– С коротким горьким смешком она добавила – Но разве это может сравниться…
– Я слышал, ты закрыла Num?ro Seize.
– Давным-давно. А недавно я продала его содержимое. Ты купил мой портрет. Вот так я узнала, что могу опять прийти к тебе. Я сказала – мне нужна твоя помощь, – сказала она просто.
Наступило недолгое молчание, а потом он сказал:
– Я всегда рядом, когда тебе нужна моя помощь, Поппи. Я рад, что ты помнишь об этом.
Франко быстро выпил шампанское, боясь, что его решимость исчезнет, что он будет умолять ее, чтоб она больше никуда не уходила… Конечно, он не может этого сделать; он должен контролировать ситуацию – так, как он делал это всегда…
– Наверное, ты голодна, – он взял ее за руку. – Думаю, мы пообедаем здесь. Это моя любимая комната, куда я не разрешаю входить никому. К нам будет залетать ветерок из окон…
На маленьком столе, накрытом нарядной пестрой шалью, были расставлены приборы. Стоявший рядом поднос ломился под тяжестью блюд со свежей лососиной, розовыми креветками, устрицами и раками, прохладными суфле. Тут же возвышалось огромное хрустальное блюдо с фигами, дыней, вишней и земляникой.
– Превосходный натюрморт – как на одной из твоих картин, – воскликнула Поппи. – Средневековый пир, устроенный в честь принца!
– Значит, этой ночью мы королевская семья – он улыбнулся. – Мы отмечаем нашу встречу, правда, Поппи?
Он опять наполнил бокалы и попросил ее рассказать о путешествиях; он заметил, что поток ее слов был восторженным, быстрым и непрерывным, как у женщины, которая очень долго была одна. Он подкладывал ей на тарелку лосося и разрезанный на мелкие кусочки инжир, отрезал ей дыню, истекавшую сладким соком, – ему очень нравилось смотреть, как Поппи ела. Собрав всю свою волю, он пытался изгнать ее из своего сердца, но к концу обеда, когда Поппи замолчала и просто смотрела на него широко раскрытыми чудесными глазами, он понял, что сдался. Он по-прежнему желал ее больше, чем любую женщину на свете.
Потом они вместе подошли к окну и смотрели на залитый лунным светом сад.
– Что ж, – сказала она, встретив его взгляд, – ничего не изменилось, Франко?
– Ничего не изменилось, – повторил он глухо. И когда он заключил ее в свои объятия и целовал, он знал, ничего никогда и не изменится.
Она ждала, вся дрожа от его поцелуев, пока он взял трубку внутреннего телефона и отпустил домашнюю охрану; он сказал дворецкому, что больше не нуждается в его услугах и чтобы их никто не беспокоил. И когда он был уверен, что они одни, он взял ее за руку, и они пошли вместе по широкой лестнице.
Его комната дышала простотой настоящей роскоши. Бесценные шелковые коврики, мягкие занавеси, красивая резная средневековая кровать – и единственная картина на стене, Мадонна Боттичелли. Но потом Франко отдернул бархатную занавеску, и Поппи увидела свой портрет.
– Как видишь, теперь ты всегда со мной. Ты – первое, что я вижу по утрам, и последнее – когда я засыпаю. Она присела, нервничая, на краешек кровати.
– Я знаю, это глупо, Франко, – прошептала она, – но я волнуюсь, как будто только что вышла замуж. Словно я твоя новая невеста.
– Значит, так оно и есть, – проговорил он тихо, обнимая ее.
Но ее тело сказало ему, что она не была его новой невестой – ее тело помнило его. Шелковое платье скользнуло с ее плеч – под ним она была обнаженной, как ему нравилось всегда. Поппи почувствовала, что он весь дрожит, когда губы его медленно касались ее.
– Франко, – сказала она. – Ах, Франко, дорогой… Раздевшись, он лег рядом с ней и обнял ее. Они лежали, прижавшись друг к другу, чувствуя биение сердец, и он целовал ее снова и снова, и неистовое желание обладать ею, чувствовать ее опять своей охватило его. Он входил в нее – снова и снова, пока она не закричала от страсти, дрожа от его ласк.
– Поппи, ах, Поппи, – кричал он, извергаясь в нее. – Ах, Поппи, любовь моя…
Потом они тихо лежали рядом, как путешественники, возвратившиеся домой и снова привыкавшие к давно покинутому жилищу.
– Если ты когда-нибудь хотела знать, как я тебя люблю, – сказал он наконец, – теперь ты знаешь.
Она посмотрела ему в глаза; их лица были так близко, что их дыхание слилось воедино.
– Я знаю, – ответила она просто. – И так будет всегда.
Ночь прошла в нежности, которой были полны их объятия.
