– спросил король, обращая к нему суровое лицо.
– Это не совсем так, мой повелитель, король! – заметил Мило вообще. – Но я вижу тут такую разницу. Ты не настолько виноват, как тебе кажется: ведь в нашем мире отец воспитывает своего сына как в смысле телесном, так и относительно правил. На небесах – совсем другое дело. Там Сын всегда существовал, как и Отец, с самого начала. Он такой же Предвечный, как и Отец; Он рожден от Отца, но не сотворен. В этом святом деле не было ни малейшей греховности: одна чистая жертва. А в нашем земном деле было много грешного и ни тени самопожертвования.
– Да, мой грех, Мило! – рыдая, подхватил Ричард.
– О, Господи! Да нет же, по-моему! – отозвался старый священник. – Ты, государь, являешься лишь тем, чем твои предки сделали тебя. Но заметь теперь мои слова: жертвуя собой, ты можешь сделаться совсем иным. И тогда-то, если на тебе останутся лишь обычные грехи зараженного человека, ты еще сможешь угодить Всемогущему Богу исполнением того, что ты один способен совершить, – благодетельным самопожертвованием.
– Какую же жертву могу я принести? – спросил молодой король.
Мило привстал на стременах с самым восторженным видом.
– Видишь ли, господин мой! – начал он. – Вот уж два года, как ты носишь знак этого самопожертвования, но ничего еще для этого не успел совершить. А за эти два года избранный престол Господень подвергался поруганию, стал лоханью язычников. В оковах томится Честное Древо, это неоцененное сокровище, этот Жезл Благодати, этот знак свободы. Святой Гроб разверзнут, Антихрист царит везде. О, Боже, Боже! (тут аббат погрозил высоко поднятым пальцем). Долго ли все это будет продолжаться? Ты меня вопрошаешь о грехе и о самозаклании? Смотри же, вот твой путь!
Король Ричард мотнул сперва своей головой, а потом головой своего коня.
– Поезжай назад. Мило! Оставь меня! – сказал он, пришпоривая своего коня, и вскачь понесся прочь по серому долу.
Дружина всадников остановилась в Туаре и расположилась на ночлег в монастыре ордена Савиньи. Король Ричард все держался особняком, ел мало, говорил еще меньше. Всю или почти всю ночь он молился, стоя в одной рубашке на коленях в часовне, держа перед собой обнаженный меч вместо креста. На следующее утро, с первыми петухами, он созвал своих челядинцев и еще до зари погнал всех в дорогу с такой поспешностью, что не было еще полудня, как перед ними показался храм женского монастыря Фонтевро, словно груда темных скал.
За милю до городских стен король спешился и попросил своих разоружить его. Он отцепил от пояса свой меч, снял шлем и кольцо, плащ и кафтан с вышитым гербом, а также пояс своего родного края. Так, лишенный всех знаков своего высокого сана, одетый лишь в панцирь, с непокрытой головой, безоружный, пеший, он вступил в городок Фонтевро среди своих конных людей. Но не мог Ричард снять с себя свой царственный рост, царственный взгляд, повелительную поступь: все это с избытком заменяло то, чего он сам себя лишил.
Народ падал перед ним на колени. Многие, особенно женщины с детками, закутанными в большие платки, юноши и девушки хватали его за руку или за край панциря, чтобы, приложившись к ним, получить малую толику той благодати, которая, вестимо, дается королям от Бога. Приблизившись к церкви, он преклонил колена и опустил голову на грудь. Горе, по-видимому, как мороз, заледенило его нутро: он выпрямился, как окоченелый, и решительно пошел вперед. А никому и в голову не приходило, что этот король, подымавшийся по широким ступеням навстречу брату – покаянник!
Перед запертыми воротами аббатства стоял граф Джон, блистая роскошью своих пурпуровых одежд и графской короной на желтых волосах. Словно король, стоял он посреди своих пэров, но его покрасневшее лицо было неспокойно, а пальцы тревожно шевелились, что не пристало королю.
Нерешимость заставила его выждать, стоя на месте, пока Ричард не поднялся на первый ряд ступеней; но тут уж Джон чересчур суетливо спустился к нему, просчитывая ступеньки, то кивая головой, то словно бодаясь и вытягивая руки и весь стан, как проситель, знающий, что он не заслужил милости.
– Ура, король английский! Ура! – воскликнул он льстиво, но останавливаясь по-царски повыше, величаясь в своих королевских одеждах, и в то же время как бы пресмыкаясь перед принцем, стоявшим ниже его. Король
Ричард остановился, уже занеся ногу на следующую ступень, и выждал, чтобы граф спустился к нему.
– Как его положили? – были его первые слова. На лице брата отразился ужас.
