Но я старалась не думать об этом. Я готова была перелопачивать отбросы до второго пришествия, если бы это помогло мне сохранить все в тайне. Теперь у меня имелось четыре простыни, которыми я пользовалась по очереди. Одна из них обычно сушилась за голубятней. Другая всегда лежала завернутая в бумагу за статуей Богородицы, расположенной в нише на лестничной площадке второго этажа. Третью я хранила в ризнице под стопкою покровов для алтаря. Ну а четвертой — пользовалась.
Таким образом, секрет мой мне удавалось держать в тайне. Но лишь до того злосчастного утра, когда я пробудилась, держа Перонетту в объятиях; утра, пришедшего на смену той удивительной, столь полной жизнью ночи, когда я…
… Ах да, о сестре Клер.
Решившись наконец поднять с пола простыню, лежавшую рядом с моей койкой, сестра Клер де Сазильи осмотрела ее и тоном, достойным инквизитора, которым ей, впрочем, еще предстояло стать, изрекла:
— Оно холодно как лед, это… Это семя дьявола! — и она столь поспешно упала на колени, что я услышала стук, с которым кости ударились о каменный пол. Она буквально прокричала молитву. Некоторые девицы вторили ей; других взяла оторопь от ее приговора, от того, как театрально рухнула она на колени. Я лежала, изнемогая, совершенно бездвижно, ибо знала: малейший жест, одно только сказанное мной слово могут еще сильнее ухудшить мое положение. Сестра Клер встала и подошла к моей койке сбоку; кольцо девиц расступилось, оставляя проход. Она подняла с пола распятие, лежавшее у койки, и, ухватившись покрепче… замахнулась, как палкой. Залопотала по-латыни молитвы, но так неотчетливо, что ничего нельзя было разобрать. Однако я пребывала в уверенности, что никогда не слышала их раньше. Я ощущала, как наваливается сестра Клер всем своим весом на мою шаткую койку. Те девицы, которые еще оставались в дормитории, — сколько их было, пятнадцать, двадцать? — не издавали ни звука, молча уставившись на сестру Клер.
— Отойдите назад, — предостерегла она их. — Молитесь! — Им и вправду не оставалось ничего иного, как отпрянуть в сторону и хором вскрикнуть, когда сестра Клер де Сазиньи по-кошачьи вспрыгнула на койку! Не теряя ни секунды, она припала ко мне, придавив грудь коленом, вытесняя воздух из моих легких. Я извернулась и очертя голову кинулась на нее с кулаками. Но монахиня быстро сумела ступнями прижать мои руки к бокам и вновь так сильно уперлась мне в грудь коленями, что в тех местах, где они соприкасались с ребрами, впоследствии долго не проходили синяки.
Вновь последовало чтение нараспев каких-то молитв на латыни. Сестра Клер наклонила свое лицо к моему. Ее лицо! Эта страшная маска, бесформенное пятно костей и плоти, налившейся кровью! Казалось, откуда-то из середины ее расширенных, полных ярости зрачков вылетают золотисто-серебряные искры. Белки глаз пожелтели, пошли крапинками, как яичная скорлупа. Бесцветные, потрескавшиеся губы ее кровоточили — она сама искусала их в исступлении. Она так сильно стиснула свои ужасные зубы, что у нее задрожал подбородок; ноздри трепетали; дыхание, исходящее от нее, было наполнено гнилостными запахами. Дышала она часто, сипло, словно животное, и очень тяжело, несмотря на то, что на мне она сидела неподвижно. В какой-то момент — я всегда вспоминаю о нем с таким отвращением, что меня пробирает дрожь, — в какой-то момент, когда мучительница моя особенно низко склонилась надо мной, скрипучие колеса ее мыслей неожиданно сделали новый оборот, и она с мерзким смешком, так тихо, что ее могла слышать одна я, прошептала:
— Стигматы вам, дурочки?.. Думаете, это так просто? Ты должна поблагодарить за меня свою неженку-подружку. — И при этих словах слюна потекла с ее губ на мои.
Я задохнулась и, отплевываясь, ловя ртом воздух, взмолилась о пощаде.
Сестра Клер выпрямилась и, слегка приподняв колени, дала мне вздохнуть, но, когда мне почудилось, что она хочет отпустить меня, быстрым движением ткнула мне в лицо серебряное распятие. Какое-то время она держала его неподвижно. Казалось, она хочет перед ним помолиться, прежде чем обрушить его на мою голову, а затем втереть мне в лоб. От боли у меня потемнело в глазах! Слезы потекли ручьями. Пытаясь повернуть голову, я лишь усиливала боль и старалась не шевельнуться. Сестра Клер опять согнулась надо мной и так сильно вжала распятие мне в лоб, что голова Христа разорвала мне кожу. Она вдавливала его всем своим весом, при этом молясь и накладывая заклятия на вселившихся в меня бесов, на дьявола, которым была я сама. Такую боль я прежде и представить себе не могла. Все руки мои покрылись глубокими ссадинами, полученными, когда я защищалась. В итоге я сдалась и опустила руки, готовая принять любое наказание от начальницы школы.
