Я приготовился помешать ему, но тут заговорил Старший Медведь:
– Давай, Охотник. Смелее. А тем, что оставит от тебя вожак, я набью брюхо. Могу даже поделиться. – Он дернул верхней губой, и у меня шерсть зашевелилась от такой улыбки. – Пока у меня хорошее настроение.
Если это хорошее, то я хочу быть за три перехода от Медведя, когда настроение у него испортится.
Охотник оглянулся на Старшего Медведя, на все еще сидящего вожака, потом на меня и... передумал нападать. Нас было много для него одного, и мы очень опасная дичь. Даже голодный зверь не нападает на стаю, он выжидает, когда кто-то отстанет и ослабеет. Охотник не похож на глупого, думаю, он дождется удобного случая, чтобы никто не помешал напасть на одного из нас. Вряд ли он нападет на Медведей, но и забывать не станет. У Кугаров хорошая память, они не прощают и не забывают обиды. А опаснее обиженного т'анга только Зовущая.
Ну что ж, поживем – увидим, как говорит наставник.
А жить нам осталось до рассвета.
Четырехлапый хромает все сильнее. На каждом привале он старательно вылизывает стертые лапы, но отдых быстро заканчивается, а привалы с каждым разом становятся короче и короче. Мы шли, потом бежали, и скоро лапы Кугара начинали опять кровоточить. Кровь на древних плитах была особенно заметна. Когда она попадала на знак или руну, те светились ярче самих плит. И потом еще светились. Несколько раз я оглядывался и видел, как над забытой Дорогой дрожит холодный свет. Дорога долго спала, а мы разбудили ее и накормили живой кровью. Не знаю, сколько еще она будет так светиться. Теперь Ловчие легко найдут нас, даже без своих нюхачей. Если кто-то пошел по нашему следу, а не спрятался в убежище. Наставник говорит, что в мире полно смелых глупцов и глупых безумцев.
Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами, и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти... В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться или напустить Ловчих, и все едино, кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов учили, и те сделались чарутти. Трудно такому поверить, но старейшины говорят, что так было.
Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их Башнями и Мостами. Ему очень не понравилось, что Мосты обвалились, а Башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.
Зовущая и Старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после Войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.
Сзади тихо застонали, и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд Младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая несгибающуюся ногу, а потом тень его Зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но, когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой Младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту рану – нога стала еще толще, и опухоль доползла до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым. Он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью. И еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет, сколько влезет.
Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее – это Старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.
Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А «немного» до чего – не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.
Раненый опять упал, молча.
– Его придется оставить.
– Что?
Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.
– Твой сын пойдет сам, – так же тихо ответил мой наставник. – А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.
– Я смогу нести его.
В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.
– Так быстро не сможешь. – Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. – А времени осталось совсем мало. Не успеем – погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.
– А он? – Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Давай, Охотник. Смелее. А тем, что оставит от тебя вожак, я набью брюхо. Могу даже поделиться. – Он дернул верхней губой, и у меня шерсть зашевелилась от такой улыбки. – Пока у меня хорошее настроение.
Если это хорошее, то я хочу быть за три перехода от Медведя, когда настроение у него испортится.
Охотник оглянулся на Старшего Медведя, на все еще сидящего вожака, потом на меня и... передумал нападать. Нас было много для него одного, и мы очень опасная дичь. Даже голодный зверь не нападает на стаю, он выжидает, когда кто-то отстанет и ослабеет. Охотник не похож на глупого, думаю, он дождется удобного случая, чтобы никто не помешал напасть на одного из нас. Вряд ли он нападет на Медведей, но и забывать не станет. У Кугаров хорошая память, они не прощают и не забывают обиды. А опаснее обиженного т'анга только Зовущая.
Ну что ж, поживем – увидим, как говорит наставник.
А жить нам осталось до рассвета.
Четырехлапый хромает все сильнее. На каждом привале он старательно вылизывает стертые лапы, но отдых быстро заканчивается, а привалы с каждым разом становятся короче и короче. Мы шли, потом бежали, и скоро лапы Кугара начинали опять кровоточить. Кровь на древних плитах была особенно заметна. Когда она попадала на знак или руну, те светились ярче самих плит. И потом еще светились. Несколько раз я оглядывался и видел, как над забытой Дорогой дрожит холодный свет. Дорога долго спала, а мы разбудили ее и накормили живой кровью. Не знаю, сколько еще она будет так светиться. Теперь Ловчие легко найдут нас, даже без своих нюхачей. Если кто-то пошел по нашему следу, а не спрятался в убежище. Наставник говорит, что в мире полно смелых глупцов и глупых безумцев.
Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами, и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти... В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться или напустить Ловчих, и все едино, кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов учили, и те сделались чарутти. Трудно такому поверить, но старейшины говорят, что так было.
Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их Башнями и Мостами. Ему очень не понравилось, что Мосты обвалились, а Башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.
Зовущая и Старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после Войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.
Сзади тихо застонали, и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд Младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая несгибающуюся ногу, а потом тень его Зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но, когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой Младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту рану – нога стала еще толще, и опухоль доползла до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым. Он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью. И еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет, сколько влезет.
Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее – это Старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.
Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А «немного» до чего – не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.
Раненый опять упал, молча.
– Его придется оставить.
– Что?
Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.
– Твой сын пойдет сам, – так же тихо ответил мой наставник. – А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.
– Я смогу нести его.
В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.
– Так быстро не сможешь. – Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. – А времени осталось совсем мало. Не успеем – погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.
– А он? – Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102