— Я еще не встречал белого, который не знает, что такое страх.
— Я знаю, что это такое. Я говорю, что страха нет в моем сердце.
— А я говорю, что так не бывает! — настаивал индеец. — Дай мне послушать стук твоего сердца, и я скажу, есть ли там страх.
Он протянул темную узловатую руку и положил Кейну на грудь — туда, где под смуглой кожей раздавались размеренный внятные удары. Прошла, казалось, целая вечность, пока он убрал руку.
— Ты сказал правду, — признал старый индеец. — В твоем сердце нет страха. Ты храбрый воин, и потому я оставлю тебя в живых. Перед тобой Тахома, шаман и целитель племени капоте-юте.
Неожиданно он протянул Кейну руку для пожатия. Несколько удивленный, тот ее почтительно пожал.
— Кейн Ковингтон.
В глазах старика мелькнула искра узнавания, как будто он уже слышал это имя.
— Как и когда ты получил свои шрамы, Кейн Ковингтон? — спросил он без обиняков.
— На войне, от одного северянина.
Индеец отступил на шаг и рывком вздернул свою рубаху до подмышек, открыв исполосованную грудь. Эти шрамы шли зигзагами, они явно были получены в ходе яростной схватки. Выше Кейн успел заметить амулет — лапу снежного барса.
— Я тоже сражался с людьми в синих мундирах, — с гордостью заявил шаман, опуская рубаху.
Он знаком велел своим провожатым оставить его, и те, бормоча что-то гневное, ускакали прочь. Кейн мог их понять: быть в выгодной позиции, иметь численное превосходство — и убраться несолоно хлебавши. Здесь было на что досадовать. Зато сам он мог наконец расслабиться. Он улыбнулся старику, а тот, не отвечая на его улыбку развязал под седыми волосами кожаный шнурок и снял амулет. Молча и торжественно он обошел Кейна, уложил амулет у него на груди и снова начал возиться со шнурком. Должно быть, это было непросто для узловатых старческих пальцев.
— Тебе грозит опасность, Три Шрама, — объяснил он затем в ответ на вопросительный взгляд. — Я всегда убиваю белую кошку в положенный день и час, поэтому мой амулет приносит удачу и бережет от зла. Не снимай его, если дорожишь своей жизнью.
— Но, Тахома, не могу же я лишить тебя амулета! — запротестовал Кейн, осторожно трогая лапу снежного барса, покоившуюся теперь на его груди чуть ниже впадины между ключицами. — Как же тогда ты сам?
— Я уже стар, Три Шрама. Ты даже не представляешь, до чего стар. Годом раньше, годом позже — какая разница. А у тебя впереди целая жизнь. — Старик пошел к лошади, но вдруг передумал и вернулся. — И ты знаешь Костер На Снегу.
— Прости, но я не понимаю…
— Костер На Снегу. Так я зову свою богоданную дочь, Натали Валланс, белую женщину с рыжими, как пламя костра в ночи, волосами и глазами, как драгоценные зеленые камни. Ты ее знаешь.
— Д-да… — с запинкой подтвердил пораженный Кейн. — Я знаком с миссис Валланс.
— От нее я слышал о тебе.
— Правда?
В свете того, что Натали могла о нем наговорить, расположение старого шамана казалось совершенно необъяснимым.
— Ты ее любишь, Три Шрама.
— Что? — снова изумился Кейн. Он помотал головой. — Ты ошибаешься! Ни о какой любви нет и речи!
— Я ничего не сказал о речах, — строго возразил индеец. — Для меня важно только то, что в сердце, а в твоем сердце живет любовь.
Глава 23
Несколькими днями позже Кейн шел по деревянному тротуару Мейн-стрит со своим фронтовым другом, полковником Саттоном. Ворот его рубахи был распахнут, и каждый мог видеть на груди лапу снежного барса — индейский амулет, потому Кейна провожали осуждающие взгляды и перешептывания.
Те из жителей Клаудкасла, что считали себя людьми достойными, были возмущены столь откровенной демонстрацией своего расположения к краснокожим и не знали, как расценивать то, что полковник Саттон, этот образец американского гражданина, водит дружбу с отщепенцем. Более того, с трусом. Трус никак не мог обзавестись амулетом в бою, снять его с груди мертвого индейца, а значит, он якшался с этой братией.
— Полковник, — обратился Кейн к своему спутнику, — если вы хотите остаться всеобщим любимцем, держитесь в стороне от меня.
— Ну конечно! — хмыкнул тот. — Зайдем в салун, выпьем чего-нибудь покрепче?
— Раз вы настаиваете… — Кейн с улыбкой сделал жест в сторону дверей “Позолоченной клетки”.
— После вас, сэр!
* * *
На другой день, в субботу, в Клауд-Уэст явился Тахома. Свой визит он объяснил тем, что Маниту послал ему сон о приезде полковника Саттона. Так как эти двое были знакомы и испытывали друг к другу расположение, Шелби радостно приветствовал старика. Он с ходу предложил ему виски. Натали поспешно пресекла эту попытку и препроводила обоих в столовую.
