(В 1936 году ВЦИК снял судимость, а через тридцать три года Военная коллегия Верховного Суда СССР уже полностью реабилитирует Г. Н. Четверухина посмертно.)
Последние годы жизни Георгий Николаевич преподавал в ЛЭТИ – Ленинградском электротехническом, был деканом приборо строительного факультета. По вечерам писал главный труд своей жизни – трехтомную монографию по истории береговой артил лерии.
– Когда он умер? – спросил я, уже предчувствуя навязчивую черную дату.
– Он умер в сорок втором… – вздохнул Кирилл Георгиевич. – От острой сердечной недостаточности. Мы свезли его на Волково кладбище, предали земле. Каково же было наше горе и отча яние, когда, придя через несколько дней на могилу, мы увидели, что в ней похоронен кто-то другой, а труп отца вырыли и бро сили неподалеку в общую кучу… На наше счастье, поблизости работали саперы. Мы упросили их взорвать мерзлую землю то лом. Они это сделали, и мы опустили отца в яму на Квистовой дорожке…
Мама ослепла в блокаду. После войны ей назначили пенсию, но очень маленькую. У отца на советском флоте выслуга из-за ареста получилась небольшая, по гражданской линии он тоже не успел набрать положенный стаж. Правда, адмирал флота Иван Степанович Исаков возбудил ходатайство о присвоении вдове Четверухина персональной пенсии областного значения, но дело так ничем и не кончилось.
Первый том монографии вышел при жизни отца. Второй он видел только в гранках перед самой смертью. А третий… Третий так и не издан. Он лежит у меня в рукописи.
За стеной терзали пианино. Кто-то настырно долбил одним пальцем, подпевая:
Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке воду пил…
Я вышел на набережную Фонтанки поздно, за полночь. Светофоробливал лицо предмостного сфинкса алым светом. По ту сторону не спал, как и Четверухин, корпел над чертежами старинных па русников Андрей Леонидович Ларионов. Судьбы их отцов, судьбы книг, написанных их отцами, были столь же похожими, как оба берега Фонтанки, на которых жили их благодарные сыновья.
Севастополь. Июнь 1988 года
За красными черепичными крышами, за серыми, как парусина, стенами, за бурыми, выжженными солнцем взгорьями, за рафинадно-белыми фортами – синело, голубело, зеленело севастопольское море. В его недальней дали сквозь дымку моря и марево города едва проступали призрачно-голубоватые силуэты кораблей.
Вот такой вид открывался с вершины косогора коммунхозовского кладбища № 3, куда я взобрался, чтобы высмотреть в густых зарослях рубку злосчастной «Камбалы». Ведь это был единственный в стране памятник первым русским подводникам, а значит, и всем тем героям этой хроники, что остались без могил и без надгробий: Ризничу, Домерщикову, Беклемишеву, Щенсновичу, Левицкому…
Я проискал в заросшем лабиринте перископ с мраморным ан гелом битый час. Бабка-сторожиха не знала ровным счетом ничего; куда и по какой тропе идти, не подскажут ни указатели, ни план, их не было здесь от века. Я продирался сквозь колючие кусты наугад мимо гостеприимно распахнутых – с гражданской еще – фамильных склепов, мимо расколотых мраморных плит, поверженных крестов, буйно поросших жесткими крымскими травами. Могилы моряков были отмечены якорями и цепями, висящими на артилле рийских снарядах. Якорей этих громоздилось здесь не меньше, чем в ином порту, а снарядов – чем в ином арсенале.
Я обнаружил могилу капитана 1-го ранга Голикова, командира броненосца «Потемкин», унтер-офицера Олиференко, рулевого с подводной лодки «Карась», мичмана Верещагина с канонерки «Ку банец»… А перископ «Камбалы» все не попадался. Густая зелень скрывала его столь же невидимо, как когда-то морская глу бина…
Вообще-то это было довольно светлое, солнечное, жизнерадостное кладбище. Оно походило на руины древнего города где-нибудь в южноамериканской сельве или индокитайских джунглях. Здесь охотно уединялись влюбленные парочки и любители разлить на троих без свидетелей. Тоску наводили лишь многочисленные следы молодых вандалов, сокрушавших тут все и вся: саркофаги, ажурный чугун решеток, урны, склепы, кресты, плиты…
Я уж собрался было уходить, как вдруг, выйдя на южную сторону, поймал на себе угрюмый взгляд шести насупленных под броневыми приливами смотровых щелей, прорезанных в толстой стали рубки. Темно-зеленые туи, росшие по сторонам, вздымались выше поднятого перископа. Мраморный ангел был давно отбит, но боевой металл подводного корабля устоял под ударами варваров. Более того, он был заботливо выкрашен в светло-серый – шаровой – цвет, а якорь у подножия посверкивал новеньким лаком. На одной из его лап лежал букетик лаванды. И я знал, чьи руки привели в порядок этот уникальный памятник.
