В ту пору их не было. Да что вы к ним прицепились, к арабам-то?
Когда они выехали в направлении Марсалы, уже стемнело. Ливия была довольная и оживленная, знакомство с женой Валенте доставило ей удовольствие. На первом перекрестке вместо того, чтобы повернуть направо, Монтальбано повернул налево, Ливия это тут же заметила, и комиссару пришлось долго петлять, чтобы опять попасть на нужную дорогу. На втором перекрестке, может для симметрии, Монтальбано сделал все наоборот – вместо поворота налево взял направо, и Ливия, занятая разговорами, не отдала себе в этом отчета. К их великому изумлению, они опять оказались в Мадзаре. Ливию взорвало.
– Ну нет, с тобой нужно просто ангельское терпение!
– А ты-то куда смотрела! – это Монтальбано сказал на диалекте.
– Прекрати говорить со мной по-сицилийски! Это нечестно, ты мне пообещал, что, как уедешь из Вигаты, выбросишь все из головы, а вместо этого на уме у тебя только эти твои истории.
– Прости меня, прости.
В первые полчаса пути он был очень внимателен, потом мысли предательски опять вернулись к двум убитым: собака совпадала, плошка с деньгами тоже, корчага – нет. Почему?
Он не успел даже решить, с чего начинать думать, как его ослепили фары грузовика. Комиссар понял, что съехал со своей полосы и что столкновение, которое сейчас произойдет, будет страшным. Принялся лихорадочно крутить руль, оглушенный криком Ливии и гневным сигналеньем грузовика. Они почувствовали толчки, попав на только что вспаханное поле, потом машина, забуксовав, встала. Молчали, сказать было нечего, Ливия тяжело дышала. Монтальбано испугался того, что должно было вот-вот случиться, как только его подруга малость придет в себя. Трусливо выставил вперед руки, пробуя ее разжалобить:
– Знаешь, не хотел говорить тебе раньше, чтоб тебя не пугать, но дело в том, что после обеда мне стало плохо…
Потом события развивались в ключе трагикомическом. Машину было не сдвинуть с места, хоть ты тресни, Ливия замкнулась в презрительном молчании. Монтальбано через некоторое время отступился от своих попыток выехать из канавы, опасаясь сжечь мотор. Он навьючил на себя багаж, Ливия следовала за ним на расстоянии нескольких шагов. Какой-то автомобилист проникся жалостью к этим двоим на обочине, брошенным на произвол судьбы, и подвез их до Марсалы. Оставив Ливию в гостинице, Монтальбано пошел в комиссариат, показал удостоверение и с помощью одного из полицейских поднял с постели водителя техпомощи. Пока суд да дело, он примостился подле Ливии, которая металась во сне, когда было аж четыре часа утра.
Глава двадцать вторая
Чтобы заслужить прощение, Монтальбано решился быть любящим и терпеливым, улыбаться и повиноваться. И в том преуспел, так что к Ливии вернулось хорошее настроение. Моция ее околдовала, поразила ее дорога чуть ниже уровня воды, которая соединяла остров с противоположным берегом, восхитил мозаичный пол одной из вилл, выложенный речными камешками-голышами, белыми и черными.
– Это – «tophet», – сказал экскурсовод, – место, где отправлялись культы финикийцев. Построек здесь не было, обряды совершались под открытым небом.
– Обычные жертвоприношения богам? – спросила Ливия.
– Богу, – поправил экскурсовод, – богу Ваалу Хаммону. Ему приносили в жертву первенцев, их удушали, сжигали, останки ссыпали в сосуд, который втыкали в землю и рядом ставили столб с надписью. Здесь их было найдено больше семисот.
– О, господи! – воскликнула Ливия.
– Синьора дорогая, в этих местах деткам вообще не везло. Когда полководец, посланный Дионисием, тираном Сиракузским, завоевал остров, жители Моции, прежде чем сдаться, прирезали своих детей. Одним словом, как ни крути, а уж такая планида, чтоб ребятишкам на Моции приходилось несладко.
– Сейчас же уезжаем отсюда, – сказала Ливия. – И не говорите мне больше об этих людях.
Решили поехать на Пантеллерию и оставались там шесть дней, наконец-то без разборок и ссор. Было так хорошо, что однажды ночью Ливия спросила:
– Почему нам не пожениться?
– И правда, почему?
Они мудро рассудили подумать об этом обстоятельно, потому что в проигрыше оказывалась Ливия, которой пришлось бы оставить свой дом в Боккадассе и приноровиться к новым ритмам жизни.
Как только самолет оторвался от земли, унося Ливию, Монтальбано бросился к автомату, позвонил в Монтелузу своему приятелю Дзито, спросил у него фамилию, получил в ответ номер телефона в Палермо, который тут же и набрал.
– Профессор Риккардо Ловеккьо?
– Да, это я.
