Скоро они очутились в извилистых проливах, где надо было искусно лавировать между подводными камнями. Много казаков уже толпилось на берегу; кто одевался, кто подтягивал седло, кто сидел, закуривая люльку. Ганжа стал оттирать окоченевшего Тимоша, но тот долго не приходил в себя, так долго, что старый Ганжа даже испугался.
– Не умер ли? – с беспокойством пробормотал он и, прикрыв его своей буркой, опять стал усердно растирать ему грудь, руки и ноги.
– Эх, если бы горилки достать, – с сожалением проговорил он, посматривая на обступивших его казаков.
– Что выдумал, старый! Какая тебе горилка в походе! За горилку атаман таких палок надает, что и ног не унесешь... Был бы тут еще жид, он, может быть, и раздобыл бы, да жидов-то всех в обозе оставили.
На загорелых суровых лицах виднелось горячее участие; эти руки, бесстрастно коловшие и давившие сотни подобных малышей, теперь услужливо подстилали бурки и помогали кто чем мог.
Тимош слабо шевельнулся, с усилием вздохнул и открыл глаза. Старый Ганжа смахнул даже непрошеную слезинку и на радостях чуть не пустился в пляс.
Последняя партия казаков выходила на берег, а вместе с нею и сам атаман в сопровождении Баюна. Тимоша уже одели и закутали в несколько бурок. Он все еще не мог подняться на ноги, сидел и трясся как в лихорадке.
– Ге-ге, хлопец! – сказал Павлюк, подходя к нему. – Видно, казаком-то быть не так легко, как кажется; вот ты первого испытания и не выдержал. Как же ты поедешь вверх по порогам?
Тимош молчал и смущенно улыбался. Ему было стыдно, что он столько наделал хлопот старому Ганже и еще стыднее оттого, что тот его даже не побранил. «Хоть бы ругнул хорошенько! – думалось ему, – все бы легче было. Отец бы непременно уж раскричался, а то бы и нагайкою угостил, а они вон все какие добрые».
В глубине острова между скалами находилась котловина; в ней казаки расположились ужинать и ночевать. С рассветом предполагалось осмотреть челны, скрытые в бухте, приготовить их и сейчас же отправиться в путь, чтобы еще засветло проехать пороги. Зажгли костры, уселись вокруг дымящейся каши, пошли нескончаемые разговоры, рассказы, шутки и прибаутки.
Вдруг на одном из утесов показалась какая-то фигура; она медленно ползла в низ, цепляясь за камни и уступы. Все повскакали с мест, схватились за сабли, за пистолеты, как вдруг старый Ганжа воскликнул:
– Да это Злой! Ей-ей, Злой! Пусть меня ляхи слопают, если это не он! Утек и он за нами, хоть я его и не хотел брать с собой.
Иван Злой подошел к табору, оглядел всех с самым беззаботным видом и, отвесив низкий поклон на все четыре стороны, громко проговорил:
– Здоровы будьте, братове! Принимаете ли меня в свой кош?
Казаки обступили новоприбывшего и молча переглядывались друг с другом.
– А кто тебя здесь знает, друже? – обратился к нему Сулима.
– Я! – ответил Ганжа, выходя в круг.
– И я! – произнес Смольчуг, становясь с ним рядом.
– И я! – проговорил Тимош, тоже выступая вперед.
– Вот так добре! – засмеялся Павлюк. – Два казака да еще полказака, порука хоть куда!
Тимош немного смутился, но не отступил.
– Так ты его знаешь, старина? – обратился Сулима к Ганже. – Можешь за него поручиться?
– Мочь-то бы мог: он казак верный, до сих пор ни в чем дурном замечен не был, – проговорил в раздумье Ганжа, – да только лют он больно, положиться на него нельзя. Как рассвирепеет, и самого атамана зарубит.
– Ну, это плохая порука! – с усмешкой, как бы про себя заметил Павлюк.
– А ты что скажешь? – обратился атаман к Смольчугу.
– Да то же, что и дид, – проговорил молодой человек, – взять его – беда, и не взять – тоже.
– Ну а ты? – с усмешкой обратился атаман к Тимошу.
– Я, пане атамане, думаю, что надо его взять, – бойко проговорил Тимош.
Он в эту минуту чувствовал себя настоящим казаком и с гордостью посматривал на тесно сплотившийся круг.
– Иван Злой всегда слушался моего татка и был ему верным слугой. Я за него головой готов поручиться.
– Ого-го! – засмеялись казаки, – вот какая дорогая голова у нас в залоге!
– Что ж, – гордо возразил Тимош, – татко теперь дорого бы дал за мою голову, да не видать ему меня...
Чуть заметная усмешка скользнула по лицу Злого. Он быстро, мельком взглянул на Тимоша, покрутил ус и потом, обратясь к атаману, спросил:
– Что ж, принимаете меня, что ли? Буду служить вам верой и правдой!
