Несомненно, по ней кто-то взбирался или спускался, поэтому я, оставив Альму на посту, помчался в лагерь, вытащил из чехла ружье, а другой рукой схватил фонарь. Каприата благодушно жевал свой пеммикан, но, увидев, что я хватаюсь за ружье, тут же бросил свой обед.
Когда мы прибежали к Альме, лиана все еще слабо раскачивалась. Каприата направил луч фонаря вверх, но верхняя часть лианы и существо, которое ее качало, были скрыты за массой бромелиевых. Мы светили со всех сторон, но ничего не могли рассмотреть, а движение не прекращалось. В конце концов Каприата спустился в ущелье и ухватился за нижний конец лианы. Он туго натянул ее, подержал с минуту, а потом отпустил. Она тут же снова стала качаться. Потом он несильно ее дернул, и до нас тут же донесся протяжный, тоненький, пискливый и ужасно жалостный свист, исходивший из густой листвы.
– Слушайте, слушайте! – шепнул снизу Каприата. – Это «бедняжка-я».
– Что-что? – хором переспросили мы.
– Очень грустный маленький зверек, сэр. Он всегда прячет мордочку в лапках.
– Как будем его ловить? – спросил я.
– Думаю, я взберусь быстро-быстро, – послышалось в ответ. И мы тут же увидели Каприату, летящего над пропастью на паре подвернувшихся под руку лиан. Каприата был одним из лучших природных «лесовиков», каких мне приходилось встречать, и, пожалуй, единственным прирожденным охотником, который встретился нам в наших скитаниях по всему западному полушарию. Своим знанием лесной жизни, любовью к ней и умением молниеносно принимать решения он мог бы состязаться даже с обитателями африканских зарослей. Каприата проявлял неподдельный, поразительный интерес к зоологии; доказательством этого горячего увлечения служит то, что и сейчас, спустя более чем год после нашего отъезда, он продолжает сотнями присылать мне животных, безукоризненно законсервированных, этикетированных и внесенных в каталог, – а ведь он всю жизнь проработал на полях!
Мы стояли над обрывом, светя фонарем, а он лез мимо нас все выше и выше. Поначалу его освещала луна, но потом черные тени от развесистых сучьев наверху поглотили его, и мы долго стояли в полном безмолвии и ждали. Теперь все лианы раскачивались, как в бурю, но, так как мне было не велено светить наверх, пока Каприата не даст сигнал, я стал оглядываться вокруг и смотреть вниз. Мне тут же бросилось в глаза нечто блестящее и ярко-оранжевое, прилепившееся к узловатому подножию дерева, росшего поблизости. Я никогда не видывал подобных грибообразных наростов, поэтому подошел поближе. Каково же было мое удивление, когда он вдруг заметно съежился, и, приглядевшись, я заметил, что от этого загадочного образования к земле тянется дорожка блестящей слизи. Пришлось почти уткнуться в него носом (он у меня довольно длинный), и только я наклонился, как оно вдруг похудело, вытянулось с одной стороны и приподнялось, слегка коснувшись упомянутой выдающейся и драгоценной части моего лица. Я настолько потерял власть над собой, что дернул головой и изрядно ушибся о деревце, без всякого злого умысла стоявшее сзади. Это окончательно вывело меня из себя, но не успел я опомниться и снять – точнее, отлепить – эту оранжевую массу с дерева и увязать в носовой платок, как сверху послышался крик Каприаты. Я быстро завязал платок и схватился за фонарь.
Белый луч высветил сплошную зеленую массу наверху. Я не видел ни Каприаты, ни его добычи, но Альма принялась прыгать на месте, повизгивая от восторга и размахивая руками.
– Да что там? – сварливо рявкнул я. Я все еще не опомнился от своего приключения и потирал ушибленную голову.
– Не знаю, не знаю, но я это хочу! – услышал я в ответ. Голос Альмы звучал как-то особенно, хотя и знакомо: я привык связывать эти особые нотки с огнями парижских витрин.
Признаюсь, я с облегчением понял, что разделяю ее чувства, когда наконец разглядел нечто небольшое, округлое и мягкое на вид: оно болталось футах в двух ниже полога листвы, цепляясь за ненадежный стебель лианы. В ярком свете зверек казался совершенно беспомощным, глядя на нас несчастнейшими глазами, какие только можно себе вообразить.
– Сюда, сюда, спускайтесь по лианам! – заорали мы Каприате.
– Эту пару я видел, – глухо послышалось сверху. – Тут наверху лазает еще один, большой. Вы не можете дать мне фонарь?
– Нет! Ради всего святого, спускайтесь и ловите этого!