– Когда ты меня обнимаешь, я чувствую, что возвратилась домой, – шептала она, и они снова были близки, на этот раз дольше, нежнее, заботливей. Их страсть была пронзительной и трепетной… Когда жаркое солнце снова взошло на чистом свежем небосклоне и окружающий мир снова пытался ворваться в их замкнутый мир, Поппи молила, чтобы он ей позволил остаться.
– Не прогоняй меня, Франко, прошу тебя… Пусть не сейчас, давай просто представим себе… хоть ненадолго, что жизнь не такая, как есть, как всегда…
Обнаженный, Франко встал и подошел к окну, задернул занавески. Внезапно все изменилось. Ничто не имело значения; он бросит все это на неделю ради женщины, которую любит.
– Я знаю одно место, – сказал он тихо, – старая вилла… Я не был там много лет, и она обветшала, наверное. Но там нас никто не знает, никому нет дела до нас. Может, только на несколько дней…
– Несколько дней, – прошептала Поппи. – Просто несколько дней, украденных у наших как будто реальных жизней… Кому до этого дело, Франко?
Она ждала его в библиотеке, пока он собрал своих троих самых доверенных подчиненных, сказав, что уезжает на неделю. Он добавил, что они не будут знать, где он и не смогут связаться с ним в случае необходимости. Они смотрели на него, не веря себе, когда он говорил, что не возьмет с собой никого из охраны – ни его молодцов, ни бронированного автомобиля, ни автомата…
– Но это безумие, – уговаривали они его. – Вы – Франко Мальвази, вас узнают и на краю света. Это слишком опасно!
Франко просто пожимал плечами на все их аргументы; в первый раз за двадцать пять лет он будет делать то, что он хочет, он этого хочет безумно – любой ценой.
– Надеюсь, все будет, как обычно, – ответил он им. – Проследите, чтобы дом охранялся так, словно я здесь. Позовите врача и дайте всем понять, что я слегка приболел и должен лежать в постели – это оправдает мое отсутствие.
Когда он уходил, их лица были встревоженными, но ему не было дела до этого. И когда он выезжал из ворот своей тюрьмы на длинном зеленом автомобиле, единственным, что имело для него значение на свете, была Поппи.
Вилла среди холмов близ Виченцы казалась заброшенной и затерянной в разросшемся саду.
– Совсем как Монтеспан, – закричала в восторге Поппи, – когда я впервые увидела его.
Заборчик при въезде был украшен каменными павлинами и порос мхом, и железные ворота, на которых было написано вилла Кастеллетто, скрипнули, не желая раскрываться больше, чем на несколько дюймов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Я слышал, ты закрыла Num?ro Seize.
– Давным-давно. А недавно я продала его содержимое. Ты купил мой портрет. Вот так я узнала, что могу опять прийти к тебе. Я сказала – мне нужна твоя помощь, – сказала она просто.
Наступило недолгое молчание, а потом он сказал:
– Я всегда рядом, когда тебе нужна моя помощь, Поппи. Я рад, что ты помнишь об этом.
Франко быстро выпил шампанское, боясь, что его решимость исчезнет, что он будет умолять ее, чтоб она больше никуда не уходила… Конечно, он не может этого сделать; он должен контролировать ситуацию – так, как он делал это всегда…
– Наверное, ты голодна, – он взял ее за руку. – Думаю, мы пообедаем здесь. Это моя любимая комната, куда я не разрешаю входить никому. К нам будет залетать ветерок из окон…
На маленьком столе, накрытом нарядной пестрой шалью, были расставлены приборы. Стоявший рядом поднос ломился под тяжестью блюд со свежей лососиной, розовыми креветками, устрицами и раками, прохладными суфле. Тут же возвышалось огромное хрустальное блюдо с фигами, дыней, вишней и земляникой.
– Превосходный натюрморт – как на одной из твоих картин, – воскликнула Поппи. – Средневековый пир, устроенный в честь принца!
– Значит, этой ночью мы королевская семья – он улыбнулся. – Мы отмечаем нашу встречу, правда, Поппи?
Он опять наполнил бокалы и попросил ее рассказать о путешествиях; он заметил, что поток ее слов был восторженным, быстрым и непрерывным, как у женщины, которая очень долго была одна. Он подкладывал ей на тарелку лосося и разрезанный на мелкие кусочки инжир, отрезал ей дыню, истекавшую сладким соком, – ему очень нравилось смотреть, как Поппи ела. Собрав всю свою волю, он пытался изгнать ее из своего сердца, но к концу обеда, когда Поппи замолчала и просто смотрела на него широко раскрытыми чудесными глазами, он понял, что сдался. Он по-прежнему желал ее больше, чем любую женщину на свете.
Потом они вместе подошли к окну и смотрели на залитый лунным светом сад.
– Что ж, – сказала она, встретив его взгляд, – ничего не изменилось, Франко?
– Ничего не изменилось, – повторил он глухо. И когда он заключил ее в свои объятия и целовал, он знал, ничего никогда и не изменится.