– Принимаем, принимаем! – весело вскрикнули казаки и разбрелись к кострам.
– А дуже рассердился татко, когда не нашел меня в корчме? – спросил Тимош у Злого.
– Не знаю, – уклончиво отвечал тот, – я утек и не видал его.
Злой вообще обладал способностью лгать и изворачиваться, нисколько не смущаясь. Несмотря на свой ограниченный ум, он всегда находил выход из всякого затруднительного положения. И теперь, в разговоре с Тимошем и Ганжей, он обошел все щекотливые вопросы, рассказал, как прежде всего поспешил на Кашеварницу и, увидев челны, рассудил, что рано или поздно казаки сюда приедут.
– Я ведь здесь сижу с самого полудня, отощал совсем, – говорил он, поспешно хлебая кашу.
– А ты уж и челны пронюхал? – спросил его Павлюк, подозрительно осматривая его пытливым взором с головы до ног.
– Я нечаянно увидал челны. Бродил по острову и увидал.
– Гм, ловкий хлопец! – протянул Павлюк, покуривая люльку.
На другое утро, чуть свет, казаки поднялись и, пожевывая сухие лепешки, побрели к челнам. На противоположном берегу острова, в узком заливе, совершенно заслоненном скалами, качалось на волнах до пятидесяти длинных ходких чаек со сложенными снастями. Все казаки разделились на отряды, из каждого отряда вышли два рулевых, подошли к своим лодкам, внимательно осмотрели дно, уключины, оба руля – на носу и на корме. Плавание предстояло трудное, – малейшая неисправность могла погубить лодку вместе с ее гребцами. Повреждений и неисправностей оказалось немного. Чайки были прочные, только что перед походом выдолбленные из здоровых стволов лип и ив и обитые новым тесом. Кое-где доски отстали, но вбить новые гвозди ничего не стоило: у каждого рулевого был запас таких гвоздей. По краям челнов были привязаны толстые пучки камыша, обвитые ивовым лыком или боярышником и обхватывавшие лодку с обеих сторон от кормы до носа. Эти камыши тоже пришлось кое-где подвязать, подправить и починить некоторые из пятнадцати пар уключин, расшатавшихся от продолжительной гребли. Парусов пока не распускали: во-первых, потому, что не было ветра, во-вторых, при плавании против течения они только бы мешали.
Наконец челны были готовы. Каждый отряд человек в пятьдесят чинно, в строгом порядке подошел к своей лодке и занял привычные места. Гребцы подняли весла, ожидая приказания атамана. На атаманской чайке развевался красный флаг с белым крестом, а корма и нос были украшены дорогой парчой, перемешанною с аксамитом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Не умер ли? – с беспокойством пробормотал он и, прикрыв его своей буркой, опять стал усердно растирать ему грудь, руки и ноги.
– Эх, если бы горилки достать, – с сожалением проговорил он, посматривая на обступивших его казаков.
– Что выдумал, старый! Какая тебе горилка в походе! За горилку атаман таких палок надает, что и ног не унесешь... Был бы тут еще жид, он, может быть, и раздобыл бы, да жидов-то всех в обозе оставили.
На загорелых суровых лицах виднелось горячее участие; эти руки, бесстрастно коловшие и давившие сотни подобных малышей, теперь услужливо подстилали бурки и помогали кто чем мог.
Тимош слабо шевельнулся, с усилием вздохнул и открыл глаза. Старый Ганжа смахнул даже непрошеную слезинку и на радостях чуть не пустился в пляс.
Последняя партия казаков выходила на берег, а вместе с нею и сам атаман в сопровождении Баюна. Тимоша уже одели и закутали в несколько бурок. Он все еще не мог подняться на ноги, сидел и трясся как в лихорадке.
– Ге-ге, хлопец! – сказал Павлюк, подходя к нему. – Видно, казаком-то быть не так легко, как кажется; вот ты первого испытания и не выдержал. Как же ты поедешь вверх по порогам?
Тимош молчал и смущенно улыбался. Ему было стыдно, что он столько наделал хлопот старому Ганже и еще стыднее оттого, что тот его даже не побранил. «Хоть бы ругнул хорошенько! – думалось ему, – все бы легче было. Отец бы непременно уж раскричался, а то бы и нагайкою угостил, а они вон все какие добрые».
В глубине острова между скалами находилась котловина; в ней казаки расположились ужинать и ночевать. С рассветом предполагалось осмотреть челны, скрытые в бухте, приготовить их и сейчас же отправиться в путь, чтобы еще засветло проехать пороги. Зажгли костры, уселись вокруг дымящейся каши, пошли нескончаемые разговоры, рассказы, шутки и прибаутки.
Вдруг на одном из утесов показалась какая-то фигура; она медленно ползла в низ, цепляясь за камни и уступы. Все повскакали с мест, схватились за сабли, за пистолеты, как вдруг старый Ганжа воскликнул:
– Да это Злой! Ей-ей, Злой! Пусть меня ляхи слопают, если это не он! Утек и он за нами, хоть я его и не хотел брать с собой.
