чтоб позабавить вас, а еще, чтобы дать понять: смертная казнь для меня не годится. Но честь, оказанная мне вами, радует меня больше, чем мучит то, что нашлись рядом с вами другие, не понявшие, что избавляются от старика, который всегда стремился помочь им советом и делом. Многих из вас наблюдал я с утра, в том числе тех, кто меня осудил, а распознать таких нетрудно. Только что они распаляли в себе жажду убийства – и вот я вижу их теперь: бледные, испуганные. Чувствую – нелегко вам. А ведь это вы еще тут, среди своих. Что же будет, когда вернетесь вы домой и вас спросят: почему вы не предотвратили убийство? Кто из вас признается, что пришел на суд честным человеком, а вернулся убийцей? В тайном голосовании чрезвычайно приятная выгода: я могу убить, но никто не назовет меня убийцей…
Глухой ропот прокатился по рядам.
Анит не в силах был долее сохранять горделивую позу.
– Позднее еще будет разговор убийцы с самим собою – когда спустится ночь; тайный такой разговор, тем более мучительный, что – тайный. Но я облегчу ваше бремя, порадую вас всех. Мужи афинские! Сегодня мы видимся с вами в последний раз. Но знайте – тяжба моя нынче окончена, но сегодня же она начинается сызнова. В природе все – в движении. Нет ничего неподвижного, ни нового, ни старого. Так и этот суд по прошествии времени подлежит новому суду…
Волна беспокойства всколыхнула ряды присяжных. Сократ не обращал на это внимания. Он стоял под опускающимся солнцем, слегка расставив ноги, и приятным своим, мелодичным голосом говорил так же спокойно, как и начал:
– Мужи афинские! Вы, мои дорогие, и вы, не дорогие, помните: когда в грядущие времена подвергнут суду этот суд, очень мало значения будут иметь наши нынешние словесные схватки. Мне вынесут новый, другой приговор, но вынесут приговор и вам. Лично для себя, о мужи афинские, я этого нового приговора не боюсь. Я даже счастлив при мысли, что – пускай сам я буду уже в царстве теней беседовать с друзьями – я все еще буду тревожить совесть мира, за что меня вновь и вновь будут привлекать к суду…
Какое значение будет иметь тогда ваш приговор?
Для меня – никакого, ибо даже здесь, на этом месте, я избежал худшего, что может постичь человека, – позора.
Посему, афиняне, идите отсюда с веселою мыслью. И как стемнеет сегодня – вспомните обо мне. Ибо в тот миг я вкушу свою последнюю вечерю и совершу возлияние не только богам, но и всем вам, почтившим меня чашей цикуты…
Сократ еще говорил, когда вбежал гонец и, задыхаясь, прокричал архонту новую весть:
– Появились знамения, и предсказание благоприятно для плавания государственного корабля, готового отчалить с торжественным посольством на остров Делос, к празднику Аполлона! Жрец Аполлона увенчал цветами корму, и триера отплыла…
Ряды присяжных пришли в движение.
– Что это? Что это значит?
Архонт встал, воздел руки:
– Закон гласит: пока корабль не вернется в Афины с Делоса, город должен быть чист, и никого нельзя лишать жизни по воле общины. Итак, приговор Сократу будет исполнен после заката солнца в тот день, когда триера вернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
– Почему ты плачешь, дедушка?
– Потому что вижу – Сократ хочет умереть…
– Как может он хотеть этого? Умирать никто не хочет, – удивился мальчик.
– А он хочет. Он знает, что правда может убить его, – и все же высказывает эту правду.
Нет, такого судебного заседания архонт еще не видывал. Его трясло от волнения. Он и сам был полон сомнений – где правда? Но он обязан был чтить закон. Встал:
– Судьи афинские! Мелет потребовал для Сократа смертной казни. Сократ – пожизненного кормления в пританее. Приготовьтесь голосовать. Закон повелевает первым голосовать предложение обвинителя – Мелета.
Второе голосование было куда более трудным для присяжных, чем первое. Необходимость решить – жить или умереть Сократу – навалилась на них тяжким бременем. Придавила к земле.
– Как теперь быть?
– За что же смерть? Убил он кого? Родине изменил? За что же его убивать?
– А пританей за что? Своими глазами видели, как он своей пляской издевался над нашей великой богиней. И так же он издевается над нами, присяжными. За это, что ли, кормить его пожизненно?
Подходили к урнам, неохотно выпускали из ладоней бобы: белый, черный, белый, белый, черный, черный…
Счетчики склонились над урнами. В них так и чернело. Сосчитали – оказалось: черных теперь на двадцать больше, чем при первом голосовании.
Архонт объявил присяжным:
– Сократ приговорен к смертной казни. Еще сегодня, после заката солнца, Сократу подадут чашу с цикутой.
Присяжные поднялись с мест и замерли недвижимо, сами ошеломленные услышанным. Ветер шевелил кусты за стеной. Казалось – вздыхает сам холм Ареса.
Нет. То были вздохи людей, приглушенные всхлипывания.
Аполлодор пал на колени, в отчаянии крикнул:
– Нет! Нет! Этого нельзя! Не убивайте Сократа! Возьмите меня вместо него! Убейте меня!
