– испугался Мом. – Ты горишь! Горишь белым пламенем! Ты вся – пламя и жар…
Артемида блаженно засмеялась:
– Это брат! Феб Аполлон! Никогда не забывает о нашем общем дне рождения и всегда бросает мне букет лучей.
Богиня послала Фебу воздушный поцелуй и помахала ему рукой. Из дому выбежала соседка Мелисса, жена сапожника Лептина, бросилась к каменной ограде:
– Ноксен! Ноксен!
Из-за ограды отозвался мальчишеский голос:
– Что, мама?
– Слетай на агору за Софрониском! Он там устанавливает мраморную колонну! Пускай бегом бежит домой, жена его умирает…
Мелисса повернулась, опустилась на колени перед Артемидой:
– Благородная, благодатная, светлая! Смилуйся над Фенаретой! Ей все хуже и хуже… Стольким матерям в Афинах помогла счастливо разродиться, а сама не может… Помоги, помоги ей, покровительница рожениц!
Вопль страдалицы поднял Мелиссу с колен.
– Отчего же ты ей не поможешь? – проворчал Мом. – Это ведь твоя работа. Оттого что справляешь – в который раз – свой двадцатый день рождения, так и оставишь несчастную в беде?
– По-твоему, я не знаю, что и когда мне делать? Опять ты всюду суешь нос, опять все не по тебе! Вот тебя и не любят. И Зевс за это прогнал тебя с Олимпа…
– А разве я не прав? Там в тебе нуждаются, а ты тут вертишься передо мной – все бы тебе хвастать, что задочек у тебя прямо два финика, не такой объемистый, как у Афродиты!
– Молчи, злоязычный! – прикрикнула на него Артемида.
– И разве я не прав, осуждая то, что мне не нравится?
– Важно, как ты это делаешь. Издеваешься, поносишь, а можно ведь и иначе – без оскорблений да насмешек!
Мом парировал вопросом:
– А ты видела хоть кого-нибудь, кто умел бы так делать?
– Не видела, – созналась богиня. – Ни среди богов, ни среди людей. Судить легко – а ты укажи на дурное, да при этом подай совет, как обратить дурное в хорошее, – вот было бы замечательно! Ну, может, родится такой человек, сумеет так… Может, им будет как раз тот человечек, что рождается сейчас…
– Хотел бы я посмотреть, – съязвил Мом.
Отчаянный вопль роженицы нарушил безмятежность ясного дня.
Облачка пыли с немощеных улочек дема Алопека взметывались из-под босых пяток мальчика; на агоре его подошвы прошлепали по гладким плитам мостовой.
Рванули слух пронзительные звуки военных труб на Акрополе. Ибо сегодня – в шестой день месяца Фаргелиона, в четвертый год семьдесят седьмой Олимпиады, при архонтстве Апсефиона, более того, в день рождения богини Артемиды и бога Аполлона – глашатай возвестил:
– Наш полководец Кимон с афинским флотом разбил персов в Памфилии, у реки Эвримедонт! Архонт приказал угощать в пританее всех пришедших, кроме метеков и рабов!
С ликующими кликами «Афинам и Кимону – слава!» хлынула толпа в пританей. Каменотес и скульптор Софрониск от радости хлопнул тяжелой лапой по плечу своего помощника Кедрона:
– Слыхал, телепень? И в такой день у меня должен родиться ребенок! Давай живее! Успеть бы хлебнуть да закусить в пританее…
Солнце поднялось выше. Агора – прямо улей. Гефестова кузница в недрах Этны. Гул, звон, крик, зной.
– Слава Кимону!
– Слава!
– Гляди не надорвись! Нынче в славе, а завтра в канаве – как всегда…
– Молчи, свиное рыло! Воду мутишь – а жрать да вино хлестать со всех ног бежишь, так?!
Софрониск перекрикивает всех:
– Мой ребенок родится в счастливый день! Такой день! Какая честь!
– Мой муж вернется с войны… – грустно говорит рыбная торговка.
– Узнает, что ты путалась с этим проходимцем Сосией, и морду тебе набьет!
– А тебе что? Свою грязь подбирай! От вас по всей улице течет…
Добежал запыхавшийся мальчик:
– Софрониск, скорей домой!
– Что случилось? – вырвалось у того с испугом.
– У Фенареты уже нет сил… Хочет проститься с тобой… Умирает…
Софрониск уронил молоток.
– Кедрон, убери инструменты…
Бросился со всех ног.
На бегу отвечает людям – ибо кто же не знает, что повитухе Фенарете приспело время?
– Стольким женщинам помогла… А ей-то кто поможет?
– Теперь ей самой нужна какая-нибудь Фенарета…
– Пойдем с нами, выпьем! – кричат Софрониску уже захмелевшие на радостях.
– Не могу – жена умирает…
Бегом!
Соседки окружили изваяние богини Артемиды, залитое солнечным сиянием. Стоят на коленях, причитают, молятся.
– Артемида! Илифия! Покровительница рожениц! Не оставь Фенарету! Дай жизнь ее ребенку за те тысячи детей, которых она помогла родить!
