Дело, которое, может быть, будет трудным, потому что любезность Ришелье заметно поубавилась, когда Марианна осмелилась изложить свою просьбу. Но из нескольких оброненных слов она обрела по меньшей мере уверенность, что Язон действительно находится в этом городе и что она скоро увидит его.
Успокоив таким образом душу, она с удовлетворением приняла трогательные излияния и запоздалые сожаления мэтра Дюкру по поводу той роли, которую ему пришлось сыграть в «этом злополучном инциденте». Но она ощутила подлинную радость, попав в свою комнату, где благодаря заботам горничной все было восстановлено в первоначальном порядке.
Когда она на другой день поздно утром открыла глаза, первым, что она увидела, был стоявший у ее изголовья букет громадных роз. Великолепные пунцовые розы, испускавшие такой нежный аромат, что она взяла их в руки, чтобы лучше вдыхать его. Тогда она заметила, что цветы закрывали небольшой пакет и узкий конверт с гербом Ришелье, вдавленным в красный воск печати.
Содержимое пакета не удивило ее. Конечно, в изящной золотой бонбоньерке вернулась удивительная бриллиантовая слеза, и снова Марианну захватило очарование великолепного камня, чье волшебное сияние осветило ее альков. Но письмо заставило задуматься.
Оно содержало, кроме подписи губернатора, всего восемь слов:
«Самые прекрасные цветы, самую прекрасную драгоценность самой прекрасной…»
Но эти восемь слов показались ей наполненными таким тревожащим значением, что, спрыгнув с кровати, она живо натянула на себя первое попавшееся под руку платье, подцепила шлепанцы и, не дав себе труда расплести две спускавшихся до бедер тяжелых черных косы, поспешила из комнаты, прижимая к сердцу золотую коробочку и письмо. На этот раз необходимо срочно поговорить с Жоливалем, даже если ради этого придется вылить ему на голову кувшин воды, чтобы разбудить.
Проходя мимо комнаты мадам де Гаше, она увидела, что дверь в нее широко отворена, а отсутствие личных вещей свидетельствовало, что графиня покинула город рано утром.
Не задерживаясь, она без стука отворила соседнюю дверь и вошла.
Ее встретило ободряющее зрелище. Сидя за столом перед открытым окном в одном из тех узорчатых халатов, которые он так любил, виконт был занят методичным поглощением содержимого громадного блюда, где воздушные рожки мэтра Дюкру соседствовали с блюдами гораздо более основательными и где две приятно запыленные бутылки поддерживали компанию с большим серебряным кофейником. Шумное появление молодой женщины ничуть не взволновало виконта. С полным ртом он адресовал ей широкую улыбку, показывая рукой на небольшое кресло.
— Вы так смешили, — заметил он, когда обрел способность говорить. — Надеюсь, никакой новой катастрофы не произошло?
— Нет, друг мой… по крайней мере, я не думаю. Но прежде всего скажите, как вы себя чувствуете?
— Так хорошо, как может быть с этим на голове, — сказал он, снимая ночной колпак, чтобы открыть на середине лысины сине-фиолетовую шишку размером с небольшое яйцо, окруженную ссадинами. — Теперь я несколько дней не буду снимать шляпу, чтобы не привлекать всеобщее внимание дикого племени этой страны. Хотите кофе? Вы выглядите как поднятая с постели землетрясением и не успевшая поесть. И раз уж вы тут, покажите, что вы так бережно прижимаете к груди…
— Вот! — сказала она, выкладывая перед ним оба предмета. — Я хотела бы знать, что вы думаете относительно этого письма.
Аромат дымящегося кофе наполнял комнату. Жоливаль неторопливо налил чашку молодой женщине, прочитал письмо, опорожнил стакан с вином, натянул свой колпак, затем откинулся в глубь кресла, слегка помахивая прямоугольником бумаги.
— Что я думаю об этом? — немного помолчав, сказал он. — Честное слово, то же, что подумал бы первый встречный: вы очень понравились Его Превосходительству.
— И это не кажется вам несколько тревожным? Вы считаете, что я должна сегодня вечером ужинать у него… и одна, ибо я не слышала, чтобы он пригласил вас?