Крик юноши рассек шепоток присяжных, заставив его умолкнуть, – и осиротел: крик раненой птицы… Высокий, безумный вопль…
Сократ, стоя, спокойно выслушал приговор. Сказал, обращаясь к Критону и Платону:
– Посмотрите на этого мальчика. Как он меня любит!
Оба – Критон и Платон – предложили архонту внести еще сегодня по тридцати мин каждый, чтоб заменить смертный приговор штрафом.
Большая часть собравшихся бурно зааплодировала, закричала:
– Прими! Прими это, архонт!
– Спаси честь Афин! – крикнул старый каменотес.
Обвинители стояли бледные.
Архонт растерянно развел руками:
– Не могу! Закон!
Сократ оттаскивал друзей от архонта, ворча:
– Да что это вам взбрело? Или я – бочка с сельдями, чтоб меня покупать?
Архонт приблизился к Сократу и обрядно спросил: принимает ли тот приговор.
– Конечно, – ответил Сократ.
Тогда архонт осведомился, желает ли он, согласно с законом, взять последнее слово.
– Конечно, – тем же тоном произнес Сократ.
Обычно до «последнего слова» не доходило, ибо тотчас по произнесении приговора толпа присяжных бросалась к казначею за своими оболами, и все разбегались.
Сегодня, на удивление, все остались на местах – кроме считанных одиночек.
Сократ повернулся к солнцу. Золотые лучи озарили его лицо. Исчезли черты Силена, и вернулась на это лицо веселая полуулыбка. Будто разом помолодело оно под солнцем, прояснив другие, основные свои черты: доброту и ясную мысль.
– Приветствую тех из вас, мужи афинские, кто пожелал мне почета от города – хотя сам-то я не думаю, что заслужил его; ведь я хотел сделать для Афин гораздо больше, а удалось мне куда меньше. Предложил же я кормление себе для того лишь, чтоб позабавить вас, а еще, чтобы дать понять: смертная казнь для меня не годится. Но честь, оказанная мне вами, радует меня больше, чем мучит то, что нашлись рядом с вами другие, не понявшие, что избавляются от старика, который всегда стремился помочь им советом и делом. Многих из вас наблюдал я с утра, в том числе тех, кто меня осудил, а распознать таких нетрудно. Только что они распаляли в себе жажду убийства – и вот я вижу их теперь: бледные, испуганные. Чувствую – нелегко вам. А ведь это вы еще тут, среди своих. Что же будет, когда вернетесь вы домой и вас спросят: почему вы не предотвратили убийство? Кто из вас признается, что пришел на суд честным человеком, а вернулся убийцей? В тайном голосовании чрезвычайно приятная выгода: я могу убить, но никто не назовет меня убийцей…
Глухой ропот прокатился по рядам.
Анит не в силах был долее сохранять горделивую позу.
– Позднее еще будет разговор убийцы с самим собою – когда спустится ночь; тайный такой разговор, тем более мучительный, что – тайный. Но я облегчу ваше бремя, порадую вас всех. Мужи афинские! Сегодня мы видимся с вами в последний раз. Но знайте – тяжба моя нынче окончена, но сегодня же она начинается сызнова. В природе все – в движении. Нет ничего неподвижного, ни нового, ни старого. Так и этот суд по прошествии времени подлежит новому суду…
Волна беспокойства всколыхнула ряды присяжных. Сократ не обращал на это внимания. Он стоял под опускающимся солнцем, слегка расставив ноги, и приятным своим, мелодичным голосом говорил так же спокойно, как и начал:
– Мужи афинские! Вы, мои дорогие, и вы, не дорогие, помните: когда в грядущие времена подвергнут суду этот суд, очень мало значения будут иметь наши нынешние словесные схватки. Мне вынесут новый, другой приговор, но вынесут приговор и вам. Лично для себя, о мужи афинские, я этого нового приговора не боюсь. Я даже счастлив при мысли, что – пускай сам я буду уже в царстве теней беседовать с друзьями – я все еще буду тревожить совесть мира, за что меня вновь и вновь будут привлекать к суду…
Какое значение будет иметь тогда ваш приговор?
Для меня – никакого, ибо даже здесь, на этом месте, я избежал худшего, что может постичь человека, – позора.
Посему, афиняне, идите отсюда с веселою мыслью. И как стемнеет сегодня – вспомните обо мне. Ибо в тот миг я вкушу свою последнюю вечерю и совершу возлияние не только богам, но и всем вам, почтившим меня чашей цикуты…
Сократ еще говорил, когда вбежал гонец и, задыхаясь, прокричал архонту новую весть:
– Появились знамения, и предсказание благоприятно для плавания государственного корабля, готового отчалить с торжественным посольством на остров Делос, к празднику Аполлона! Жрец Аполлона увенчал цветами корму, и триера отплыла…
Ряды присяжных пришли в движение.
– Что это? Что это значит?
Архонт встал, воздел руки:
– Закон гласит: пока корабль не вернется в Афины с Делоса, город должен быть чист, и никого нельзя лишать жизни по воле общины. Итак, приговор Сократу будет исполнен после заката солнца в тот день, когда триера вернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144