В доме смолкли крики. Прекратились боли, выталкивающие плод. Зловещая тишина.
С Акрополя сюда долетает рев труб, усиливая напряжение. Слышно тяжелое дыхание Фенареты. Видно ее искаженное лицо, огромный живот, клепсидру в лучах поднимающегося к зениту солнца – капли отсчитывают страшные секунды – и устремленные к двери глаза роженицы, в которых написан ужас. Что же он не идет?!
Софрониск добежал, ворвался во двор через калитку с надписью «Зло, не входи!», лавируя меж мраморных глыб и торсов, разбросанных под сенью платана, влетел в дом – без дыхания пал на колени у ложа, прижался лбом к холодной руке жены.
– Хотела еще увидеть тебя, Софрониск… – Голос ее слабеет.
Муж рыдает – женщины выпроваживают его во двор.
Обложили роженицу амулетами, травами и снова вышли преклонять колени перед Артемидой, повторять свои мольбы и плач. Напряжение невыносимо. Около Фенареты остались только соседки – Мелисса и Антейя. Склонились над ложем.
И случилось это ровно в полдень. Пронзительный крик вырвался из груди страдалицы. Мелисса приняла ребенка – толстенького, розового, с большой головой. Антейя выбежала на порог:
– Родился! Мальчик!
Какое мгновение!
Муж Мелиссы, сапожник Лептин, перелез через ограду, прижал Софрониска к груди:
– Вот теперь выпьем! Да неразбавленного! Сын у тебя, понимаешь?! И явился он на свет как раз когда Гелиос в зените!
Софрониск ликующе кричит солнцу:
– Разом две жизни подарены мне! Фенареты и сына!
Носят подарки родильнице. Купают младенца и так его хвалят, что и во дворе слыхать:
– Какой здоровяк! То-то намучил маму! А глазки-то какие большие! И лобик до чего высокий! А вон на плечике круглое родимое пятнышко… На что похоже? На медовую лепешку? Нет, нет – на солнышко!
Да! На солнышко!
Мелисса вынесла выкупанного младенца во двор – показать отцу. Софрониск поднял его на вытянутых руках, тем самым, по древнему обычаю, признавая ребенка своим сыном.
Артемида вскричала:
– Удачной охоты, мальчуган!
Мома прямо передернуло:
– И что ты выдумываешь! Это сыну-то афинского каменотеса охотиться на зайцев, оленей или кабанов? Подобная блажь могла возникнуть только в твоей голове. Кому ж еще думать об охоте при рождении ребенка, как не богине охоты, ха-ха-ха!
Но Артемида осадила Мома:
– Но, дядюшка Мом, разве охотятся только на зверей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Артемида блаженно засмеялась:
– Это брат! Феб Аполлон! Никогда не забывает о нашем общем дне рождения и всегда бросает мне букет лучей.
Богиня послала Фебу воздушный поцелуй и помахала ему рукой. Из дому выбежала соседка Мелисса, жена сапожника Лептина, бросилась к каменной ограде:
– Ноксен! Ноксен!
Из-за ограды отозвался мальчишеский голос:
– Что, мама?
– Слетай на агору за Софрониском! Он там устанавливает мраморную колонну! Пускай бегом бежит домой, жена его умирает…
Мелисса повернулась, опустилась на колени перед Артемидой:
– Благородная, благодатная, светлая! Смилуйся над Фенаретой! Ей все хуже и хуже… Стольким матерям в Афинах помогла счастливо разродиться, а сама не может… Помоги, помоги ей, покровительница рожениц!
Вопль страдалицы поднял Мелиссу с колен.
– Отчего же ты ей не поможешь? – проворчал Мом. – Это ведь твоя работа. Оттого что справляешь – в который раз – свой двадцатый день рождения, так и оставишь несчастную в беде?
– По-твоему, я не знаю, что и когда мне делать? Опять ты всюду суешь нос, опять все не по тебе! Вот тебя и не любят. И Зевс за это прогнал тебя с Олимпа…
– А разве я не прав? Там в тебе нуждаются, а ты тут вертишься передо мной – все бы тебе хвастать, что задочек у тебя прямо два финика, не такой объемистый, как у Афродиты!
– Молчи, злоязычный! – прикрикнула на него Артемида.
– И разве я не прав, осуждая то, что мне не нравится?
– Важно, как ты это делаешь. Издеваешься, поносишь, а можно ведь и иначе – без оскорблений да насмешек!
Мом парировал вопросом:
– А ты видела хоть кого-нибудь, кто умел бы так делать?
– Не видела, – созналась богиня. – Ни среди богов, ни среди людей. Судить легко – а ты укажи на дурное, да при этом подай совет, как обратить дурное в хорошее, – вот было бы замечательно! Ну, может, родится такой человек, сумеет так… Может, им будет как раз тот человечек, что рождается сейчас…
– Хотел бы я посмотреть, – съязвил Мом.
Отчаянный вопль роженицы нарушил безмятежность ясного дня.
Облачка пыли с немощеных улочек дема Алопека взметывались из-под босых пяток мальчика; на агоре его подошвы прошлепали по гладким плитам мостовой.