– Николо Дзито, наш общий друг, посоветовал мне обратиться к вам.
– Как поживает рыжий негодник? Давно уже я его не слышал.
Громкоговоритель, который приглашал пассажиров, летящих в Рим, проследовать на посадку, подсказал комиссару мысль, как ухитриться быть принятым немедленно.
– Николо поживает хорошо и передает вам привет. Послушайте, профессор, меня зовут Монтальбано, я нахожусь сейчас в аэропорту Пунта Раизи и у меня в запасе примерно часа четыре до пересадки. Мне необходимо с вами поговорить. – Громкоговоритель повторил приглашение, будто стакнувшись с комиссаром, которому нужны были ответы на его вопросы, и прямо сейчас.
– Послушайте, вы и есть комиссар Монтальбано из Вигаты, тот, который нашел тела убитых в пещере? Да? Подумать только, какое совпадение! Знаете, а я как раз собирался разыскать вас. Приходите ко мне домой, я вас жду, запишите адрес.
– Я вот, например, спал четверо суток подряд, без еды и питья. Мне помогали штук двадцать косяков, пять половых актов и удар по голове, полученный от полиции. Это был шестьдесят восьмой год. Моя мать забеспокоилась, хотела звать врача, думала, я в коме.
У профессора Ловеккьо был вид банковского служащего, выглядел он моложе своих сорока пяти лет, еле приметная искорка безумия сверкала в его глазах. Профессор налегал на неразбавленное виски в одиннадцать часов утра.
– Что до моего спанья, так в нем не было ничего сверхъестественного, – продолжил Ловеккьо, – чтобы дотянуть до чуда, нужно прокемарить по крайней мере лет двадцать с хвостиком. В том же Коране, во второй суре, кажется, написано, что некий человек, в котором комментаторы усматривают Ездру, спал сто лет. Пророк Салих, тот провел во сне двадцать лет и тоже в пещере, а это такое местечко, где, согласитесь, особо не разоспишься. Евреи им не уступают и гордятся неким Гамеагелем из Иерусалимского Талмуда, что, опять же в пещере, проспал семьдесят лет. А греки? Нельзя же забывать о греках! Эпименид задремал в пещере, а проснулся спустя пятьдесят лет. Одним словом, в те времена достаточно было пещеры и какого-нибудь лентяя, чтоб свершилось чудо. Молодые люди, которых вы обнаружили, они сколько проспали?
– С сорок третьего по девяносто четвертый, пятьдесят лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Когда они выехали в направлении Марсалы, уже стемнело. Ливия была довольная и оживленная, знакомство с женой Валенте доставило ей удовольствие. На первом перекрестке вместо того, чтобы повернуть направо, Монтальбано повернул налево, Ливия это тут же заметила, и комиссару пришлось долго петлять, чтобы опять попасть на нужную дорогу. На втором перекрестке, может для симметрии, Монтальбано сделал все наоборот – вместо поворота налево взял направо, и Ливия, занятая разговорами, не отдала себе в этом отчета. К их великому изумлению, они опять оказались в Мадзаре. Ливию взорвало.
– Ну нет, с тобой нужно просто ангельское терпение!
– А ты-то куда смотрела! – это Монтальбано сказал на диалекте.
– Прекрати говорить со мной по-сицилийски! Это нечестно, ты мне пообещал, что, как уедешь из Вигаты, выбросишь все из головы, а вместо этого на уме у тебя только эти твои истории.
– Прости меня, прости.
В первые полчаса пути он был очень внимателен, потом мысли предательски опять вернулись к двум убитым: собака совпадала, плошка с деньгами тоже, корчага – нет. Почему?
Он не успел даже решить, с чего начинать думать, как его ослепили фары грузовика. Комиссар понял, что съехал со своей полосы и что столкновение, которое сейчас произойдет, будет страшным. Принялся лихорадочно крутить руль, оглушенный криком Ливии и гневным сигналеньем грузовика. Они почувствовали толчки, попав на только что вспаханное поле, потом машина, забуксовав, встала. Молчали, сказать было нечего, Ливия тяжело дышала. Монтальбано испугался того, что должно было вот-вот случиться, как только его подруга малость придет в себя. Трусливо выставил вперед руки, пробуя ее разжалобить:
– Знаешь, не хотел говорить тебе раньше, чтоб тебя не пугать, но дело в том, что после обеда мне стало плохо…
Потом события развивались в ключе трагикомическом. Машину было не сдвинуть с места, хоть ты тресни, Ливия замкнулась в презрительном молчании. Монтальбано через некоторое время отступился от своих попыток выехать из канавы, опасаясь сжечь мотор. Он навьючил на себя багаж, Ливия следовала за ним на расстоянии нескольких шагов. Какой-то автомобилист проникся жалостью к этим двоим на обочине, брошенным на произвол судьбы, и подвез их до Марсалы. Оставив Ливию в гостинице, Монтальбано пошел в комиссариат, показал удостоверение и с помощью одного из полицейских поднял с постели водителя техпомощи. Пока суд да дело, он примостился подле Ливии, которая металась во сне, когда было аж четыре часа утра.
