По правую руку князя стоял великий меченосец с двумя помощниками и держал княжеский меч; немного поодаль от него помещался целый ряд постельников со своим начальником во главе. Почетный караул, состоявший из арабов и армашей, двумя длинными рядами стоял против князя. По правой стороне зала сидели отставные бояре, тоже размещенные по прежним должностям. Князь открыл заседание краткой молитвой, обращенной к Господу Иисусу Христу, принял благословение от митрополита и обратился с речью к заседавшим боярам, причем в голосе его не слышалось уже обычной, резкой, повелительной нотки:
– Благородные, верные бояре! – как-то необычно мягко и вкрадчиво проговорил он. – Мудрые мои советники! Обращаюсь к вам и жду от вас решения всех затрудняющих меня вопросов. Вам известно, в каком положении мы находимся. Казаки подступили к границе и грозят новым разгромом. Они опять запаслись дружбою татарскою, а гетман казачий настоятельно требует, чтобы я отдал руку моей дочери сыну его Тимофею. Но, друзья мои, поймите чувства отца. Мне невыносима мысль, что прекрасная княжна, которую я лелеял несколько лет, станет простою казачкою, выйдет замуж за полудикаря, за человека низкого происхождения и должна будет влачить жизнь в среде, вовсе ей несвойственной. Мне бы легче было видеть ее мертвой! – заключил он дрожащим голосом.
Наступило тяжелое продолжительное молчание. Наконец встал один из отрешенных от должности бояр и просил слова:
– Два года тому назад мы уже испытали, что значит гнев храброго воина Тимофея Хмельницкого. Побросав имущество, забрав жен и детей, мы принуждены были бежать в леса и с высоких деревьев в отчаянии смотрели, как пламя пожирало наше имущество, уничтожало жилища, разрушало благосостояние. Коварные поляки и не думали оказать нам помощь. Ты же, князь, надеялся на них тогда так же, как надеялся теперь. И теперь, как тогда, они не оправдали твоих надежд. Теперь они разбиты, а мы в руках казаков и татар. Настоящее нашествие будет ужаснее первого. О чем же теперь совещаться и чего же тут обдумывать то, что очевидно? Неужели пережитые бедствия не послужат нам достаточным уроком? Глухой ропот пронесся по залу.
– Не хотим опять быть преданы в руки татар! – раздался голос бояр. – Чем Тимофей не зять князю? Он храбрый воин и будет доблестным его преемником. Отдавай, князь, свою дочь за гетманова сына, его любит народ, о его подвигах говорит вся страна, только ты один не хочешь сознаться, что лучшего зятя тебе не найти.
– Я должен тоже присоединить свою просьбу к просьбе бояр, – сказал митрополит. – Вера русская ближе к нашей, чем католическая. Мы братья с русскими по духу и должны сочувствовать им, так как они борются за родную нам веру. Народ сильно не одобряет твоей дружбы с ляхами, князь, и если ты воспротивишься, кто знает, чернь может возмутиться, посадить на престол храброго Тимофея, а тебя навсегда изгнать из страны.
Василий слушал слова митрополита с затаенным гневом. В другое время он не допустил бы таких резких возражений, но теперь он знал, что во всем собрании не найдется ни одного боярина, который бы отнесся к нему доброжелательно. Он утомился в этой бесплодной борьбе и предчувствовал, что стоглавая гидра, которую он давил сто лет, поднимется и задушит его, задушит жестоко, безжалостно, не вспомнив ни одного благодеяния, доставленного им стране, поставив ему в вину каждую ошибку, как бы она ни была ничтожна. Он и не думал бороться с этим грозным призраком, он хотел только отдалить роковую минуту, купить себе хотя временное спокойствие какой бы то ни было ценой.
Слова митрополита вызвали шумное одобрение. Князь несколько раз призывал к молчанию, но его не слушали, каждый старался поделиться своими впечатлениями, каждый по-своему выяснял сказанное.
Василий старался приветливо улыбаться, но сурово сдвинутые брови и блестевший из-под них далеко не ласковый взгляд напоминали волка, загнанного в западню. Он дал утихнуть волнение и тогда смиренно произнес:
– Я готов исполнить волю народа моего; но спасет ли это нас от диких, необузданных гостей и их насилий? Не лучше ли снестись с наияснейшим королем польским и, получив от него подкрепления, двинуть к границам все наши военные силы?
