– Не знаю. Сейчас, когда ты рядом, я этого совсем не ощущаю, но… я не знаю.
Розильда сидела на диване, а я рядом в кресле. Вдруг она вскочила и подошла ко мне. В глазах у нее блестели слезы.
– Каролина, ты думаешь, мы отняли у тебя маму, да?
Розильда провела рукой по моим волосам. Мне нечего было сказать. Я лишь покачала головой, и она продолжила тихим голосом:
– Мы разговаривали об этом, я и Арильд. И ты должна знать, мы не хотели этого. Ты наша сестра, и мы хотим, чтобы ты была с нами.
– Чтобы я жила в Замке Роз? Не это ли ты имеешь в виду?
Розильда озадаченно посмотрела на меня.
– Нет, в точности я не знаю… У тебя есть твой театр, и я понимаю, что ты не захочешь жить в Замке Роз. Я и не думала так. Скорее уж мне хотелось бы возвратиться в художественную школу в Париже, но сейчас это вряд ли возможно…
– В Стокгольме тоже есть художественные школы. Да и квартира эта понапрасну пустует.
– Ты думаешь, что мы, ты и я, могли бы жить здесь вместе?
В словах Розильды на мгновение послышалась надежда.
Но я говорила о другом. Она почувствовала это и спросила, почему я не допускаю и мысли о том, чтобы жить в квартире мамы.
– Но ведь у меня есть свой дом, – уклончиво ответила я. – Но мы все равно могли бы встречаться. Представь себе, как было бы хорошо, если бы ты переехала в Стокгольм, Розильда!
Но она молча покачала головой.
– Почему нет? Это могло бы стать хорошим решением, ты только подумай!
Розильда не ответила; она встала и молча вернулась на свое место на диване.
– Это из-за Арильда? – спросила я.
– Отчасти.
– Но ведь вы могли бы переехать сюда втроем? Розильда лишь опять покачала головой и помрачнела.
– Но в чем же тогда дело, Розильда? Что с тобой?
– Каролина, я боюсь, до смерти боюсь.
– Что-нибудь стряслось?
– Да.
Розильда несколько раз вздохнула и закрыла лицо руками. Я подошла и села возле нее, но не знала, заметила ли она это – она сидела неподвижно, прижав руки к глазам. Прошло несколько минут.
Слышалось только прерывистое дыхание Розильды.
И тут я внезапно почувствовала, что мы не одни. В проеме двери стояла Лидия.
Она уже приготовилась лечь в постель и стояла совершенно молча в белой ночной рубашке между двумя красными занавесками. Меня поразило, как молодо она выглядела: распущенные волосы и по-детски широко раскрытые глаза. Она неотрывно смотрела на нас, не произнося ни слова. Розильда все еще сидела неподвижно и не заметила присутствия мамы. Она отняла руки от лица, но не подняла глаз.
– Да, – прошептала она. – Кое-что стряслось. – Лидия не отрывала от нее взгляда. – Мама еще не знает… Она думает… – Я коснулась руки Розильды, а Лидия затаила дыхание и боялась пошевелиться.
– Розильда… – осторожно прошептала я.
Она взглянула на меня, и я незаметным жестом указала ей на дверь.
– Мама?
Розильда было поднялась, но потом снова села. Голос у нее был сдавленный.
– Мамочка…
Лидия подошла к нам. Она была бледна, взгляд ее был встревоженным.
– Чего я не знаю, Розильда?
– Мы обманули тебя, мама. Мы не хотели, но…
– Кто мы?
– Мы с Арильдом. Мы не могли сказать…
– Что же вы не могли сказать?
Розильда задрожала. Она протянула руки к Лидии.
– Мама… прости…
Лидия взяла ее руки и прижала их к груди.
– Но ведь я еще не знаю, что я должна простить…
Розильда тихо рыдала; я почувствовала себя лишней и встала, чтобы уйти. Но сестра попросила меня остаться, она хотела, чтобы я присутствовала при разговоре.
– Это некоторым образом касается и тебя, – пояснила она.
Я снова села, и Розильда собралась с духом.
– Мама, то письмо, которое мы получили, помнишь… письмо…
– То самое о Максимилиаме?
– Да.
Лидия повернулась ко мне и рассказала, что они получили письмо о том, что наконец-то обнаружено тело Максимилиама. Оно находилось в Лондоне и его собирались перевезти в Швецию при первой возможности.
– Но сейчас, в разгар войны, это сделать непросто, – добавила она.
Когда Лидия говорила, Розильда едва сдерживалась, мяла в руках носовой платок и все время пыталась перебить маму.
– Нет, это была неправда! Все вовсе не так.
– Что было неправдой?
Лидия недоуменно взглянула на дочь, и Розильда продолжила:
– То письмо, мама, то письмо, которое получил Арильд. Когда он рассказал тебе о том, что нашли папу, ты решила, что речь идет о гробе с телом отца. И Арильд позволил тебе так думать. И я тоже… потому что мы не могли объяснить… Ведь мы еще не были уверены… Мы не смели поверить в это.
– Во что? Во что вы не смели поверить?
– Что папа жив. Он на самом деле жив, мама! По крайней мере, должен быть жив.
Лидия пошатнулась, и мы с Розильдой подумали, что она сейчас упадет в обморок, и бросились к ней. Лицо у нее стало белее мела, она дрожала как осиновый лист. Однако сознания не потеряла.
Разговаривать дальше было нельзя. Мы должны были помочь Лидии.
Мы понимали, что она пережила настоящее потрясение.
А я не могла разобраться в своих чувствах. Поначалу я обрадовалась, что Максимилиам жив. Но оставалось слишком много вопросов. Как сказала Розильда, было еще рано радоваться.
Сага, ты, наверно, удивляешься, зачем я описываю тебе все это в письме. Только ради тебя.
Дело в том, что когда я пишу, то напрягаю все силы, чтобы изобразить события так, как они происходили в действительности. Каждую реплику я передаю дословно.
Но как ты понимаешь, дело не только в том, что я помню все произнесенные слова. Я просто-напросто не могу отделаться от них. Хочу я того или нет, они врезаются в мою память, словно по воле неведомого гравера, – видимо, навсегда. Особенно слова, сказанные в драматические минуты.
Впрочем, это касается и выражения лиц, и жестов. Они накрепко отпечатываются в памяти. Спустя много лет я могу свободно представить перед внутренним взором сцену, подобную этой, и пережить ее заново. Иногда даже более явственно и детально, потому что воспоминание не оттеняется более чувствами. Или по крайней мере не так сильно оттеняется. Возможно, это покажется бессердечным, но вначале у меня даже появилась мысль записать произошедший разговор в форме диалогов, как в театральной пьесе.
Ведь это исключительный материал для пьесы.
Но позднее я решила, что не стоит.
Потому что в таком случае мне пришлось бы докапываться до той истины, суть которой заключена не столько в самом событии, сколько в тайных течениях побудительных мотивов и намерений, которые всегда таятся за внешним проявлением, за всеми видимыми жестами и сказанными словами, в свою очередь помогающими придать огранку театральным репликам. Ты понимаешь, о чем я? Или все это слишком запутанно? Я говорю о том, что на самом деле происходит внутри того, что кажется нам происходящим.
Все это означает, что я была бы вынуждена немного поступиться теми событиями, которые произошли в действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110