Но Филипп не хотел подвергаться опасности, а герцог Бургундский выжидал, что скажет Филипп. Что же касается Сен-Поля, то он представлял из себя два-три меча да неиссякаемый источник зависти. А в глубине, позади всех, стояла неукротимая Элоиза с укором в своих ввалившихся глазах. В конце концов, граф Джон, немного погодя, выехал в Фонтевро со всей пышностью, какую только можно было немедленно устроить. Туда же, само собой разумеется, отправилась и мадам Элоиза.
"Я находился при моем господине, – повествует аббат Мило в своей книге, – когда ему принесли весть о смерти отца. Он только что вернулся домой из поездки на юг, где целые дни напролет занимался соколиной охотой в лугах и наслаждался отдыхом в непринужденном кругу своих присных с Жанной на коленях. Бертран де Борн тоже был там и распевал какую-то смелую песенку. Были тут еще кроткий виконт де Безьер, мадам Элиса Монфор, которая сидела на подушке и играла рукой дамы Жанны, Гастон Беарнец и, кажется, еще мадам Тибор де Везеле. Вдруг неожиданно вошел привратник и в дверях пал на одно колено – церемония, которой терпеть не мог граф Пуату. Ричард нахмурился.
– Ну, Госельм, полно! Встань на обе ноги, дружище, если хочешь мне угодить.
– Ваше королевское величество, – начал Госельм, но остановился,
Господин мой воззрился на него.
– О, Deus! – воскликнул он по-нашему. У него захватило дух. Жанна соскользнула с его колен и упала пред ним на колени. Так же опустились на колени все присутствующие и стояли неподвижно, покуда Гастон Беарнец, самый шальной из них, не вскочил с громким криком:
– Ура, король английского народа!.. Ура! О, граф Анжуйский!
Все мы подхватили этот крик. Но Ричард остановил нас: в глазах его отразился взгляд, надрывающий сердце.
– Помилуй меня, Боже! Большой я грешник! – промолвил он и закрыл лицо руками.
Никто не проронил ни слова; а Жанна низко-низко наклонилась и губами коснулась его ноги.
Ричард послал за глашатаями; а к нам ворвался Гюг Пюйзет, епископ Дургемский, весь так и пылая лицом, далеко оставляя за собой всех остальных, а также и всякое приличие. Тем временем король Ричард успел оправиться. Он выслушал скорбную весть, не дрогнув ни одной чертой, и отдал несколько кратких приказаний. Первым из них было – со всей пышностью перевезти в Фонтевро тело покойного короля; вторым – воздвигнуть помост в его собственной часовне, здесь, в Пуатье, и возжечь там высокие свечи.
Как только все это было готово, он оставил покой, в котором сидел вместе с нами, и, выйдя вон в то время, как мы еще продолжали стоять, почтительно склоняясь перед ним, направился в часовню. Всю ночь провел он там на коленях, один, с парой священников. Он не посылал за графиней Жанной, а она сама не осмеливалась войти к нему. Ее дамы говорили мне, что она тоже всю ночь провела в молитве пред Распятием в своей спальне. Оно и понятно: ей ведь предстояло трудное дело – носить королевский венец,
Дня два или три спустя, ранним утром, вступил король Ричард в Фонтевро. Я поехал вместе с ним, а также Гюг Дургемский, епископ Пуатьевский, дофин Овернский. Вот они, да канцлер города Пуатье с челядинцами и телохранителями всего-то и было нашей свиты. Графиня Жанна была каждую минуту готова следовать за супругом к его двору вместе со всеми своими дамами, куда бы и когда бы он не указал ей. Бертран де Борн выехал среди ночи, и королю Ричарду не пришлось его больше видеть. Но мне, клянусь Богом, придется еще говорить об его последнем тенцоне, об его последней королевской сирвенте!
Перед самым отъездом король Ричард дважды облобызал графиню Жанну, прощаясь с ней в большом зале.
– Прощай, моя королева! – сказал он коротко и ясно, и (как думают иные, только не я) не без задней мысли, – Да будет тебе Бог защитой! Я с тобой увижусь через несколько дней.
Если этот мужчина уже успел измениться, Жанна ни в чем не изменилась. Она имела весьма угрюмый вид, но не проливала слез и подставила лицо свое ему для поцелуев покорно, как дитя. Она не говорила ровно ничего, но, вся бледная, стояла на пороге вместе со своими дамами, пока король Ричард ехал по мосту.
Что касается лично меня, – в заключение говорит аббат Мило, – я беру в расчет молодость и необузданную кровь этого благороднейшего отпрыска древнего рода. Я припоминаю их грозные имена – Тортульф Лесник, Немерзляк Фульк Черный, Фульк Рыжий, Жеффруа Серокафтанник, Жеффруа Красавец и этого старика Генриха, самого порочного из них. Припоминаю также их деяния – войну отца с сыновьями, заговоры сыновей против отца своего, ненависть к справедливости и любовь к неправде, их гонения на служителей алтаря и монахов, их пированья на собственных бойнях. И говорю я себе тогда: "Ну, милейший Мило, а как бы ты сам принял весть о призвании тебя на королевский и графский престол? Сказал ли бы ты, как принц Джон: «Христе Боже! Что мы будем делать, Ален?», или же: «Помилуй меня, Боже! Я – великий грешник!».
Правду сказать, ведь не граф Джон был призван владеть королевством, а Ричард! Впрочем, я предпочитаю думать, что в эту минуту каждый из них видел пред собой не столько опустелый трон, сколько своего покойного отца. При этом Джон думал о своей безопасности, а Ричард – о своем грехе.
Однако такие размышления – пустое дело, под стать лишь старикам. А вы, читатели мои, полагаю, совсем молодые люди".
Глава XIII
КАК ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ В ФОНТЕВРО
Размышляя сам с собой на пути чрез туманные долины, король Ричард вдруг натянул поводья и послал гонца за аббатом Мило. Тот поспешил пришпорить своего мула. Как только он поравнялся со своим господином, тот заговорил с ним спокойным голосом, как человек, готовый к худшему.
– Мило! Что должен делать человек, убивший своего отца родного? Возможно ли раскаяние для такого грешника?
Мило сначала посмотрел на голубое небо, потом обвел вокруг глазами землю, одетую в золото и изумруды. Он совсем прищурил глаза и не мешал солнышку играть у него на лице. Воздух был особенно мягок, торф под ногами – особенно податлив. Ему нравилось тут.
– Государь! – начал он. – Это – тяжелый вопрос. Но на свете бывали дела и похуже.
– Назови мне, друг мой, хоть одно из них, – промолвил король, устремив глаза на край холма.
– Государь мой, король Ричард! – отвечал Мило. – Был некогда Отец, который Сам убил Сына своего, дабы люди сделались лучше. Я полагаю, то было страшное горе.
Король не проронил ни слова в продолжение нескольких шагов, но затем спросил:
– А стали ли от этого люди много лучше?
– Прекрасный мой владыка! – возразил Мило. – Не очень-то. Но уже это – не вина Бога; ведь люди всегда, да и сейчас, еще могли бы исправиться.
– Неужели же. Мило, ты осмелишься ставить мое ужаснейшее злодеяние наряду с Божественной Жертвой искупления?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95