Иван Злой подошел к табору, оглядел всех с самым беззаботным видом и, отвесив низкий поклон на все четыре стороны, громко проговорил:
– Здоровы будьте, братове! Принимаете ли меня в свой кош?
Казаки обступили новоприбывшего и молча переглядывались друг с другом.
– А кто тебя здесь знает, друже? – обратился к нему Сулима.
– Я! – ответил Ганжа, выходя в круг.
– И я! – произнес Смольчуг, становясь с ним рядом.
– И я! – проговорил Тимош, тоже выступая вперед.
– Вот так добре! – засмеялся Павлюк. – Два казака да еще полказака, порука хоть куда!
Тимош немного смутился, но не отступил.
– Так ты его знаешь, старина? – обратился Сулима к Ганже. – Можешь за него поручиться?
– Мочь-то бы мог: он казак верный, до сих пор ни в чем дурном замечен не был, – проговорил в раздумье Ганжа, – да только лют он больно, положиться на него нельзя. Как рассвирепеет, и самого атамана зарубит.
– Ну, это плохая порука! – с усмешкой, как бы про себя заметил Павлюк.
– А ты что скажешь? – обратился атаман к Смольчугу.
– Да то же, что и дид, – проговорил молодой человек, – взять его – беда, и не взять – тоже.
– Ну а ты? – с усмешкой обратился атаман к Тимошу.
– Я, пане атамане, думаю, что надо его взять, – бойко проговорил Тимош.
Он в эту минуту чувствовал себя настоящим казаком и с гордостью посматривал на тесно сплотившийся круг.
– Иван Злой всегда слушался моего татка и был ему верным слугой. Я за него головой готов поручиться.
– Ого-го! – засмеялись казаки, – вот какая дорогая голова у нас в залоге!
– Что ж, – гордо возразил Тимош, – татко теперь дорого бы дал за мою голову, да не видать ему меня...
Чуть заметная усмешка скользнула по лицу Злого. Он быстро, мельком взглянул на Тимоша, покрутил ус и потом, обратясь к атаману, спросил:
– Что ж, принимаете меня, что ли? Буду служить вам верой и правдой!
– Принимаем, принимаем! – весело вскрикнули казаки и разбрелись к кострам.
– А дуже рассердился татко, когда не нашел меня в корчме? – спросил Тимош у Злого.
– Не знаю, – уклончиво отвечал тот, – я утек и не видал его.
Злой вообще обладал способностью лгать и изворачиваться, нисколько не смущаясь. Несмотря на свой ограниченный ум, он всегда находил выход из всякого затруднительного положения. И теперь, в разговоре с Тимошем и Ганжей, он обошел все щекотливые вопросы, рассказал, как прежде всего поспешил на Кашеварницу и, увидев челны, рассудил, что рано или поздно казаки сюда приедут.
– Я ведь здесь сижу с самого полудня, отощал совсем, – говорил он, поспешно хлебая кашу.
– А ты уж и челны пронюхал? – спросил его Павлюк, подозрительно осматривая его пытливым взором с головы до ног.
– Я нечаянно увидал челны. Бродил по острову и увидал.
– Гм, ловкий хлопец! – протянул Павлюк, покуривая люльку.
На другое утро, чуть свет, казаки поднялись и, пожевывая сухие лепешки, побрели к челнам. На противоположном берегу острова, в узком заливе, совершенно заслоненном скалами, качалось на волнах до пятидесяти длинных ходких чаек со сложенными снастями. Все казаки разделились на отряды, из каждого отряда вышли два рулевых, подошли к своим лодкам, внимательно осмотрели дно, уключины, оба руля – на носу и на корме. Плавание предстояло трудное, – малейшая неисправность могла погубить лодку вместе с ее гребцами. Повреждений и неисправностей оказалось немного. Чайки были прочные, только что перед походом выдолбленные из здоровых стволов лип и ив и обитые новым тесом. Кое-где доски отстали, но вбить новые гвозди ничего не стоило: у каждого рулевого был запас таких гвоздей. По краям челнов были привязаны толстые пучки камыша, обвитые ивовым лыком или боярышником и обхватывавшие лодку с обеих сторон от кормы до носа. Эти камыши тоже пришлось кое-где подвязать, подправить и починить некоторые из пятнадцати пар уключин, расшатавшихся от продолжительной гребли. Парусов пока не распускали: во-первых, потому, что не было ветра, во-вторых, при плавании против течения они только бы мешали.
Наконец челны были готовы. Каждый отряд человек в пятьдесят чинно, в строгом порядке подошел к своей лодке и занял привычные места. Гребцы подняли весла, ожидая приказания атамана. На атаманской чайке развевался красный флаг с белым крестом, а корма и нос были украшены дорогой парчой, перемешанною с аксамитом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51