Когда наконец она убрала распятие, я увидела, то ли при свете свечи, то ли в свете луны, а может быть, восходящего солнца, что серебряная фигурка Христа потемнела от крови.
— Ах, посмотрите, — обратилась сестра Клер к присутствующим, — как Святой Крест Христов пометил ей лоб, так же пометит он и всех остальных бесов во главе с Люцифером!
Кровь жгла мне глаза; сама же рана казалась до странного холодной. Почувствовав удовлетворение, сестра Клер перевела дух и немного размякла, однако не торопилась ослабить свою хватку, считая, что еще рано.
Она вновь оборотилась ко мне, держа все то же распятие. Мгновение — и я скорее почувствовала, чем увидела, как оно ударилось о мой висок и рассекло его рядом с ухом. Еще взмах — и она снова ударила меня им, словно молотком, чуть ниже правого глаза. Возьми она дюймом выше, и я бы могла остаться кривой. Но все-таки мягкие ткани были повреждены, под глазом зияла открытая рана, из коей, равно как из другой, рядом с ухом, хлестала кровь, заливая ушную раковину, в которую вскоре натекла целая лужица.
Тогда я поддалась простейшему из инстинктов и завопила что есть мочи. Криками я звала на помощь и Перонетту, и мать Марию-дез-Анжес, и самого Христа; конечно, я никого из них не отважилась назвать по имени. Я просто кричала и кричала, пока… Пока не заметила путь к спасению.
Когда сестра Клер вновь замахнулась и тиски ее ослабли, я вывернулась, высвободила из-под монахини руку и напала на нее, буквально взлетев над нею, и нанесла ей изо всех сил тяжелую пощечину. Этот удар наотмашь заставил ее покачнуться. Еще толчок — и сестра Клер свалилась с койки, ударившись о пол. Я смогла сесть и, сев, увидела монахиню распростертой у обутых в ночные тапочки ног ее клевреток, которые уставились на нее в немом изумлении. Я поднялась на ноги и прорвалась через их цепь там, где она выглядела наиболее редкой: две младшие девочки с легкостью были опрокинуты мною; у одной из них я выхватила большой (очень большой) кипарисовый крест, который та приволокла с другого конца дормитория, где он возвышался над постелью послушницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
Таким образом, секрет мой мне удавалось держать в тайне. Но лишь до того злосчастного утра, когда я пробудилась, держа Перонетту в объятиях; утра, пришедшего на смену той удивительной, столь полной жизнью ночи, когда я…
… Ах да, о сестре Клер.
Решившись наконец поднять с пола простыню, лежавшую рядом с моей койкой, сестра Клер де Сазильи осмотрела ее и тоном, достойным инквизитора, которым ей, впрочем, еще предстояло стать, изрекла:
— Оно холодно как лед, это… Это семя дьявола! — и она столь поспешно упала на колени, что я услышала стук, с которым кости ударились о каменный пол. Она буквально прокричала молитву. Некоторые девицы вторили ей; других взяла оторопь от ее приговора, от того, как театрально рухнула она на колени. Я лежала, изнемогая, совершенно бездвижно, ибо знала: малейший жест, одно только сказанное мной слово могут еще сильнее ухудшить мое положение. Сестра Клер встала и подошла к моей койке сбоку; кольцо девиц расступилось, оставляя проход. Она подняла с пола распятие, лежавшее у койки, и, ухватившись покрепче… замахнулась, как палкой. Залопотала по-латыни молитвы, но так неотчетливо, что ничего нельзя было разобрать. Однако я пребывала в уверенности, что никогда не слышала их раньше. Я ощущала, как наваливается сестра Клер всем своим весом на мою шаткую койку. Те девицы, которые еще оставались в дормитории, — сколько их было, пятнадцать, двадцать? — не издавали ни звука, молча уставившись на сестру Клер.
— Отойдите назад, — предостерегла она их. — Молитесь! — Им и вправду не оставалось ничего иного, как отпрянуть в сторону и хором вскрикнуть, когда сестра Клер де Сазиньи по-кошачьи вспрыгнула на койку! Не теряя ни секунды, она припала ко мне, придавив грудь коленом, вытесняя воздух из моих легких. Я извернулась и очертя голову кинулась на нее с кулаками. Но монахиня быстро сумела ступнями прижать мои руки к бокам и вновь так сильно уперлась мне в грудь коленями, что в тех местах, где они соприкасались с ребрами, впоследствии долго не проходили синяки.