Обед прошел за дружеской беседой, а вечер все трое провели в хорошо натопленной уютной гостиной. Мужчины наслаждались виски и сигарами, Натали с удовольствием пила чай. Время летело незаметно; ближе к вечеру Шелби Саттон объявил, что едет в город, где его ждет одна белокурая сеньорита. Старый индеец кивнул, и по его неулыбчивому лицу скользнула понимающая усмешка. Полковник взял с него обещание в самом скором времени снова наведаться на ранчо, а на прощание сказал как бы между прочим:
— Насколько мне известно, ты познакомился с Кейном Ковингтоном, Тахома.
У Натали вырвалось удивленное восклицание.
— Это так, — невозмутимо ответил шаман. — Ты знаешь его, полковник Шелби?
— Он мой давний друг, — с гордостью сообщил тот.
— Храбрый воин, храбрый… — пробормотал старик.
— То же самое он сказал о тебе.
В ходе этого диалога Натали бросилось в глаза отсутствие лапы снежного барса на груди у Тахомы. Она промолчала, но как только дверь за дядей закрылась, подступила к индейцу с расспросами. Тот не стал скрывать, что отдал амулет своему новому другу.
— То есть Кейну Ковингтону! — вспылила Натали. — Как ты мог?!
— Я сделал это, — заявил шаман непререкаемым тоном. Он выпрямился на диване и отвернулся к окну, оставив Натали наедине со своими эмоциями. В конце концов ей волей-неволей пришлось успокоиться. Усевшись рядом, она положила изящные белые пальцы на уродливую темную руку индейца.
— Тахома, — начала она мягко, просительно, — ты не должен был отдавать свой охранный амулет, тем более Ковингтону. Этот человек присвоил Гранитный дворец и прилегающие к нему земли. Рано или поздно…
— Ему грозит опасность, — перебил старик.
— Тем лучше! — отрезала Натали. — Это потому, что он вторгся на чужую территорию. Ему самое время убраться назад на Миссисипи! Не понимаю, чего ради ты хочешь спасти этого… этого…
— Храбреца?
— Кто тебе сказал, что он храбрец?
— Я видел шрамы. Их оставил северянин, когда пытался убить его.
— Допустим, на спине у него шрамы. — Натали поднялась ;и начала ходить перед стариком взад-вперед. — Ну и что? Почему ты решил…
— Я не говорил про шрамы у него на спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Я знаю, что это такое. Я говорю, что страха нет в моем сердце.
— А я говорю, что так не бывает! — настаивал индеец. — Дай мне послушать стук твоего сердца, и я скажу, есть ли там страх.
Он протянул темную узловатую руку и положил Кейну на грудь — туда, где под смуглой кожей раздавались размеренный внятные удары. Прошла, казалось, целая вечность, пока он убрал руку.
— Ты сказал правду, — признал старый индеец. — В твоем сердце нет страха. Ты храбрый воин, и потому я оставлю тебя в живых. Перед тобой Тахома, шаман и целитель племени капоте-юте.
Неожиданно он протянул Кейну руку для пожатия. Несколько удивленный, тот ее почтительно пожал.
— Кейн Ковингтон.
В глазах старика мелькнула искра узнавания, как будто он уже слышал это имя.
— Как и когда ты получил свои шрамы, Кейн Ковингтон? — спросил он без обиняков.
— На войне, от одного северянина.
Индеец отступил на шаг и рывком вздернул свою рубаху до подмышек, открыв исполосованную грудь. Эти шрамы шли зигзагами, они явно были получены в ходе яростной схватки. Выше Кейн успел заметить амулет — лапу снежного барса.
— Я тоже сражался с людьми в синих мундирах, — с гордостью заявил шаман, опуская рубаху.
Он знаком велел своим провожатым оставить его, и те, бормоча что-то гневное, ускакали прочь. Кейн мог их понять: быть в выгодной позиции, иметь численное превосходство — и убраться несолоно хлебавши. Здесь было на что досадовать. Зато сам он мог наконец расслабиться. Он улыбнулся старику, а тот, не отвечая на его улыбку развязал под седыми волосами кожаный шнурок и снял амулет. Молча и торжественно он обошел Кейна, уложил амулет у него на груди и снова начал возиться со шнурком. Должно быть, это было непросто для узловатых старческих пальцев.
— Тебе грозит опасность, Три Шрама, — объяснил он затем в ответ на вопросительный взгляд. — Я всегда убиваю белую кошку в положенный день и час, поэтому мой амулет приносит удачу и бережет от зла. Не снимай его, если дорожишь своей жизнью.
— Но, Тахома, не могу же я лишить тебя амулета! — запротестовал Кейн, осторожно трогая лапу снежного барса, покоившуюся теперь на его груди чуть ниже впадины между ключицами. — Как же тогда ты сам?