Совершенно верно, и я без труда делаю вывод, что я не произвел на него такого же впечатления… Однако я думаю, что вы напрасно волнуетесь, ибо если там не буду я, то ваш крестный придет, безусловно. Кроме того, вы еще, конечно, повидаетесь с ним днем, и я считаю, что в этом случае он будет вам гораздо полезней, чем дядюшка Аркадиус, тем более что он хорошо знаком с герцогом. Ваш крестный, кстати, человек примечательный, и я хотел бы поближе с ним познакомиться. Вы часто рассказывали о нем, мое дорогое дитя, но я не представлял себе, что он мог достичь таких вершин…
— А я еще меньше! О, Жоливаль, охотно признаюсь вам: несмотря на все добро, что он мне сделал, бывают моменты, когда крестный смущает меня… даже почти вызывает страх. У него все покрыто тайной. И действительно, существуют вершины, о которых вы упомянули и которые кажутся пределом, пугая меня. Видите ли, я считала, что хорошо знаю его, и тем не менее при каждой новой встрече всегда появляются непонятные мне обстоятельства.
— Это естественно. Ведь вы узнали его, маленького священника, в то время, когда он заменил вам и мать и отца, окружив вас постоянным вниманием и нежностью, а для ребенка было вполне нормально, что от него ускользало все, что скрывалось за его реальным обликом.
— Пока я была ребенком — согласна. Но, к несчастью, чем старше я становилась, тем плотней окутывал его мрак неизвестности.
Она рассказала, что произошло в кабинете начальника цитадели до прихода Жоливаля, стараясь слово в слово передать все, что говорилось, подчеркнув странный момент, когда, показав печатку перстня, кардинал заставил немедленно капитулировать Ришелье, и обращение «генерал», которое вырвалось, едва слышно, у того.
Но как только молодая женщина произнесла это слово, Жоливаль вздрогнул.
— Он сказал «генерал»?.. Вы уверены?
— Конечно! И должна признаться, что я ничего не поняла. А вы можете представить, что это значит? Я знаю, что глава монашеского ордена может иметь такой чин, но мой крестный не принадлежит к черному духовенству, а только к белому…
Она заметила, что Жоливаль не слушает ее. Он хранил полное молчание, а его взгляд вдруг стал таким отрешенным и серьезным, что Марианна умолкла. Он оставил в покое завтрак, открыл бонбоньерку и вынул бриллиант, молниями засверкавший на солнце. Он долго любовался переливами света, словно хотел сам себя загипнотизировать.
— Столько страданий! Столько горя и трагических последствий из-за этого маленького кусочка угля и ему подобных. Видимо, — добавил он, — это объясняет все… даже своеобразное покровительство, которым кардинал защитил эту несчастную женщину, хотя ни вы, ни я не смогли понять это. Но пути Господни неисповедимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Успокоив таким образом душу, она с удовлетворением приняла трогательные излияния и запоздалые сожаления мэтра Дюкру по поводу той роли, которую ему пришлось сыграть в «этом злополучном инциденте». Но она ощутила подлинную радость, попав в свою комнату, где благодаря заботам горничной все было восстановлено в первоначальном порядке.
Когда она на другой день поздно утром открыла глаза, первым, что она увидела, был стоявший у ее изголовья букет громадных роз. Великолепные пунцовые розы, испускавшие такой нежный аромат, что она взяла их в руки, чтобы лучше вдыхать его. Тогда она заметила, что цветы закрывали небольшой пакет и узкий конверт с гербом Ришелье, вдавленным в красный воск печати.
Содержимое пакета не удивило ее. Конечно, в изящной золотой бонбоньерке вернулась удивительная бриллиантовая слеза, и снова Марианну захватило очарование великолепного камня, чье волшебное сияние осветило ее альков. Но письмо заставило задуматься.
Оно содержало, кроме подписи губернатора, всего восемь слов:
«Самые прекрасные цветы, самую прекрасную драгоценность самой прекрасной…»
Но эти восемь слов показались ей наполненными таким тревожащим значением, что, спрыгнув с кровати, она живо натянула на себя первое попавшееся под руку платье, подцепила шлепанцы и, не дав себе труда расплести две спускавшихся до бедер тяжелых черных косы, поспешила из комнаты, прижимая к сердцу золотую коробочку и письмо. На этот раз необходимо срочно поговорить с Жоливалем, даже если ради этого придется вылить ему на голову кувшин воды, чтобы разбудить.
Проходя мимо комнаты мадам де Гаше, она увидела, что дверь в нее широко отворена, а отсутствие личных вещей свидетельствовало, что графиня покинула город рано утром.
Не задерживаясь, она без стука отворила соседнюю дверь и вошла.