Она ждала, вся дрожа от его поцелуев, пока он взял трубку внутреннего телефона и отпустил домашнюю охрану; он сказал дворецкому, что больше не нуждается в его услугах и чтобы их никто не беспокоил. И когда он был уверен, что они одни, он взял ее за руку, и они пошли вместе по широкой лестнице.
Его комната дышала простотой настоящей роскоши. Бесценные шелковые коврики, мягкие занавеси, красивая резная средневековая кровать – и единственная картина на стене, Мадонна Боттичелли. Но потом Франко отдернул бархатную занавеску, и Поппи увидела свой портрет.
– Как видишь, теперь ты всегда со мной. Ты – первое, что я вижу по утрам, и последнее – когда я засыпаю. Она присела, нервничая, на краешек кровати.
– Я знаю, это глупо, Франко, – прошептала она, – но я волнуюсь, как будто только что вышла замуж. Словно я твоя новая невеста.
– Значит, так оно и есть, – проговорил он тихо, обнимая ее.
Но ее тело сказало ему, что она не была его новой невестой – ее тело помнило его. Шелковое платье скользнуло с ее плеч – под ним она была обнаженной, как ему нравилось всегда. Поппи почувствовала, что он весь дрожит, когда губы его медленно касались ее.
– Франко, – сказала она. – Ах, Франко, дорогой… Раздевшись, он лег рядом с ней и обнял ее. Они лежали, прижавшись друг к другу, чувствуя биение сердец, и он целовал ее снова и снова, и неистовое желание обладать ею, чувствовать ее опять своей охватило его. Он входил в нее – снова и снова, пока она не закричала от страсти, дрожа от его ласк.
– Поппи, ах, Поппи, – кричал он, извергаясь в нее. – Ах, Поппи, любовь моя…
Потом они тихо лежали рядом, как путешественники, возвратившиеся домой и снова привыкавшие к давно покинутому жилищу.
– Если ты когда-нибудь хотела знать, как я тебя люблю, – сказал он наконец, – теперь ты знаешь.
Она посмотрела ему в глаза; их лица были так близко, что их дыхание слилось воедино.
– Я знаю, – ответила она просто. – И так будет всегда.
Ночь прошла в нежности, которой были полны их объятия.
– Когда ты меня обнимаешь, я чувствую, что возвратилась домой, – шептала она, и они снова были близки, на этот раз дольше, нежнее, заботливей. Их страсть была пронзительной и трепетной… Когда жаркое солнце снова взошло на чистом свежем небосклоне и окружающий мир снова пытался ворваться в их замкнутый мир, Поппи молила, чтобы он ей позволил остаться.
– Не прогоняй меня, Франко, прошу тебя… Пусть не сейчас, давай просто представим себе… хоть ненадолго, что жизнь не такая, как есть, как всегда…
Обнаженный, Франко встал и подошел к окну, задернул занавески. Внезапно все изменилось. Ничто не имело значения; он бросит все это на неделю ради женщины, которую любит.
– Я знаю одно место, – сказал он тихо, – старая вилла… Я не был там много лет, и она обветшала, наверное. Но там нас никто не знает, никому нет дела до нас. Может, только на несколько дней…
– Несколько дней, – прошептала Поппи. – Просто несколько дней, украденных у наших как будто реальных жизней… Кому до этого дело, Франко?
Она ждала его в библиотеке, пока он собрал своих троих самых доверенных подчиненных, сказав, что уезжает на неделю. Он добавил, что они не будут знать, где он и не смогут связаться с ним в случае необходимости. Они смотрели на него, не веря себе, когда он говорил, что не возьмет с собой никого из охраны – ни его молодцов, ни бронированного автомобиля, ни автомата…
– Но это безумие, – уговаривали они его. – Вы – Франко Мальвази, вас узнают и на краю света. Это слишком опасно!
Франко просто пожимал плечами на все их аргументы; в первый раз за двадцать пять лет он будет делать то, что он хочет, он этого хочет безумно – любой ценой.
– Надеюсь, все будет, как обычно, – ответил он им. – Проследите, чтобы дом охранялся так, словно я здесь. Позовите врача и дайте всем понять, что я слегка приболел и должен лежать в постели – это оправдает мое отсутствие.
Когда он уходил, их лица были встревоженными, но ему не было дела до этого. И когда он выезжал из ворот своей тюрьмы на длинном зеленом автомобиле, единственным, что имело для него значение на свете, была Поппи.
Вилла среди холмов близ Виченцы казалась заброшенной и затерянной в разросшемся саду.
– Совсем как Монтеспан, – закричала в восторге Поппи, – когда я впервые увидела его.
Заборчик при въезде был украшен каменными павлинами и порос мхом, и железные ворота, на которых было написано вилла Кастеллетто, скрипнули, не желая раскрываться больше, чем на несколько дюймов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92