— Я уже стар, Три Шрама. Ты даже не представляешь, до чего стар. Годом раньше, годом позже — какая разница. А у тебя впереди целая жизнь. — Старик пошел к лошади, но вдруг передумал и вернулся. — И ты знаешь Костер На Снегу.
— Прости, но я не понимаю…
— Костер На Снегу. Так я зову свою богоданную дочь, Натали Валланс, белую женщину с рыжими, как пламя костра в ночи, волосами и глазами, как драгоценные зеленые камни. Ты ее знаешь.
— Д-да… — с запинкой подтвердил пораженный Кейн. — Я знаком с миссис Валланс.
— От нее я слышал о тебе.
— Правда?
В свете того, что Натали могла о нем наговорить, расположение старого шамана казалось совершенно необъяснимым.
— Ты ее любишь, Три Шрама.
— Что? — снова изумился Кейн. Он помотал головой. — Ты ошибаешься! Ни о какой любви нет и речи!
— Я ничего не сказал о речах, — строго возразил индеец. — Для меня важно только то, что в сердце, а в твоем сердце живет любовь.
Глава 23
Несколькими днями позже Кейн шел по деревянному тротуару Мейн-стрит со своим фронтовым другом, полковником Саттоном. Ворот его рубахи был распахнут, и каждый мог видеть на груди лапу снежного барса — индейский амулет, потому Кейна провожали осуждающие взгляды и перешептывания.
Те из жителей Клаудкасла, что считали себя людьми достойными, были возмущены столь откровенной демонстрацией своего расположения к краснокожим и не знали, как расценивать то, что полковник Саттон, этот образец американского гражданина, водит дружбу с отщепенцем. Более того, с трусом. Трус никак не мог обзавестись амулетом в бою, снять его с груди мертвого индейца, а значит, он якшался с этой братией.
— Полковник, — обратился Кейн к своему спутнику, — если вы хотите остаться всеобщим любимцем, держитесь в стороне от меня.
— Ну конечно! — хмыкнул тот. — Зайдем в салун, выпьем чего-нибудь покрепче?
— Раз вы настаиваете… — Кейн с улыбкой сделал жест в сторону дверей “Позолоченной клетки”.
— После вас, сэр!
* * *
На другой день, в субботу, в Клауд-Уэст явился Тахома. Свой визит он объяснил тем, что Маниту послал ему сон о приезде полковника Саттона. Так как эти двое были знакомы и испытывали друг к другу расположение, Шелби радостно приветствовал старика. Он с ходу предложил ему виски. Натали поспешно пресекла эту попытку и препроводила обоих в столовую.
Обед прошел за дружеской беседой, а вечер все трое провели в хорошо натопленной уютной гостиной. Мужчины наслаждались виски и сигарами, Натали с удовольствием пила чай. Время летело незаметно; ближе к вечеру Шелби Саттон объявил, что едет в город, где его ждет одна белокурая сеньорита. Старый индеец кивнул, и по его неулыбчивому лицу скользнула понимающая усмешка. Полковник взял с него обещание в самом скором времени снова наведаться на ранчо, а на прощание сказал как бы между прочим:
— Насколько мне известно, ты познакомился с Кейном Ковингтоном, Тахома.
У Натали вырвалось удивленное восклицание.
— Это так, — невозмутимо ответил шаман. — Ты знаешь его, полковник Шелби?
— Он мой давний друг, — с гордостью сообщил тот.
— Храбрый воин, храбрый… — пробормотал старик.
— То же самое он сказал о тебе.
В ходе этого диалога Натали бросилось в глаза отсутствие лапы снежного барса на груди у Тахомы. Она промолчала, но как только дверь за дядей закрылась, подступила к индейцу с расспросами. Тот не стал скрывать, что отдал амулет своему новому другу.
— То есть Кейну Ковингтону! — вспылила Натали. — Как ты мог?!
— Я сделал это, — заявил шаман непререкаемым тоном. Он выпрямился на диване и отвернулся к окну, оставив Натали наедине со своими эмоциями. В конце концов ей волей-неволей пришлось успокоиться. Усевшись рядом, она положила изящные белые пальцы на уродливую темную руку индейца.
— Тахома, — начала она мягко, просительно, — ты не должен был отдавать свой охранный амулет, тем более Ковингтону. Этот человек присвоил Гранитный дворец и прилегающие к нему земли. Рано или поздно…
— Ему грозит опасность, — перебил старик.
— Тем лучше! — отрезала Натали. — Это потому, что он вторгся на чужую территорию. Ему самое время убраться назад на Миссисипи! Не понимаю, чего ради ты хочешь спасти этого… этого…
— Храбреца?
— Кто тебе сказал, что он храбрец?
— Я видел шрамы. Их оставил северянин, когда пытался убить его.
— Допустим, на спине у него шрамы. — Натали поднялась ;и начала ходить перед стариком взад-вперед. — Ну и что? Почему ты решил…
— Я не говорил про шрамы у него на спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95