Ловушка захлопнулась. Человек задыхается в. ней, бьется, теряет разум. Давайте выпустим человечество на волю! Пусть оно дышит радостно в знании о бессмертии. Люди будут любить друг друга, потому что идея бессмертия необходима для любви, она же исключает ненависть. Вы понимаете, Петя, как и откуда надо вести борьбу со злом в человечестве?
Если Анна Петровна была поблизости, она никогда ни одним словом не вмешивалась в такие беседы. Она только слегка вздрагивала при особо восторженных восклицаниях профессора, как будто бы ей было холодно от его идеи бессмертия. Неужели опять – холод, пространство, движение? Она надеялась наконец на отдых и покой: умереть – так совсем, совсем умереть. Навсегда и окончательно.
Энтузиазм профессора наполнял весь пансион №11. Его хватало на всех. Какой-то интеллектуальный восторг сделался атмосферой дома. Никто не собирался умирать. Все чему-нибудь учились. Даже японцы были потрясены, когда убедились, что профессор знает санскрит, так как он быстро и правильно перевел им текст о Будде. Кан завел тетрадь и тщательно вписывал наименования каких-то товаров на тех восьми европейских языках, на которых говорили иностранцы в Тянцзине. Лида уже знала и происхождение и историю всех музыкальных инструментов. Бабушка сверила даты Вселенских соборов. Мать узнала все о развитии вкусовых ощущений у человечества.
Чаи и ужин Семья и Черновы имели вместе, и издержки так спутались, что уже нельзя было понять, чье – чье и кто кого кормит. Так как наличных денег ни у кого не было и пища добывалась в долг, – то и расчеты были отложены до момента, когда станут платить долги на базаре.
Дом наполнялся книгами. Профессор получал отовсюду разрешения пользоваться библиотеками. Казалось, Черновы не могли переносить вида неграмотного человека, и Анна Петровна уже учила английскому языку каких-то трех китайских мальчиков, сыновей чьего-то повара. Конечно, все это делалось совершенно бесплатно. Все были заняты, и все же профессор сумел установить еще час ежедневного вечернего чтения вслух и читал обыкновенно сам. У него была редкая способность найти нужную ему книгу. Все в доме имели книги по интересовавшим их вопросам, и Анна Петровна следила, чтобы книги возвращались в библиотеки вовремя. Черновы никогда не платили штрафа. С нетерпением ожидалось появление Анны Петровны из библиотек с запасом нового чтения. Короче говоря, все они вместе уже превратились в то, что называется «русской интеллигенцией». Более того, «интеллигенция» становилась уже интернациональной, так как мистер Сун, хотя и не говорил ничего, всегда присутствовал и внимательно слушал. Японцы же не слушали, но при всяком удобном случае о чем-либо спрашивали. И тут же вертелся Кан, подбирая крошки мудрости.
Разговор с мистером Суном профессору никогда не удавался, он переходил в монолог. Этот китайский профессор со всем соглашался, не произнеся ни слова, одним наклонением головы. Может быть, он и не соглашался даже, а просто наклонял голову. Он выглядел странно, этот мистер Сун. Одетый всегда в безукоризненный европейский костюм, в больших темных очках, он казался как бы сидящим в западне – за костюмом и очками. Казалось, он принимал даже тот цвет – и он, и очки, и костюм, – который доминировал в комнате. Он сливался с атмосферой и с обстановкой. Трудно представить, чтобы он на кого-либо когда-либо нападал или с кем боролся или воевал, и все же его мирное появление и присутствие создавали глухое чувство настороженности. Сразу же за ним появлялись два-три японца, то есть появлялись так: сколько их было в данный момент дома минус один. Эту странность заметил Профессор и тут же громко всем сообщил свое наблюдение, чему японцы очень смеялись, объясняя, что их товарищ спит, так как у него плохое здоровье. Этот «спящий» товарищ всегда был иное лицо, так что казалось, что японцы спят по очереди. Войдя, они кланялись, спрашивали о здоровье, крутились по комнате, задавали вопросы, просили профессора записать для них ответ, от чего последний всегда отказывался. Они не замечали совсем мистера Суна, уже слившегося в одно с обстановкой.
Дима уходил первый. Бабушка сопровождала его в незанятую жильцами комнату, где он спал. Помолившись вместе, уложив его, впустив Собаку, выходившую перед сном на минутку в сад, Бабушка усаживалась у постели с вязаньем. Она гасила лампу и из экономии вязала в темноте. Это был поздний вечерний час ее внутренней молитвы и размышлений.