Вновь последовало чтение нараспев каких-то молитв на латыни. Сестра Клер наклонила свое лицо к моему. Ее лицо! Эта страшная маска, бесформенное пятно костей и плоти, налившейся кровью! Казалось, откуда-то из середины ее расширенных, полных ярости зрачков вылетают золотисто-серебряные искры. Белки глаз пожелтели, пошли крапинками, как яичная скорлупа. Бесцветные, потрескавшиеся губы ее кровоточили — она сама искусала их в исступлении. Она так сильно стиснула свои ужасные зубы, что у нее задрожал подбородок; ноздри трепетали; дыхание, исходящее от нее, было наполнено гнилостными запахами. Дышала она часто, сипло, словно животное, и очень тяжело, несмотря на то, что на мне она сидела неподвижно. В какой-то момент — я всегда вспоминаю о нем с таким отвращением, что меня пробирает дрожь, — в какой-то момент, когда мучительница моя особенно низко склонилась надо мной, скрипучие колеса ее мыслей неожиданно сделали новый оборот, и она с мерзким смешком, так тихо, что ее могла слышать одна я, прошептала:
— Стигматы вам, дурочки?.. Думаете, это так просто? Ты должна поблагодарить за меня свою неженку-подружку. — И при этих словах слюна потекла с ее губ на мои.
Я задохнулась и, отплевываясь, ловя ртом воздух, взмолилась о пощаде.
Сестра Клер выпрямилась и, слегка приподняв колени, дала мне вздохнуть, но, когда мне почудилось, что она хочет отпустить меня, быстрым движением ткнула мне в лицо серебряное распятие. Какое-то время она держала его неподвижно. Казалось, она хочет перед ним помолиться, прежде чем обрушить его на мою голову, а затем втереть мне в лоб. От боли у меня потемнело в глазах! Слезы потекли ручьями. Пытаясь повернуть голову, я лишь усиливала боль и старалась не шевельнуться. Сестра Клер опять согнулась надо мной и так сильно вжала распятие мне в лоб, что голова Христа разорвала мне кожу. Она вдавливала его всем своим весом, при этом молясь и накладывая заклятия на вселившихся в меня бесов, на дьявола, которым была я сама. Такую боль я прежде и представить себе не могла. Все руки мои покрылись глубокими ссадинами, полученными, когда я защищалась. В итоге я сдалась и опустила руки, готовая принять любое наказание от начальницы школы.
Когда наконец она убрала распятие, я увидела, то ли при свете свечи, то ли в свете луны, а может быть, восходящего солнца, что серебряная фигурка Христа потемнела от крови.
— Ах, посмотрите, — обратилась сестра Клер к присутствующим, — как Святой Крест Христов пометил ей лоб, так же пометит он и всех остальных бесов во главе с Люцифером!
Кровь жгла мне глаза; сама же рана казалась до странного холодной. Почувствовав удовлетворение, сестра Клер перевела дух и немного размякла, однако не торопилась ослабить свою хватку, считая, что еще рано.
Она вновь оборотилась ко мне, держа все то же распятие. Мгновение — и я скорее почувствовала, чем увидела, как оно ударилось о мой висок и рассекло его рядом с ухом. Еще взмах — и она снова ударила меня им, словно молотком, чуть ниже правого глаза. Возьми она дюймом выше, и я бы могла остаться кривой. Но все-таки мягкие ткани были повреждены, под глазом зияла открытая рана, из коей, равно как из другой, рядом с ухом, хлестала кровь, заливая ушную раковину, в которую вскоре натекла целая лужица.
Тогда я поддалась простейшему из инстинктов и завопила что есть мочи. Криками я звала на помощь и Перонетту, и мать Марию-дез-Анжес, и самого Христа; конечно, я никого из них не отважилась назвать по имени. Я просто кричала и кричала, пока… Пока не заметила путь к спасению.
Когда сестра Клер вновь замахнулась и тиски ее ослабли, я вывернулась, высвободила из-под монахини руку и напала на нее, буквально взлетев над нею, и нанесла ей изо всех сил тяжелую пощечину. Этот удар наотмашь заставил ее покачнуться. Еще толчок — и сестра Клер свалилась с койки, ударившись о пол. Я смогла сесть и, сев, увидела монахиню распростертой у обутых в ночные тапочки ног ее клевреток, которые уставились на нее в немом изумлении. Я поднялась на ноги и прорвалась через их цепь там, где она выглядела наиболее редкой: две младшие девочки с легкостью были опрокинуты мною; у одной из них я выхватила большой (очень большой) кипарисовый крест, который та приволокла с другого конца дормитория, где он возвышался над постелью послушницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183