– Ах, да почем я знаю? – содрогаясь, ответил он. – Я еще не видал его.
А он уже пробыл в Фонтевро целый день или даже больше.
– Как так? – спросил Ричард.
И Джон опять протянул вперед руки.
– О, братец! Я поджидал тебя! – громко воскликнул он и прибавил, понижая голос: – Я не мог один смотреть ему в лицо!
Это была, очевидно, правда: иначе он никогда бы не сказал этого.
– Пес! – произнес король Ричард. – Этим дела не поправишь. Но сказано в Писании: «И воззрят нань его же прободаша». Иди же туда!
Он поднялся на ступеньки в уровень с братом, и всем бросилось в глаза, что он на целую ладонь выше Джона, хоть тот был тоже рослый красивый мужчина.
– Нет, Ричард, с тобой, только с тобой! Без тебя – ни за что на свете! – проговорил Джон шепотом, вертя глазами.
Ричард не обратил на него внимания и велел распахнуть двери. Приказание было исполнено, и жуткий холод мрака, запах сырости и восковых свечей, дыхание смерти вырвались оттуда. Джон содрогнулся. Ричард не мешал ему дрожать и с солнечного света перешел под гулкие своды церкви. Легкой, решительной походкой вошел он туда, как храбрец, который смущается лишь до тех пор, пока не станет с опасностью лицом к лицу. Джон схватил брата за руку и на цыпочках вошел вслед за ним. Все остальные, французы и пуатуйцы, толпясь, следовали за ними, равно как и два епископа в облачении.
В самом дальнем конце церкви за большим Распятием они увидели высокие свечи, пылавшие вокруг гроба. Перед ним был небольшой белый алтарь, у которого священник шептал молитвы. Главный алтарь на возвышении не был освещен, а за решеткой северного входа монахини пели погребальные гимны. Король Ричард быстро продвинулся вперед, остальные кучкой шли позади. Посреди всего этого леденящего душу убранства лежал угрюмый, недовольный, каким был и при жизни, но теперь бесстрастный, как все покойники, бездыханный могучий король Англии, по-видимому, совершенно безучастный ко всему этому могуществу, – лежал мертвый граф Анжуйский, чуждый всему живому.
Однако это было не совсем так, если верить свидетельству очевидцев. Ненависть за гробом – вещь ужасная! Пусть один Бог будет судьей тому, что произошло, а я не берусь даже пересказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Это не совсем так, мой повелитель, король! – заметил Мило вообще. – Но я вижу тут такую разницу. Ты не настолько виноват, как тебе кажется: ведь в нашем мире отец воспитывает своего сына как в смысле телесном, так и относительно правил. На небесах – совсем другое дело. Там Сын всегда существовал, как и Отец, с самого начала. Он такой же Предвечный, как и Отец; Он рожден от Отца, но не сотворен. В этом святом деле не было ни малейшей греховности: одна чистая жертва. А в нашем земном деле было много грешного и ни тени самопожертвования.
– Да, мой грех, Мило! – рыдая, подхватил Ричард.
– О, Господи! Да нет же, по-моему! – отозвался старый священник. – Ты, государь, являешься лишь тем, чем твои предки сделали тебя. Но заметь теперь мои слова: жертвуя собой, ты можешь сделаться совсем иным. И тогда-то, если на тебе останутся лишь обычные грехи зараженного человека, ты еще сможешь угодить Всемогущему Богу исполнением того, что ты один способен совершить, – благодетельным самопожертвованием.
– Какую же жертву могу я принести? – спросил молодой король.
Мило привстал на стременах с самым восторженным видом.
– Видишь ли, господин мой! – начал он. – Вот уж два года, как ты носишь знак этого самопожертвования, но ничего еще для этого не успел совершить. А за эти два года избранный престол Господень подвергался поруганию, стал лоханью язычников. В оковах томится Честное Древо, это неоцененное сокровище, этот Жезл Благодати, этот знак свободы. Святой Гроб разверзнут, Антихрист царит везде. О, Боже, Боже! (тут аббат погрозил высоко поднятым пальцем). Долго ли все это будет продолжаться? Ты меня вопрошаешь о грехе и о самозаклании? Смотри же, вот твой путь!
Король Ричард мотнул сперва своей головой, а потом головой своего коня.
– Поезжай назад. Мило! Оставь меня! – сказал он, пришпоривая своего коня, и вскачь понесся прочь по серому долу.
Дружина всадников остановилась в Туаре и расположилась на ночлег в монастыре ордена Савиньи. Король Ричард все держался особняком, ел мало, говорил еще меньше. Всю или почти всю ночь он молился, стоя в одной рубашке на коленях в часовне, держа перед собой обнаженный меч вместо креста. На следующее утро, с первыми петухами, он созвал своих челядинцев и еще до зари погнал всех в дорогу с такой поспешностью, что не было еще полудня, как перед ними показался храм женского монастыря Фонтевро, словно груда темных скал.