Ее встретило ободряющее зрелище. Сидя за столом перед открытым окном в одном из тех узорчатых халатов, которые он так любил, виконт был занят методичным поглощением содержимого громадного блюда, где воздушные рожки мэтра Дюкру соседствовали с блюдами гораздо более основательными и где две приятно запыленные бутылки поддерживали компанию с большим серебряным кофейником. Шумное появление молодой женщины ничуть не взволновало виконта. С полным ртом он адресовал ей широкую улыбку, показывая рукой на небольшое кресло.
— Вы так смешили, — заметил он, когда обрел способность говорить. — Надеюсь, никакой новой катастрофы не произошло?
— Нет, друг мой… по крайней мере, я не думаю. Но прежде всего скажите, как вы себя чувствуете?
— Так хорошо, как может быть с этим на голове, — сказал он, снимая ночной колпак, чтобы открыть на середине лысины сине-фиолетовую шишку размером с небольшое яйцо, окруженную ссадинами. — Теперь я несколько дней не буду снимать шляпу, чтобы не привлекать всеобщее внимание дикого племени этой страны. Хотите кофе? Вы выглядите как поднятая с постели землетрясением и не успевшая поесть. И раз уж вы тут, покажите, что вы так бережно прижимаете к груди…
— Вот! — сказала она, выкладывая перед ним оба предмета. — Я хотела бы знать, что вы думаете относительно этого письма.
Аромат дымящегося кофе наполнял комнату. Жоливаль неторопливо налил чашку молодой женщине, прочитал письмо, опорожнил стакан с вином, натянул свой колпак, затем откинулся в глубь кресла, слегка помахивая прямоугольником бумаги.
— Что я думаю об этом? — немного помолчав, сказал он. — Честное слово, то же, что подумал бы первый встречный: вы очень понравились Его Превосходительству.
— И это не кажется вам несколько тревожным? Вы считаете, что я должна сегодня вечером ужинать у него… и одна, ибо я не слышала, чтобы он пригласил вас?
Совершенно верно, и я без труда делаю вывод, что я не произвел на него такого же впечатления… Однако я думаю, что вы напрасно волнуетесь, ибо если там не буду я, то ваш крестный придет, безусловно. Кроме того, вы еще, конечно, повидаетесь с ним днем, и я считаю, что в этом случае он будет вам гораздо полезней, чем дядюшка Аркадиус, тем более что он хорошо знаком с герцогом. Ваш крестный, кстати, человек примечательный, и я хотел бы поближе с ним познакомиться. Вы часто рассказывали о нем, мое дорогое дитя, но я не представлял себе, что он мог достичь таких вершин…
— А я еще меньше! О, Жоливаль, охотно признаюсь вам: несмотря на все добро, что он мне сделал, бывают моменты, когда крестный смущает меня… даже почти вызывает страх. У него все покрыто тайной. И действительно, существуют вершины, о которых вы упомянули и которые кажутся пределом, пугая меня. Видите ли, я считала, что хорошо знаю его, и тем не менее при каждой новой встрече всегда появляются непонятные мне обстоятельства.
— Это естественно. Ведь вы узнали его, маленького священника, в то время, когда он заменил вам и мать и отца, окружив вас постоянным вниманием и нежностью, а для ребенка было вполне нормально, что от него ускользало все, что скрывалось за его реальным обликом.
— Пока я была ребенком — согласна. Но, к несчастью, чем старше я становилась, тем плотней окутывал его мрак неизвестности.
Она рассказала, что произошло в кабинете начальника цитадели до прихода Жоливаля, стараясь слово в слово передать все, что говорилось, подчеркнув странный момент, когда, показав печатку перстня, кардинал заставил немедленно капитулировать Ришелье, и обращение «генерал», которое вырвалось, едва слышно, у того.
Но как только молодая женщина произнесла это слово, Жоливаль вздрогнул.
— Он сказал «генерал»?.. Вы уверены?
— Конечно! И должна признаться, что я ничего не поняла. А вы можете представить, что это значит? Я знаю, что глава монашеского ордена может иметь такой чин, но мой крестный не принадлежит к черному духовенству, а только к белому…
Она заметила, что Жоливаль не слушает ее. Он хранил полное молчание, а его взгляд вдруг стал таким отрешенным и серьезным, что Марианна умолкла. Он оставил в покое завтрак, открыл бонбоньерку и вынул бриллиант, молниями засверкавший на солнце. Он долго любовался переливами света, словно хотел сам себя загипнотизировать.
— Столько страданий! Столько горя и трагических последствий из-за этого маленького кусочка угля и ему подобных. Видимо, — добавил он, — это объясняет все… даже своеобразное покровительство, которым кардинал защитил эту несчастную женщину, хотя ни вы, ни я не смогли понять это. Но пути Господни неисповедимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105