19
Как– то вечером странная сцена произошла в пансионе № 11.
В доме было тихо. И столовая и прихожая были пусты. Вдруг дверь комнаты мистера Суна отворилась, и он вышел в переднюю. Убедившись, что там нет никого, он сделал знак кому-то в комнате, и высокая стройная китаянка появилась на пороге. Она была одета в простое темное китайское платье и, хотя очень молодая, выглядела печальной и строгой. Бесшумно она скользила к выходной двери и уже была у порога, как вдруг дверь широко распахнулась снаружи, № профессор Чернов вошел в переднюю. Увидев китайскую леди, он было галантно отступил в сторону, чтобы дать ей дорогу, но вдруг лицо его озарилось широкой улыбкой.
– О миссис Ван! – воскликнул он. – Какая встреча! Приятнейшая неожиданность!
В прихожей было почти темно. Китаянка посмотрела на профессора быстрым неприветливым взглядом и не ответила на поклон.
– Помилуйте, миссис Ван! Вы не можете не помнить меня! – настаивал профессор. – Мы вместе бежали из Пекина!
Китаянка потрясла головой, как бы давая понять, что она не говорит по-английски. Профессор был обижен. Старательно вспоминая слова (он мало знал по-китайски), он пытался еще раз объяснить, где и как они встретились. Но мистер Сун уже открыл выходную дверь, китаянка вышла, за ней мистер Сун, и профессор закончил свою вежливую фразу уже перед закрытой дверью. Он был оскорблен. Но мысли его приняли другое течение, и он забыл о происшествии.
Он вспомнил о нем на следующий вечер, когда семья и Черновы собрались к чаю, который считался за ужин.
– Аня, – вскричал вдруг профессор, – ты помнишь миссис Ван, с которой мы ехали из Пекина?
– Да, конечно, я ее помню.
– Вчера вечером она была здесь у мистера Суна и не ответила ни на мое приветствие, ни на поклон.
– Это на нее не похоже. Она казалась хорошо воспитанной и приветливой.
– Вчера она была чрезвычайно, оскорбительно невежлива со мной.
– Кто эта миссис Ван? – спросила Бабушка в удивлении. Казалось невероятным, чтобы кто-либо не ответил на приветствие и поклон такого любезного и очаровательного в манерах профессора.
– О, это длинная история, – ответила Анна Петровна.
– Это интересная история, – сказал профессор, – Аня, ты расскажи, а я тем временем пойду набросаю черновик письма к президенту Рузвельту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Если Анна Петровна была поблизости, она никогда ни одним словом не вмешивалась в такие беседы. Она только слегка вздрагивала при особо восторженных восклицаниях профессора, как будто бы ей было холодно от его идеи бессмертия. Неужели опять – холод, пространство, движение? Она надеялась наконец на отдых и покой: умереть – так совсем, совсем умереть. Навсегда и окончательно.
Энтузиазм профессора наполнял весь пансион №11. Его хватало на всех. Какой-то интеллектуальный восторг сделался атмосферой дома. Никто не собирался умирать. Все чему-нибудь учились. Даже японцы были потрясены, когда убедились, что профессор знает санскрит, так как он быстро и правильно перевел им текст о Будде. Кан завел тетрадь и тщательно вписывал наименования каких-то товаров на тех восьми европейских языках, на которых говорили иностранцы в Тянцзине. Лида уже знала и происхождение и историю всех музыкальных инструментов. Бабушка сверила даты Вселенских соборов. Мать узнала все о развитии вкусовых ощущений у человечества.
Чаи и ужин Семья и Черновы имели вместе, и издержки так спутались, что уже нельзя было понять, чье – чье и кто кого кормит. Так как наличных денег ни у кого не было и пища добывалась в долг, – то и расчеты были отложены до момента, когда станут платить долги на базаре.
Дом наполнялся книгами. Профессор получал отовсюду разрешения пользоваться библиотеками. Казалось, Черновы не могли переносить вида неграмотного человека, и Анна Петровна уже учила английскому языку каких-то трех китайских мальчиков, сыновей чьего-то повара. Конечно, все это делалось совершенно бесплатно. Все были заняты, и все же профессор сумел установить еще час ежедневного вечернего чтения вслух и читал обыкновенно сам. У него была редкая способность найти нужную ему книгу. Все в доме имели книги по интересовавшим их вопросам, и Анна Петровна следила, чтобы книги возвращались в библиотеки вовремя. Черновы никогда не платили штрафа. С нетерпением ожидалось появление Анны Петровны из библиотек с запасом нового чтения. Короче говоря, все они вместе уже превратились в то, что называется «русской интеллигенцией». Более того, «интеллигенция» становилась уже интернациональной, так как мистер Сун, хотя и не говорил ничего, всегда присутствовал и внимательно слушал. Японцы же не слушали, но при всяком удобном случае о чем-либо спрашивали. И тут же вертелся Кан, подбирая крошки мудрости.