Услышав эти слова, медленно поднялся с своего места великий вистерник, величавым движением протянул он свой позолоченный жезл вперед, указывая в окно на полуразрушенные силуэты дворцов и зданий, на разоренные окрестности города, и проговорил:
– Два года тому назад наша столица цвела, утопая в роскоши садов, богатых пажитей и нив. Тогда легче было собрать силы и крепкое войско и двинуть его навстречу врагу. Но тогда князь надеялся на своих друзей ляхов, допустил врагов опустошить страну, разгромить и сжечь столицу. Каких же воинов даст теперь наша страна, когда она не оправилась еще от опустошения, когда у нее не хватает рук для возделывания полей, когда чуть не половина населения томится в татарской неволе? Нет, князь, поздно думать о войне, – заключил он, – следует отбросить ложную гордость и смириться перед победителем.
Князь побледнел от волнения, закусил губу, но через минуту овладел собой и сказал:
– Пусть будет по-вашему: для блага страны я готов пожертвовать дочерью!
При этих словах он три раза стукнул жезлом об пол в знак того, что заседание закрыто. Все шумно встали со своих мест, не наблюдая при этом обычного чинного спокойствия, предписываемого этикетом.
На широком княжеском дворе кучка бояр столпилась около Георгицы.
– Долго ли будем мы терпеть козни этого волка? – говорили они. – Сегодня он говорит одно, а завтра делает другое, лучше и вправду посадить на престол храброго Тимофея.
Георгица насмешливо покачал головой.
– Тогда мы угодим из пасти волка в пасть медведя, – проговорил он иронически. – Волк грызет нас подчас волчьими зубами, а медведь сразу раздавит всех своею медвежьею лапой: я не знаю, что хуже. Я предложил бы другое, дорогие товарищи, – проговорил он почти шепотом, осторожно озираясь. – Пусть волк с медведем породнятся между собою и мнят себя в безопасности. А мы тем временем потихоньку натравим на них их врагов да и стряхнем с себя обоих.
– А потом что? – осведомился великий вистерник, с недоверием посматривая на своего товарища.
– А потом изберем из среды своей способнейшего; он будет управлять нами разумно на благо страны.
Великий вистерник пытливо посмотрел в глаза своему собеседнику и, обращаясь к остальным боярам, проговорил:
– Сладкие речи, давно мы их слышали, да только власть-то такая сила: кто до нее доберется, тотчас об них и забудет.
Все поняли намек и, двусмысленно улыбаясь, стали расходиться, а Георгица, злобно смотря вслед удалявшемся вистернику, прошептал про себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Благородные, верные бояре! – как-то необычно мягко и вкрадчиво проговорил он. – Мудрые мои советники! Обращаюсь к вам и жду от вас решения всех затрудняющих меня вопросов. Вам известно, в каком положении мы находимся. Казаки подступили к границе и грозят новым разгромом. Они опять запаслись дружбою татарскою, а гетман казачий настоятельно требует, чтобы я отдал руку моей дочери сыну его Тимофею. Но, друзья мои, поймите чувства отца. Мне невыносима мысль, что прекрасная княжна, которую я лелеял несколько лет, станет простою казачкою, выйдет замуж за полудикаря, за человека низкого происхождения и должна будет влачить жизнь в среде, вовсе ей несвойственной. Мне бы легче было видеть ее мертвой! – заключил он дрожащим голосом.
Наступило тяжелое продолжительное молчание. Наконец встал один из отрешенных от должности бояр и просил слова:
– Два года тому назад мы уже испытали, что значит гнев храброго воина Тимофея Хмельницкого. Побросав имущество, забрав жен и детей, мы принуждены были бежать в леса и с высоких деревьев в отчаянии смотрели, как пламя пожирало наше имущество, уничтожало жилища, разрушало благосостояние. Коварные поляки и не думали оказать нам помощь. Ты же, князь, надеялся на них тогда так же, как надеялся теперь. И теперь, как тогда, они не оправдали твоих надежд. Теперь они разбиты, а мы в руках казаков и татар. Настоящее нашествие будет ужаснее первого. О чем же теперь совещаться и чего же тут обдумывать то, что очевидно? Неужели пережитые бедствия не послужат нам достаточным уроком? Глухой ропот пронесся по залу.
– Не хотим опять быть преданы в руки татар! – раздался голос бояр. – Чем Тимофей не зять князю? Он храбрый воин и будет доблестным его преемником. Отдавай, князь, свою дочь за гетманова сына, его любит народ, о его подвигах говорит вся страна, только ты один не хочешь сознаться, что лучшего зятя тебе не найти.
