Одни носили богатые украшения, другие были одеты в лохмотья и дурно пахли. Одну из них, как мне показалось, я узнала. Я услышала, как говорят на нескольких языках. Ни одна, ни единая из них не сказала мне ни слова приветствия. Некоторые отметили мою одежду ухмылками и удивленно поднятыми бровями. Они прошли через вестибюль, через столовую (ни одна, казалось, не обратила внимания на прекрасно сервированный стол) в большую гостиную и, наконец, через двойные двери — в сад.
Все еще стоя, ошарашенная, у входа, я услышала, как хлопнули стеклянные двери. Тишина, внезапная абсолютная тишина поразила меня, как удар. Я прошла в гостиную и увидела всю компанию собравшейся в саду. Они образовали просторный круг с Теоточчи в центре и стояли, взявшись за руки. Теоточчи говорила, я не слышала что, но видела, что говорит именно она. Через толстое стекло я наблюдала, как круг внезапно распался и ведьмы разлетелись, будто дробинки, по залитому лунным светом саду.
Никогда раньше я не чувствовала себя такой одинокой, потому что никогда до этого так сильно не надеялась, что придет конец моему одиночеству.
Помню, что испытывала благодарность к этому одетому в лохмотья сборищу за то, что они явились в мой дом под покровом темноты и их не было видно с улицы, во всяком случае, я на это надеялась: ведь если мне не суждено жить среди них (а я уже знала, что это так), я, по крайней мере, смогу вернуться незапятнанной в приличное общество.
Признаюсь, что всерьез подумывала о том, чтобы уйти из собственного дома. Но вместо этого прошла мимо своего прекрасно сервированного стола (вид лавровых венков, привязанных белыми ленточками к спинкам стульев, вызвал у меня горестные чувства) в сад.
Сад занимал обширное пространство между двумя моими домами. Там произрастали бесчисленные растения, цветущие кустарники и деревья, по границам участка были высажены кусты самшита. Я занималась только розами, в остальном полагаясь на своих садовников.
Выйдя на дорожку, вымощенную плитняком, я не увидела никого, кроме Теоточчи. Она сидела как раз передо мной на каменной скамейке. А где же остальные?
— О, — сказала Теоточчи с извиняющимися нотками в голосе, — они здесь осматриваются.
Она подвинулась на край скамейки. Подойдя к ней, я заметила движение в глубине сада и с трудом удержалась от возмущенного восклицания. Одиннадцать женщин, неважно, ведьмы они или нет, бесцельно бродящие по моему саду? Мне это совсем не понравилось.
— Есть вещи, которые тебе понадобятся, — сказала Теоточчи, когда я села рядом с ней, — понадобятся, чтобы заниматься нашим ремеслом. Они просто смотрят, что у тебя уже есть, а что еще нужно. — Одна из ведьм позволила себе зажечь светильники, стоявшие на уровне пояса на подставках из кованого железа и покрытые стеклянными колпаками. Дорожки теперь были освещены, и я увидела, как по ним крадутся еще несколько моих «гостей», некоторые на четвереньках. Я встала, кипя от негодования. Ну, это уже слишком! — Полно, полно, — сказала Теоточчи, поглаживая холодную поверхность камня. — Сядь.
Я тяжело опустилась на скамью, словно в легких совсем не осталось воздуха, ощущая, как давит в шее и плечах. Сидеть прямо было невозможно. Руки лежали на коленях ладонями вверх. Я чувствовала себя сухой и безжизненной, как дерево, пережившее пожар. Казалось, я развалюсь на части, если меня тронут. Развалюсь или разрыдаюсь.
— Наверно, я ввела тебя в заблуждение относительно цели этого вечера?
Я посмотрела на Теоточчи и внезапно выпалила:
— Но в твоей книге ничего не говорится о шабаше. Я не знала, что делать, чего ожидать. Я думала…
— Знаю, знаю, дорогая. — Она положила мою голову к себе на плечо. — В книгах не может быть написано обо всем.
Она встала. Ее черные одежды слились с тенями, лунный свет упал на ее лицо, шею и руки, отчего они стали белее снега. Как всегда красивая, она, казалось, плыла в водоеме глубокой ночи.
— Это моя вина, — сказала она. — Я должна была…
— Нет, — прервала я ее. — Что сделано, то сделано. Пусть все будет так, как есть.
— Но на тебя обрушилось столько хлопот! — Она кивнула в сторону дома. — Зная твою склонность к излишествам , мне следовало…
— Arrete , — сказала я. Мы рассмеялись, я поднялась со скамьи и встала рядом с ней. Вокруг нас копошились сестры. — Довольно упреков.