За милю до городских стен король спешился и попросил своих разоружить его. Он отцепил от пояса свой меч, снял шлем и кольцо, плащ и кафтан с вышитым гербом, а также пояс своего родного края. Так, лишенный всех знаков своего высокого сана, одетый лишь в панцирь, с непокрытой головой, безоружный, пеший, он вступил в городок Фонтевро среди своих конных людей. Но не мог Ричард снять с себя свой царственный рост, царственный взгляд, повелительную поступь: все это с избытком заменяло то, чего он сам себя лишил.
Народ падал перед ним на колени. Многие, особенно женщины с детками, закутанными в большие платки, юноши и девушки хватали его за руку или за край панциря, чтобы, приложившись к ним, получить малую толику той благодати, которая, вестимо, дается королям от Бога. Приблизившись к церкви, он преклонил колена и опустил голову на грудь. Горе, по-видимому, как мороз, заледенило его нутро: он выпрямился, как окоченелый, и решительно пошел вперед. А никому и в голову не приходило, что этот король, подымавшийся по широким ступеням навстречу брату – покаянник!
Перед запертыми воротами аббатства стоял граф Джон, блистая роскошью своих пурпуровых одежд и графской короной на желтых волосах. Словно король, стоял он посреди своих пэров, но его покрасневшее лицо было неспокойно, а пальцы тревожно шевелились, что не пристало королю.
Нерешимость заставила его выждать, стоя на месте, пока Ричард не поднялся на первый ряд ступеней; но тут уж Джон чересчур суетливо спустился к нему, просчитывая ступеньки, то кивая головой, то словно бодаясь и вытягивая руки и весь стан, как проситель, знающий, что он не заслужил милости.
– Ура, король английский! Ура! – воскликнул он льстиво, но останавливаясь по-царски повыше, величаясь в своих королевских одеждах, и в то же время как бы пресмыкаясь перед принцем, стоявшим ниже его. Король
Ричард остановился, уже занеся ногу на следующую ступень, и выждал, чтобы граф спустился к нему.
– Как его положили? – были его первые слова. На лице брата отразился ужас.
– Ах, да почем я знаю? – содрогаясь, ответил он. – Я еще не видал его.
А он уже пробыл в Фонтевро целый день или даже больше.
– Как так? – спросил Ричард.
И Джон опять протянул вперед руки.
– О, братец! Я поджидал тебя! – громко воскликнул он и прибавил, понижая голос: – Я не мог один смотреть ему в лицо!
Это была, очевидно, правда: иначе он никогда бы не сказал этого.
– Пес! – произнес король Ричард. – Этим дела не поправишь. Но сказано в Писании: «И воззрят нань его же прободаша». Иди же туда!
Он поднялся на ступеньки в уровень с братом, и всем бросилось в глаза, что он на целую ладонь выше Джона, хоть тот был тоже рослый красивый мужчина.
– Нет, Ричард, с тобой, только с тобой! Без тебя – ни за что на свете! – проговорил Джон шепотом, вертя глазами.
Ричард не обратил на него внимания и велел распахнуть двери. Приказание было исполнено, и жуткий холод мрака, запах сырости и восковых свечей, дыхание смерти вырвались оттуда. Джон содрогнулся. Ричард не мешал ему дрожать и с солнечного света перешел под гулкие своды церкви. Легкой, решительной походкой вошел он туда, как храбрец, который смущается лишь до тех пор, пока не станет с опасностью лицом к лицу. Джон схватил брата за руку и на цыпочках вошел вслед за ним. Все остальные, французы и пуатуйцы, толпясь, следовали за ними, равно как и два епископа в облачении.
В самом дальнем конце церкви за большим Распятием они увидели высокие свечи, пылавшие вокруг гроба. Перед ним был небольшой белый алтарь, у которого священник шептал молитвы. Главный алтарь на возвышении не был освещен, а за решеткой северного входа монахини пели погребальные гимны. Король Ричард быстро продвинулся вперед, остальные кучкой шли позади. Посреди всего этого леденящего душу убранства лежал угрюмый, недовольный, каким был и при жизни, но теперь бесстрастный, как все покойники, бездыханный могучий король Англии, по-видимому, совершенно безучастный ко всему этому могуществу, – лежал мертвый граф Анжуйский, чуждый всему живому.
Однако это было не совсем так, если верить свидетельству очевидцев. Ненависть за гробом – вещь ужасная! Пусть один Бог будет судьей тому, что произошло, а я не берусь даже пересказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95