Мы ждали дальнейших событий, а маленький зверек безостановочно кружился вокруг стебля лианы, пока не решил, что пора отступать в укрытие. Когда он приблизился к пологу бромелиевых, оттуда высунулась голова Каприаты, показавшаяся нам головой великана, затем рука протянулась вниз, схватила зверька и, оторвав от лианы, вознесла вверх. Немного времени спустя зверек появился снова, увязанный в красный носовой платок; болтаясь на конце тонкой длинной лианы, он медленно опускался вниз.
Как только зверек оказался в пределах досягаемости, мы оба бросились освобождать его от красочной обертки. При виде его Альма издала писк, достойный грудного младенца, и я бы уж не преминул ее за это высмеять, если бы не увидел своими глазами неотразимо очаровательную мордочку малыша. Мордочка малого муравьеда (Cyclopes didactylus) не похожа ни на одну звериную физиономию, даже сравнивать не с кем. Она суживается в своеобразный длинный клювик, покрытый шерстью, с парой маленьких черных глаз в придачу, которые бывают и зажмурены, как в тот момент, хотя век мы не заметили. Глазки были полны слез.
Сидя у меня на руках, этот печальный зверек испустил еще один жалостный свистящий звук и затем свернулся в плотный клубок, засунув свою диковинную мордочку между передними лапами, а длинный хвост закинув за шею. Голая подушечка на самом кончике хвоста – бледно-розовая и в морщинках, точь-в-точь как подушечки ваших пальцев, – прикрепилась к пучку волос на крупе; зверек был одет густой, плотной, пышной и при этом шелковистой бурой шерсткой. Он казался таким беспомощным, пропащим и несчастным, что я передал его Альме, которая быстро сложила ладони и приняла зверька.
Однако это вызвало мгновенную реакцию: зверек развернулся, как пружина, и оказался далеко не беззащитным. Он был вооружен мощными загнутыми внутрь когтями – на «ручках» они были сомкнутые, крепкие и острые, как зубья остроги; когти смыкались у запястья с ладонью, а на задних лапках – с пяткой, где кожица была нежная и розовая, как у человека. В эту минуту маленький муравьед решил замкнуть свои природные капканчики, защипнув при этом кожу Альмы в четырех местах. Для своих размеров зверек обладал недюжинной силой; его хватка причиняла жуткую боль, потому что два самых длинных когтя на передних лапах впились глубоко в тело. Мне пришлось применить всю свою силу, чтобы разжать мертвую хватку, но, когда я, отцепив одну лапу, переходил к следующей, первая тут же вцеплялась в другое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Когда мы прибежали к Альме, лиана все еще слабо раскачивалась. Каприата направил луч фонаря вверх, но верхняя часть лианы и существо, которое ее качало, были скрыты за массой бромелиевых. Мы светили со всех сторон, но ничего не могли рассмотреть, а движение не прекращалось. В конце концов Каприата спустился в ущелье и ухватился за нижний конец лианы. Он туго натянул ее, подержал с минуту, а потом отпустил. Она тут же снова стала качаться. Потом он несильно ее дернул, и до нас тут же донесся протяжный, тоненький, пискливый и ужасно жалостный свист, исходивший из густой листвы.
– Слушайте, слушайте! – шепнул снизу Каприата. – Это «бедняжка-я».
– Что-что? – хором переспросили мы.
– Очень грустный маленький зверек, сэр. Он всегда прячет мордочку в лапках.
– Как будем его ловить? – спросил я.
– Думаю, я взберусь быстро-быстро, – послышалось в ответ. И мы тут же увидели Каприату, летящего над пропастью на паре подвернувшихся под руку лиан. Каприата был одним из лучших природных «лесовиков», каких мне приходилось встречать, и, пожалуй, единственным прирожденным охотником, который встретился нам в наших скитаниях по всему западному полушарию. Своим знанием лесной жизни, любовью к ней и умением молниеносно принимать решения он мог бы состязаться даже с обитателями африканских зарослей. Каприата проявлял неподдельный, поразительный интерес к зоологии; доказательством этого горячего увлечения служит то, что и сейчас, спустя более чем год после нашего отъезда, он продолжает сотнями присылать мне животных, безукоризненно законсервированных, этикетированных и внесенных в каталог, – а ведь он всю жизнь проработал на полях!