Разговор с мистером Суном профессору никогда не удавался, он переходил в монолог. Этот китайский профессор со всем соглашался, не произнеся ни слова, одним наклонением головы. Может быть, он и не соглашался даже, а просто наклонял голову. Он выглядел странно, этот мистер Сун. Одетый всегда в безукоризненный европейский костюм, в больших темных очках, он казался как бы сидящим в западне – за костюмом и очками. Казалось, он принимал даже тот цвет – и он, и очки, и костюм, – который доминировал в комнате. Он сливался с атмосферой и с обстановкой. Трудно представить, чтобы он на кого-либо когда-либо нападал или с кем боролся или воевал, и все же его мирное появление и присутствие создавали глухое чувство настороженности. Сразу же за ним появлялись два-три японца, то есть появлялись так: сколько их было в данный момент дома минус один. Эту странность заметил Профессор и тут же громко всем сообщил свое наблюдение, чему японцы очень смеялись, объясняя, что их товарищ спит, так как у него плохое здоровье. Этот «спящий» товарищ всегда был иное лицо, так что казалось, что японцы спят по очереди. Войдя, они кланялись, спрашивали о здоровье, крутились по комнате, задавали вопросы, просили профессора записать для них ответ, от чего последний всегда отказывался. Они не замечали совсем мистера Суна, уже слившегося в одно с обстановкой.
Дима уходил первый. Бабушка сопровождала его в незанятую жильцами комнату, где он спал. Помолившись вместе, уложив его, впустив Собаку, выходившую перед сном на минутку в сад, Бабушка усаживалась у постели с вязаньем. Она гасила лампу и из экономии вязала в темноте. Это был поздний вечерний час ее внутренней молитвы и размышлений.
19
Как– то вечером странная сцена произошла в пансионе № 11.
В доме было тихо. И столовая и прихожая были пусты. Вдруг дверь комнаты мистера Суна отворилась, и он вышел в переднюю. Убедившись, что там нет никого, он сделал знак кому-то в комнате, и высокая стройная китаянка появилась на пороге. Она была одета в простое темное китайское платье и, хотя очень молодая, выглядела печальной и строгой. Бесшумно она скользила к выходной двери и уже была у порога, как вдруг дверь широко распахнулась снаружи, № профессор Чернов вошел в переднюю. Увидев китайскую леди, он было галантно отступил в сторону, чтобы дать ей дорогу, но вдруг лицо его озарилось широкой улыбкой.
– О миссис Ван! – воскликнул он. – Какая встреча! Приятнейшая неожиданность!
В прихожей было почти темно. Китаянка посмотрела на профессора быстрым неприветливым взглядом и не ответила на поклон.
– Помилуйте, миссис Ван! Вы не можете не помнить меня! – настаивал профессор. – Мы вместе бежали из Пекина!
Китаянка потрясла головой, как бы давая понять, что она не говорит по-английски. Профессор был обижен. Старательно вспоминая слова (он мало знал по-китайски), он пытался еще раз объяснить, где и как они встретились. Но мистер Сун уже открыл выходную дверь, китаянка вышла, за ней мистер Сун, и профессор закончил свою вежливую фразу уже перед закрытой дверью. Он был оскорблен. Но мысли его приняли другое течение, и он забыл о происшествии.
Он вспомнил о нем на следующий вечер, когда семья и Черновы собрались к чаю, который считался за ужин.
– Аня, – вскричал вдруг профессор, – ты помнишь миссис Ван, с которой мы ехали из Пекина?
– Да, конечно, я ее помню.
– Вчера вечером она была здесь у мистера Суна и не ответила ни на мое приветствие, ни на поклон.
– Это на нее не похоже. Она казалась хорошо воспитанной и приветливой.
– Вчера она была чрезвычайно, оскорбительно невежлива со мной.
– Кто эта миссис Ван? – спросила Бабушка в удивлении. Казалось невероятным, чтобы кто-либо не ответил на приветствие и поклон такого любезного и очаровательного в манерах профессора.
– О, это длинная история, – ответила Анна Петровна.
– Это интересная история, – сказал профессор, – Аня, ты расскажи, а я тем временем пойду набросаю черновик письма к президенту Рузвельту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82