– Я должен тоже присоединить свою просьбу к просьбе бояр, – сказал митрополит. – Вера русская ближе к нашей, чем католическая. Мы братья с русскими по духу и должны сочувствовать им, так как они борются за родную нам веру. Народ сильно не одобряет твоей дружбы с ляхами, князь, и если ты воспротивишься, кто знает, чернь может возмутиться, посадить на престол храброго Тимофея, а тебя навсегда изгнать из страны.
Василий слушал слова митрополита с затаенным гневом. В другое время он не допустил бы таких резких возражений, но теперь он знал, что во всем собрании не найдется ни одного боярина, который бы отнесся к нему доброжелательно. Он утомился в этой бесплодной борьбе и предчувствовал, что стоглавая гидра, которую он давил сто лет, поднимется и задушит его, задушит жестоко, безжалостно, не вспомнив ни одного благодеяния, доставленного им стране, поставив ему в вину каждую ошибку, как бы она ни была ничтожна. Он и не думал бороться с этим грозным призраком, он хотел только отдалить роковую минуту, купить себе хотя временное спокойствие какой бы то ни было ценой.
Слова митрополита вызвали шумное одобрение. Князь несколько раз призывал к молчанию, но его не слушали, каждый старался поделиться своими впечатлениями, каждый по-своему выяснял сказанное.
Василий старался приветливо улыбаться, но сурово сдвинутые брови и блестевший из-под них далеко не ласковый взгляд напоминали волка, загнанного в западню. Он дал утихнуть волнение и тогда смиренно произнес:
– Я готов исполнить волю народа моего; но спасет ли это нас от диких, необузданных гостей и их насилий? Не лучше ли снестись с наияснейшим королем польским и, получив от него подкрепления, двинуть к границам все наши военные силы?
Услышав эти слова, медленно поднялся с своего места великий вистерник, величавым движением протянул он свой позолоченный жезл вперед, указывая в окно на полуразрушенные силуэты дворцов и зданий, на разоренные окрестности города, и проговорил:
– Два года тому назад наша столица цвела, утопая в роскоши садов, богатых пажитей и нив. Тогда легче было собрать силы и крепкое войско и двинуть его навстречу врагу. Но тогда князь надеялся на своих друзей ляхов, допустил врагов опустошить страну, разгромить и сжечь столицу. Каких же воинов даст теперь наша страна, когда она не оправилась еще от опустошения, когда у нее не хватает рук для возделывания полей, когда чуть не половина населения томится в татарской неволе? Нет, князь, поздно думать о войне, – заключил он, – следует отбросить ложную гордость и смириться перед победителем.
Князь побледнел от волнения, закусил губу, но через минуту овладел собой и сказал:
– Пусть будет по-вашему: для блага страны я готов пожертвовать дочерью!
При этих словах он три раза стукнул жезлом об пол в знак того, что заседание закрыто. Все шумно встали со своих мест, не наблюдая при этом обычного чинного спокойствия, предписываемого этикетом.
На широком княжеском дворе кучка бояр столпилась около Георгицы.
– Долго ли будем мы терпеть козни этого волка? – говорили они. – Сегодня он говорит одно, а завтра делает другое, лучше и вправду посадить на престол храброго Тимофея.
Георгица насмешливо покачал головой.
– Тогда мы угодим из пасти волка в пасть медведя, – проговорил он иронически. – Волк грызет нас подчас волчьими зубами, а медведь сразу раздавит всех своею медвежьею лапой: я не знаю, что хуже. Я предложил бы другое, дорогие товарищи, – проговорил он почти шепотом, осторожно озираясь. – Пусть волк с медведем породнятся между собою и мнят себя в безопасности. А мы тем временем потихоньку натравим на них их врагов да и стряхнем с себя обоих.
– А потом что? – осведомился великий вистерник, с недоверием посматривая на своего товарища.
– А потом изберем из среды своей способнейшего; он будет управлять нами разумно на благо страны.
Великий вистерник пытливо посмотрел в глаза своему собеседнику и, обращаясь к остальным боярам, проговорил:
– Сладкие речи, давно мы их слышали, да только власть-то такая сила: кто до нее доберется, тотчас об них и забудет.
Все поняли намек и, двусмысленно улыбаясь, стали расходиться, а Георгица, злобно смотря вслед удалявшемся вистернику, прошептал про себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51