Мы стояли над обрывом, светя фонарем, а он лез мимо нас все выше и выше. Поначалу его освещала луна, но потом черные тени от развесистых сучьев наверху поглотили его, и мы долго стояли в полном безмолвии и ждали. Теперь все лианы раскачивались, как в бурю, но, так как мне было не велено светить наверх, пока Каприата не даст сигнал, я стал оглядываться вокруг и смотреть вниз. Мне тут же бросилось в глаза нечто блестящее и ярко-оранжевое, прилепившееся к узловатому подножию дерева, росшего поблизости. Я никогда не видывал подобных грибообразных наростов, поэтому подошел поближе. Каково же было мое удивление, когда он вдруг заметно съежился, и, приглядевшись, я заметил, что от этого загадочного образования к земле тянется дорожка блестящей слизи. Пришлось почти уткнуться в него носом (он у меня довольно длинный), и только я наклонился, как оно вдруг похудело, вытянулось с одной стороны и приподнялось, слегка коснувшись упомянутой выдающейся и драгоценной части моего лица. Я настолько потерял власть над собой, что дернул головой и изрядно ушибся о деревце, без всякого злого умысла стоявшее сзади. Это окончательно вывело меня из себя, но не успел я опомниться и снять – точнее, отлепить – эту оранжевую массу с дерева и увязать в носовой платок, как сверху послышался крик Каприаты. Я быстро завязал платок и схватился за фонарь.
Белый луч высветил сплошную зеленую массу наверху. Я не видел ни Каприаты, ни его добычи, но Альма принялась прыгать на месте, повизгивая от восторга и размахивая руками.
– Да что там? – сварливо рявкнул я. Я все еще не опомнился от своего приключения и потирал ушибленную голову.
– Не знаю, не знаю, но я это хочу! – услышал я в ответ. Голос Альмы звучал как-то особенно, хотя и знакомо: я привык связывать эти особые нотки с огнями парижских витрин.
Признаюсь, я с облегчением понял, что разделяю ее чувства, когда наконец разглядел нечто небольшое, округлое и мягкое на вид: оно болталось футах в двух ниже полога листвы, цепляясь за ненадежный стебель лианы. В ярком свете зверек казался совершенно беспомощным, глядя на нас несчастнейшими глазами, какие только можно себе вообразить.
– Сюда, сюда, спускайтесь по лианам! – заорали мы Каприате.
– Эту пару я видел, – глухо послышалось сверху. – Тут наверху лазает еще один, большой. Вы не можете дать мне фонарь?
– Нет! Ради всего святого, спускайтесь и ловите этого!
Мы ждали дальнейших событий, а маленький зверек безостановочно кружился вокруг стебля лианы, пока не решил, что пора отступать в укрытие. Когда он приблизился к пологу бромелиевых, оттуда высунулась голова Каприаты, показавшаяся нам головой великана, затем рука протянулась вниз, схватила зверька и, оторвав от лианы, вознесла вверх. Немного времени спустя зверек появился снова, увязанный в красный носовой платок; болтаясь на конце тонкой длинной лианы, он медленно опускался вниз.
Как только зверек оказался в пределах досягаемости, мы оба бросились освобождать его от красочной обертки. При виде его Альма издала писк, достойный грудного младенца, и я бы уж не преминул ее за это высмеять, если бы не увидел своими глазами неотразимо очаровательную мордочку малыша. Мордочка малого муравьеда (Cyclopes didactylus) не похожа ни на одну звериную физиономию, даже сравнивать не с кем. Она суживается в своеобразный длинный клювик, покрытый шерстью, с парой маленьких черных глаз в придачу, которые бывают и зажмурены, как в тот момент, хотя век мы не заметили. Глазки были полны слез.
Сидя у меня на руках, этот печальный зверек испустил еще один жалостный свистящий звук и затем свернулся в плотный клубок, засунув свою диковинную мордочку между передними лапами, а длинный хвост закинув за шею. Голая подушечка на самом кончике хвоста – бледно-розовая и в морщинках, точь-в-точь как подушечки ваших пальцев, – прикрепилась к пучку волос на крупе; зверек был одет густой, плотной, пышной и при этом шелковистой бурой шерсткой. Он казался таким беспомощным, пропащим и несчастным, что я передал его Альме, которая быстро сложила ладони и приняла зверька.
Однако это вызвало мгновенную реакцию: зверек развернулся, как пружина, и оказался далеко не беззащитным. Он был вооружен мощными загнутыми внутрь когтями – на «ручках» они были сомкнутые, крепкие и острые, как зубья остроги; когти смыкались у запястья с ладонью, а на задних лапках – с пяткой, где кожица была нежная и розовая, как у человека. В эту минуту маленький муравьед решил замкнуть свои природные капканчики, защипнув при этом кожу Альмы в четырех местах. Для своих размеров зверек обладал недюжинной силой; его хватка причиняла жуткую боль, потому что два самых длинных когтя на передних лапах впились глубоко в тело. Мне пришлось применить всю свою силу, чтобы разжать мертвую хватку, но, когда я, отцепив одну лапу, переходил к следующей, первая тут же вцеплялась в другое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77