Рванули слух пронзительные звуки военных труб на Акрополе. Ибо сегодня – в шестой день месяца Фаргелиона, в четвертый год семьдесят седьмой Олимпиады, при архонтстве Апсефиона, более того, в день рождения богини Артемиды и бога Аполлона – глашатай возвестил:
– Наш полководец Кимон с афинским флотом разбил персов в Памфилии, у реки Эвримедонт! Архонт приказал угощать в пританее всех пришедших, кроме метеков и рабов!
С ликующими кликами «Афинам и Кимону – слава!» хлынула толпа в пританей. Каменотес и скульптор Софрониск от радости хлопнул тяжелой лапой по плечу своего помощника Кедрона:
– Слыхал, телепень? И в такой день у меня должен родиться ребенок! Давай живее! Успеть бы хлебнуть да закусить в пританее…
Солнце поднялось выше. Агора – прямо улей. Гефестова кузница в недрах Этны. Гул, звон, крик, зной.
– Слава Кимону!
– Слава!
– Гляди не надорвись! Нынче в славе, а завтра в канаве – как всегда…
– Молчи, свиное рыло! Воду мутишь – а жрать да вино хлестать со всех ног бежишь, так?!
Софрониск перекрикивает всех:
– Мой ребенок родится в счастливый день! Такой день! Какая честь!
– Мой муж вернется с войны… – грустно говорит рыбная торговка.
– Узнает, что ты путалась с этим проходимцем Сосией, и морду тебе набьет!
– А тебе что? Свою грязь подбирай! От вас по всей улице течет…
Добежал запыхавшийся мальчик:
– Софрониск, скорей домой!
– Что случилось? – вырвалось у того с испугом.
– У Фенареты уже нет сил… Хочет проститься с тобой… Умирает…
Софрониск уронил молоток.
– Кедрон, убери инструменты…
Бросился со всех ног.
На бегу отвечает людям – ибо кто же не знает, что повитухе Фенарете приспело время?
– Стольким женщинам помогла… А ей-то кто поможет?
– Теперь ей самой нужна какая-нибудь Фенарета…
– Пойдем с нами, выпьем! – кричат Софрониску уже захмелевшие на радостях.
– Не могу – жена умирает…
Бегом!
Соседки окружили изваяние богини Артемиды, залитое солнечным сиянием. Стоят на коленях, причитают, молятся.
– Артемида! Илифия! Покровительница рожениц! Не оставь Фенарету! Дай жизнь ее ребенку за те тысячи детей, которых она помогла родить!
В доме смолкли крики. Прекратились боли, выталкивающие плод. Зловещая тишина.
С Акрополя сюда долетает рев труб, усиливая напряжение. Слышно тяжелое дыхание Фенареты. Видно ее искаженное лицо, огромный живот, клепсидру в лучах поднимающегося к зениту солнца – капли отсчитывают страшные секунды – и устремленные к двери глаза роженицы, в которых написан ужас. Что же он не идет?!
Софрониск добежал, ворвался во двор через калитку с надписью «Зло, не входи!», лавируя меж мраморных глыб и торсов, разбросанных под сенью платана, влетел в дом – без дыхания пал на колени у ложа, прижался лбом к холодной руке жены.
– Хотела еще увидеть тебя, Софрониск… – Голос ее слабеет.
Муж рыдает – женщины выпроваживают его во двор.
Обложили роженицу амулетами, травами и снова вышли преклонять колени перед Артемидой, повторять свои мольбы и плач. Напряжение невыносимо. Около Фенареты остались только соседки – Мелисса и Антейя. Склонились над ложем.
И случилось это ровно в полдень. Пронзительный крик вырвался из груди страдалицы. Мелисса приняла ребенка – толстенького, розового, с большой головой. Антейя выбежала на порог:
– Родился! Мальчик!
Какое мгновение!
Муж Мелиссы, сапожник Лептин, перелез через ограду, прижал Софрониска к груди:
– Вот теперь выпьем! Да неразбавленного! Сын у тебя, понимаешь?! И явился он на свет как раз когда Гелиос в зените!
Софрониск ликующе кричит солнцу:
– Разом две жизни подарены мне! Фенареты и сына!
Носят подарки родильнице. Купают младенца и так его хвалят, что и во дворе слыхать:
– Какой здоровяк! То-то намучил маму! А глазки-то какие большие! И лобик до чего высокий! А вон на плечике круглое родимое пятнышко… На что похоже? На медовую лепешку? Нет, нет – на солнышко!
Да! На солнышко!
Мелисса вынесла выкупанного младенца во двор – показать отцу. Софрониск поднял его на вытянутых руках, тем самым, по древнему обычаю, признавая ребенка своим сыном.
Артемида вскричала:
– Удачной охоты, мальчуган!
Мома прямо передернуло:
– И что ты выдумываешь! Это сыну-то афинского каменотеса охотиться на зайцев, оленей или кабанов? Подобная блажь могла возникнуть только в твоей голове. Кому ж еще думать об охоте при рождении ребенка, как не богине охоты, ха-ха-ха!
Но Артемида осадила Мома:
– Но, дядюшка Мом, разве охотятся только на зверей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144