Это сделал Вячеслав Зенцов, бывший офицер флота, а ныне капитан катера «Эколог», ходившего под флагом Академии наук СССР; он и его друзья по клубу любителей истории города выгребли из рубки полцентнера винных пробок, заварили входной люк, чтобы местные выпивохи не оскверняли могилу, положили новый якорь…
Две волны схлестнулись над рубкой старой субмарины – волна забвения и волна памяти.
Глава седьмая
ЛЬДЫ И ЗВЕЗДЫ КАПИТАНА ГЕРНЕТА
Ленинград. 1988 год
«В семь утра восьмого августа тысяча девятьсот сорок третьего года в степном Казахстане умер счетовод павлодарского колхоза «Спартак»…»
Стол дрогнул, и чай в моем стакане заходил кругами. Это тремя этажами ниже заработали мощные печатные машины…
Я жил в «комнатах для приезжих», что устроены в ленинградском корпункте «Правды» над местной типографией. Часа за два до полуночи начинали печатать центральные газеты, и тогда пол, стены, стол мерно вздрагивали и «комнаты для приезжих» напо минали каюты вблизи корабельных машин.
Я перечитал первую строчку своего очерка, и мне вдруг захотелось бежать с этим листком в типографию, сунуть его выпускающему и сказать ему: «Остановите ротацию! Это нужно в номер. Это очень важно! Восьмого августа тысяча девятьсот сорок третьего года в степном Казахстане умер счетовод павлодарского колхоза «Спар так»…»
Чернорецк. 1943 год
Его отнесли к той баньке-мазанке, где он жил последний год своей жизни. Тело накрыли серым брезентовым плащом. Пожитки покойного счетовода, сложенные в черную фуражку, сдали председателю колхоза, чтобы тот переслал их родственникам, если таковые объявятся.
Опись счетоводова имущества, сделанная милиционером из Краснокутска, уместилась на бумажной четвертушке:
«1. Портсигар серебряный с надписью «Командиру – Человеку».
2. Стаканчик для бритья, алюминиевый.
3. Книга «Небесная механика» М. Ф. Субботина.
4. XXIII том Полного собрания сочинений В. И. Ленина».
В эту опись не было занесено самое главное – звездное небо, ибо оно тоже принадлежало счетоводу на правах совершенно особых…
О новом счетоводе ходил по селу странный, то есть не то что странный – невероятный, кощунственный слух, пущенный не иначе старухами, веровавшими в беглых царей, вроде Александра Первого, который вовсе не почил в бозе при загадочных обстоятельствах в Таганроге, а на самом деле, как уверяли сведущие люди, тайно ушел в скит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Последние годы жизни Георгий Николаевич преподавал в ЛЭТИ – Ленинградском электротехническом, был деканом приборо строительного факультета. По вечерам писал главный труд своей жизни – трехтомную монографию по истории береговой артил лерии.
– Когда он умер? – спросил я, уже предчувствуя навязчивую черную дату.
– Он умер в сорок втором… – вздохнул Кирилл Георгиевич. – От острой сердечной недостаточности. Мы свезли его на Волково кладбище, предали земле. Каково же было наше горе и отча яние, когда, придя через несколько дней на могилу, мы увидели, что в ней похоронен кто-то другой, а труп отца вырыли и бро сили неподалеку в общую кучу… На наше счастье, поблизости работали саперы. Мы упросили их взорвать мерзлую землю то лом. Они это сделали, и мы опустили отца в яму на Квистовой дорожке…
Мама ослепла в блокаду. После войны ей назначили пенсию, но очень маленькую. У отца на советском флоте выслуга из-за ареста получилась небольшая, по гражданской линии он тоже не успел набрать положенный стаж. Правда, адмирал флота Иван Степанович Исаков возбудил ходатайство о присвоении вдове Четверухина персональной пенсии областного значения, но дело так ничем и не кончилось.
Первый том монографии вышел при жизни отца. Второй он видел только в гранках перед самой смертью. А третий… Третий так и не издан. Он лежит у меня в рукописи.
За стеной терзали пианино. Кто-то настырно долбил одним пальцем, подпевая:
Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке воду пил…
Я вышел на набережную Фонтанки поздно, за полночь. Светофоробливал лицо предмостного сфинкса алым светом. По ту сторону не спал, как и Четверухин, корпел над чертежами старинных па русников Андрей Леонидович Ларионов. Судьбы их отцов, судьбы книг, написанных их отцами, были столь же похожими, как оба берега Фонтанки, на которых жили их благодарные сыновья.
Севастополь. Июнь 1988 года
За красными черепичными крышами, за серыми, как парусина, стенами, за бурыми, выжженными солнцем взгорьями, за рафинадно-белыми фортами – синело, голубело, зеленело севастопольское море. В его недальней дали сквозь дымку моря и марево города едва проступали призрачно-голубоватые силуэты кораблей.