Глава двадцать вторая
Чтобы заслужить прощение, Монтальбано решился быть любящим и терпеливым, улыбаться и повиноваться. И в том преуспел, так что к Ливии вернулось хорошее настроение. Моция ее околдовала, поразила ее дорога чуть ниже уровня воды, которая соединяла остров с противоположным берегом, восхитил мозаичный пол одной из вилл, выложенный речными камешками-голышами, белыми и черными.
– Это – «tophet», – сказал экскурсовод, – место, где отправлялись культы финикийцев. Построек здесь не было, обряды совершались под открытым небом.
– Обычные жертвоприношения богам? – спросила Ливия.
– Богу, – поправил экскурсовод, – богу Ваалу Хаммону. Ему приносили в жертву первенцев, их удушали, сжигали, останки ссыпали в сосуд, который втыкали в землю и рядом ставили столб с надписью. Здесь их было найдено больше семисот.
– О, господи! – воскликнула Ливия.
– Синьора дорогая, в этих местах деткам вообще не везло. Когда полководец, посланный Дионисием, тираном Сиракузским, завоевал остров, жители Моции, прежде чем сдаться, прирезали своих детей. Одним словом, как ни крути, а уж такая планида, чтоб ребятишкам на Моции приходилось несладко.
– Сейчас же уезжаем отсюда, – сказала Ливия. – И не говорите мне больше об этих людях.
Решили поехать на Пантеллерию и оставались там шесть дней, наконец-то без разборок и ссор. Было так хорошо, что однажды ночью Ливия спросила:
– Почему нам не пожениться?
– И правда, почему?
Они мудро рассудили подумать об этом обстоятельно, потому что в проигрыше оказывалась Ливия, которой пришлось бы оставить свой дом в Боккадассе и приноровиться к новым ритмам жизни.
Как только самолет оторвался от земли, унося Ливию, Монтальбано бросился к автомату, позвонил в Монтелузу своему приятелю Дзито, спросил у него фамилию, получил в ответ номер телефона в Палермо, который тут же и набрал.
– Профессор Риккардо Ловеккьо?
– Да, это я.
– Николо Дзито, наш общий друг, посоветовал мне обратиться к вам.
– Как поживает рыжий негодник? Давно уже я его не слышал.
Громкоговоритель, который приглашал пассажиров, летящих в Рим, проследовать на посадку, подсказал комиссару мысль, как ухитриться быть принятым немедленно.
– Николо поживает хорошо и передает вам привет. Послушайте, профессор, меня зовут Монтальбано, я нахожусь сейчас в аэропорту Пунта Раизи и у меня в запасе примерно часа четыре до пересадки. Мне необходимо с вами поговорить. – Громкоговоритель повторил приглашение, будто стакнувшись с комиссаром, которому нужны были ответы на его вопросы, и прямо сейчас.
– Послушайте, вы и есть комиссар Монтальбано из Вигаты, тот, который нашел тела убитых в пещере? Да? Подумать только, какое совпадение! Знаете, а я как раз собирался разыскать вас. Приходите ко мне домой, я вас жду, запишите адрес.
– Я вот, например, спал четверо суток подряд, без еды и питья. Мне помогали штук двадцать косяков, пять половых актов и удар по голове, полученный от полиции. Это был шестьдесят восьмой год. Моя мать забеспокоилась, хотела звать врача, думала, я в коме.
У профессора Ловеккьо был вид банковского служащего, выглядел он моложе своих сорока пяти лет, еле приметная искорка безумия сверкала в его глазах. Профессор налегал на неразбавленное виски в одиннадцать часов утра.
– Что до моего спанья, так в нем не было ничего сверхъестественного, – продолжил Ловеккьо, – чтобы дотянуть до чуда, нужно прокемарить по крайней мере лет двадцать с хвостиком. В том же Коране, во второй суре, кажется, написано, что некий человек, в котором комментаторы усматривают Ездру, спал сто лет. Пророк Салих, тот провел во сне двадцать лет и тоже в пещере, а это такое местечко, где, согласитесь, особо не разоспишься. Евреи им не уступают и гордятся неким Гамеагелем из Иерусалимского Талмуда, что, опять же в пещере, проспал семьдесят лет. А греки? Нельзя же забывать о греках! Эпименид задремал в пещере, а проснулся спустя пятьдесят лет. Одним словом, в те времена достаточно было пещеры и какого-нибудь лентяя, чтоб свершилось чудо. Молодые люди, которых вы обнаружили, они сколько проспали?
– С сорок третьего по девяносто четвертый, пятьдесят лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61