И тут в наш разговор вмешалась необычайно высокая сестра, высунувшая голову из-за куста. Переведя дыхание, она скептически заявила:
— Но здесь нигде нет ни веточки рябины. Ни единого кустика!
Промолвив это, она вновь нырнула в заросли. Я рассмеялась. Теоточчи пожурила меня, но я просто не могла сдержаться.
— Хоть плачь, хоть смейся, — заметила я, добавив: — Скажи, та в черном, что приехала с тобой и Нико… Мне кажется, что я ее где-то уже видела. Возможно…
Я замолкла на полуслове, потому что меня отвлекла та же долговязая ведьма: она быстро приближалась к нам по дорожке. В бледно-желтом платье, на две головы выше меня, с развевающимися за спиной длинными волосами, она очень напоминала жирафа, скачущего по африканской степи. Ее взгляд был устремлен на меня. Когда уже казалось, что она вот-вот через меня перепрыгнет, она внезапно остановилась и, приблизив свое лицо к моему, спросила:
— Не правда ли, дорогая, у тебя есть одна-две рябины?
Я ответила, что рябин у меня нет, но, если понадобится, я могла бы посадить пару таких деревьев.
— Понадобится, дорогая! Обязательно понадобится! — Ведьма посмотрела на меня сверху вниз. Ее глаза разделял такой большой и искривленный нос, что казалось, она могла видеть меня одновременно только одним глазом; и действительно, она наклоняла голову во все стороны, разглядывая меня. Отступив наконец назад, чтобы лучше оценить мой наряд, она повернулась к Теоточчи и спросила: — Чего это она так вырядилась? Разве шабаш — ип bal masque ?
Теоточчи не ответила, но зато представила ее мне:
— Себастьяна, это Клеофида из Камбре.
Ни я, ни высокая ведьма не проронили ни слова. Мы стояли, уставившись друг на друга, напрягшись, словно кошки, повстречавшиеся на улице. Когда она наконец протянула мне руку (ничем не украшенные пальцы, похожие на ветки, покрытые красным лаком ногти, заостренные на концах), она показалась мне невероятно длинной. В руке ведьмы не было теплоты: когда я взяла ее, мне почудилось, что я пожимаю голую кость. Разжав свой рот, который до этого был плотно закрыт, как кошелек скряги, она произнесла без всякого выражения:
— Очень приятно. — И добавила: — Никогда не встречала ведьмы, у которой не было бы одной-двух рябин.
Теоточчи немного поддразнила Клеофиду, громко спросив, не слишком ли та любит рябину, чрезмерно доверяясь ее силе. Она вытянула руку и дотронулась пальцем до длинного ожерелья, свитого из рябиновых ягод цвета темного вина, висящего на шее Клеофиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
Все еще стоя, ошарашенная, у входа, я услышала, как хлопнули стеклянные двери. Тишина, внезапная абсолютная тишина поразила меня, как удар. Я прошла в гостиную и увидела всю компанию собравшейся в саду. Они образовали просторный круг с Теоточчи в центре и стояли, взявшись за руки. Теоточчи говорила, я не слышала что, но видела, что говорит именно она. Через толстое стекло я наблюдала, как круг внезапно распался и ведьмы разлетелись, будто дробинки, по залитому лунным светом саду.
Никогда раньше я не чувствовала себя такой одинокой, потому что никогда до этого так сильно не надеялась, что придет конец моему одиночеству.
Помню, что испытывала благодарность к этому одетому в лохмотья сборищу за то, что они явились в мой дом под покровом темноты и их не было видно с улицы, во всяком случае, я на это надеялась: ведь если мне не суждено жить среди них (а я уже знала, что это так), я, по крайней мере, смогу вернуться незапятнанной в приличное общество.
Признаюсь, что всерьез подумывала о том, чтобы уйти из собственного дома. Но вместо этого прошла мимо своего прекрасно сервированного стола (вид лавровых венков, привязанных белыми ленточками к спинкам стульев, вызвал у меня горестные чувства) в сад.
Сад занимал обширное пространство между двумя моими домами. Там произрастали бесчисленные растения, цветущие кустарники и деревья, по границам участка были высажены кусты самшита. Я занималась только розами, в остальном полагаясь на своих садовников.
Выйдя на дорожку, вымощенную плитняком, я не увидела никого, кроме Теоточчи. Она сидела как раз передо мной на каменной скамейке. А где же остальные?
— О, — сказала Теоточчи с извиняющимися нотками в голосе, — они здесь осматриваются.
Она подвинулась на край скамейки. Подойдя к ней, я заметила движение в глубине сада и с трудом удержалась от возмущенного восклицания. Одиннадцать женщин, неважно, ведьмы они или нет, бесцельно бродящие по моему саду? Мне это совсем не понравилось.