Вот такой вид открывался с вершины косогора коммунхозовского кладбища № 3, куда я взобрался, чтобы высмотреть в густых зарослях рубку злосчастной «Камбалы». Ведь это был единственный в стране памятник первым русским подводникам, а значит, и всем тем героям этой хроники, что остались без могил и без надгробий: Ризничу, Домерщикову, Беклемишеву, Щенсновичу, Левицкому…
Я проискал в заросшем лабиринте перископ с мраморным ан гелом битый час. Бабка-сторожиха не знала ровным счетом ничего; куда и по какой тропе идти, не подскажут ни указатели, ни план, их не было здесь от века. Я продирался сквозь колючие кусты наугад мимо гостеприимно распахнутых – с гражданской еще – фамильных склепов, мимо расколотых мраморных плит, поверженных крестов, буйно поросших жесткими крымскими травами. Могилы моряков были отмечены якорями и цепями, висящими на артилле рийских снарядах. Якорей этих громоздилось здесь не меньше, чем в ином порту, а снарядов – чем в ином арсенале.
Я обнаружил могилу капитана 1-го ранга Голикова, командира броненосца «Потемкин», унтер-офицера Олиференко, рулевого с подводной лодки «Карась», мичмана Верещагина с канонерки «Ку банец»… А перископ «Камбалы» все не попадался. Густая зелень скрывала его столь же невидимо, как когда-то морская глу бина…
Вообще-то это было довольно светлое, солнечное, жизнерадостное кладбище. Оно походило на руины древнего города где-нибудь в южноамериканской сельве или индокитайских джунглях. Здесь охотно уединялись влюбленные парочки и любители разлить на троих без свидетелей. Тоску наводили лишь многочисленные следы молодых вандалов, сокрушавших тут все и вся: саркофаги, ажурный чугун решеток, урны, склепы, кресты, плиты…
Я уж собрался было уходить, как вдруг, выйдя на южную сторону, поймал на себе угрюмый взгляд шести насупленных под броневыми приливами смотровых щелей, прорезанных в толстой стали рубки. Темно-зеленые туи, росшие по сторонам, вздымались выше поднятого перископа. Мраморный ангел был давно отбит, но боевой металл подводного корабля устоял под ударами варваров. Более того, он был заботливо выкрашен в светло-серый – шаровой – цвет, а якорь у подножия посверкивал новеньким лаком. На одной из его лап лежал букетик лаванды. И я знал, чьи руки привели в порядок этот уникальный памятник.
Это сделал Вячеслав Зенцов, бывший офицер флота, а ныне капитан катера «Эколог», ходившего под флагом Академии наук СССР; он и его друзья по клубу любителей истории города выгребли из рубки полцентнера винных пробок, заварили входной люк, чтобы местные выпивохи не оскверняли могилу, положили новый якорь…
Две волны схлестнулись над рубкой старой субмарины – волна забвения и волна памяти.
Глава седьмая
ЛЬДЫ И ЗВЕЗДЫ КАПИТАНА ГЕРНЕТА
Ленинград. 1988 год
«В семь утра восьмого августа тысяча девятьсот сорок третьего года в степном Казахстане умер счетовод павлодарского колхоза «Спартак»…»
Стол дрогнул, и чай в моем стакане заходил кругами. Это тремя этажами ниже заработали мощные печатные машины…
Я жил в «комнатах для приезжих», что устроены в ленинградском корпункте «Правды» над местной типографией. Часа за два до полуночи начинали печатать центральные газеты, и тогда пол, стены, стол мерно вздрагивали и «комнаты для приезжих» напо минали каюты вблизи корабельных машин.
Я перечитал первую строчку своего очерка, и мне вдруг захотелось бежать с этим листком в типографию, сунуть его выпускающему и сказать ему: «Остановите ротацию! Это нужно в номер. Это очень важно! Восьмого августа тысяча девятьсот сорок третьего года в степном Казахстане умер счетовод павлодарского колхоза «Спар так»…»
Чернорецк. 1943 год
Его отнесли к той баньке-мазанке, где он жил последний год своей жизни. Тело накрыли серым брезентовым плащом. Пожитки покойного счетовода, сложенные в черную фуражку, сдали председателю колхоза, чтобы тот переслал их родственникам, если таковые объявятся.
Опись счетоводова имущества, сделанная милиционером из Краснокутска, уместилась на бумажной четвертушке:
«1. Портсигар серебряный с надписью «Командиру – Человеку».
2. Стаканчик для бритья, алюминиевый.
3. Книга «Небесная механика» М. Ф. Субботина.
4. XXIII том Полного собрания сочинений В. И. Ленина».
В эту опись не было занесено самое главное – звездное небо, ибо оно тоже принадлежало счетоводу на правах совершенно особых…
О новом счетоводе ходил по селу странный, то есть не то что странный – невероятный, кощунственный слух, пущенный не иначе старухами, веровавшими в беглых царей, вроде Александра Первого, который вовсе не почил в бозе при загадочных обстоятельствах в Таганроге, а на самом деле, как уверяли сведущие люди, тайно ушел в скит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108