— Есть вещи, которые тебе понадобятся, — сказала Теоточчи, когда я села рядом с ней, — понадобятся, чтобы заниматься нашим ремеслом. Они просто смотрят, что у тебя уже есть, а что еще нужно. — Одна из ведьм позволила себе зажечь светильники, стоявшие на уровне пояса на подставках из кованого железа и покрытые стеклянными колпаками. Дорожки теперь были освещены, и я увидела, как по ним крадутся еще несколько моих «гостей», некоторые на четвереньках. Я встала, кипя от негодования. Ну, это уже слишком! — Полно, полно, — сказала Теоточчи, поглаживая холодную поверхность камня. — Сядь.
Я тяжело опустилась на скамью, словно в легких совсем не осталось воздуха, ощущая, как давит в шее и плечах. Сидеть прямо было невозможно. Руки лежали на коленях ладонями вверх. Я чувствовала себя сухой и безжизненной, как дерево, пережившее пожар. Казалось, я развалюсь на части, если меня тронут. Развалюсь или разрыдаюсь.
— Наверно, я ввела тебя в заблуждение относительно цели этого вечера?
Я посмотрела на Теоточчи и внезапно выпалила:
— Но в твоей книге ничего не говорится о шабаше. Я не знала, что делать, чего ожидать. Я думала…
— Знаю, знаю, дорогая. — Она положила мою голову к себе на плечо. — В книгах не может быть написано обо всем.
Она встала. Ее черные одежды слились с тенями, лунный свет упал на ее лицо, шею и руки, отчего они стали белее снега. Как всегда красивая, она, казалось, плыла в водоеме глубокой ночи.
— Это моя вина, — сказала она. — Я должна была…
— Нет, — прервала я ее. — Что сделано, то сделано. Пусть все будет так, как есть.
— Но на тебя обрушилось столько хлопот! — Она кивнула в сторону дома. — Зная твою склонность к излишествам , мне следовало…
— Arrete , — сказала я. Мы рассмеялись, я поднялась со скамьи и встала рядом с ней. Вокруг нас копошились сестры. — Довольно упреков.
И тут в наш разговор вмешалась необычайно высокая сестра, высунувшая голову из-за куста. Переведя дыхание, она скептически заявила:
— Но здесь нигде нет ни веточки рябины. Ни единого кустика!
Промолвив это, она вновь нырнула в заросли. Я рассмеялась. Теоточчи пожурила меня, но я просто не могла сдержаться.
— Хоть плачь, хоть смейся, — заметила я, добавив: — Скажи, та в черном, что приехала с тобой и Нико… Мне кажется, что я ее где-то уже видела. Возможно…
Я замолкла на полуслове, потому что меня отвлекла та же долговязая ведьма: она быстро приближалась к нам по дорожке. В бледно-желтом платье, на две головы выше меня, с развевающимися за спиной длинными волосами, она очень напоминала жирафа, скачущего по африканской степи. Ее взгляд был устремлен на меня. Когда уже казалось, что она вот-вот через меня перепрыгнет, она внезапно остановилась и, приблизив свое лицо к моему, спросила:
— Не правда ли, дорогая, у тебя есть одна-две рябины?
Я ответила, что рябин у меня нет, но, если понадобится, я могла бы посадить пару таких деревьев.
— Понадобится, дорогая! Обязательно понадобится! — Ведьма посмотрела на меня сверху вниз. Ее глаза разделял такой большой и искривленный нос, что казалось, она могла видеть меня одновременно только одним глазом; и действительно, она наклоняла голову во все стороны, разглядывая меня. Отступив наконец назад, чтобы лучше оценить мой наряд, она повернулась к Теоточчи и спросила: — Чего это она так вырядилась? Разве шабаш — ип bal masque ?
Теоточчи не ответила, но зато представила ее мне:
— Себастьяна, это Клеофида из Камбре.
Ни я, ни высокая ведьма не проронили ни слова. Мы стояли, уставившись друг на друга, напрягшись, словно кошки, повстречавшиеся на улице. Когда она наконец протянула мне руку (ничем не украшенные пальцы, похожие на ветки, покрытые красным лаком ногти, заостренные на концах), она показалась мне невероятно длинной. В руке ведьмы не было теплоты: когда я взяла ее, мне почудилось, что я пожимаю голую кость. Разжав свой рот, который до этого был плотно закрыт, как кошелек скряги, она произнесла без всякого выражения:
— Очень приятно. — И добавила: — Никогда не встречала ведьмы, у которой не было бы одной-двух рябин.
Теоточчи немного поддразнила Клеофиду, громко спросив, не слишком ли та любит рябину, чрезмерно доверяясь ее силе. Она вытянула руку и дотронулась пальцем до длинного ожерелья, свитого из рябиновых ягод цвета темного вина, висящего на шее Клеофиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183