Донинья дрожала от страха. Только теперь она, Бешеный Петух и еще немногие, наконец, ясно поняли, что их ждет.
Падре Гомес подошел к купели, Иносенсио подал крестному отцу свечку. Священник помазал миром лоб младенца, не сводившего с крестного глаз и улыбавшегося ему, затем взглянул на стоявшую перед ним группу.
— Кто отец?
— Я, отец мой…
— А мать?
— Господь взял ее к себе…
— Ах да… Простите… А крестная мать?
Он посмотрел на Тиберию, она как будто ему знакома… Но откуда? Эту женщину с добрым и благородным лицом он мог видеть талька в церкви. Гомес ободряюще улыбнулся ей и тут вдруг вспомнил, кто она, однако улыбаться не перестал, настолько просветленной и набожной выглядела сейчас Тиберия.
— А крестный отец кто?
Он явно пьян, подумал падре. Глаза крестного блестели, он покачивался и смеялся коротким, нервным смешком. Это значит, и есть тот ремесленник с Ладейра-до-Табуана, у которого такое странное имя. Священник не раз видел его в дверях мастерской, но не предполагал, что его зовут так необычно. Но как? Какое-то негритянское имя. Посмотрев на крестного строгим, осуждающим взглядом, он спросил:
— Как тебя зовут?
Тот словно только этого и ждал. Озорной, насмешливый хохот разнесся по всей церкви, эхом прокатился по площади, и, казалось, по всему городу, от него задребезжали стекла, поднялся ветер, животные испугались.
Огун сделал три прыжка и громогласно заявил:
— Эшу, и я буду крестным. Я — Эшу!
В церкви, на площади и соседних улицах воцарилась мертвая тишина. Даже город будто замер. Только Огун блуждал по онемевшей церкви.
И вот тут произошло неожиданное: падре Гомес вздрогнул, встрепенулся, потоптался на месте и закрыл глаза. Жезуино Бешеный Петух заметил состояние священника; как и Донинья, и те, кто стоял поближе, он понял, в чем дело.
Падре что-то пробормотал, мать Донинья почтительно приблизилась к нему и обратилась на своем наречии.
Оказалось, Огун опоздал в это утро, задержался на шумном празднике в Сантьяго на Кубе, а когда прибыл в барак, то его коня Артура уже оседлал его легкомысленный брат Эшу. Эшу посмеялся над Огуном, передразнивая его, и пожаловался, что ему не преподнесли обещанной курицы. Поэтому он решил устроить скандал и сорвать крестины.
Огун, как сумасшедший, понесся по Баии в поисках кого-нибудь из сыновей, в которого он мог бы воплотиться и поставить все на свое место: прогнать Эшу и крестить мальчика. Дочери, правда, ему попадались, но ему был нужен мужчина. В отчаянии бродил он по городу, в то время как Эшу бесчинствовал в трамвае. И только что на площади Огун наблюдал нелепые выходки Эшу. Он видел, как тот обманул всех, усыпил бдительность Дониньи, почтительно подняв Вевеву с земли.
С величайшим волнением он вошел в церковь вслед за Эшу, хотел разоблачить его, поскорее выставить, но как это было сделать, если здесь не было ни одного из его коней, ни одного молодца, на котором он мог бы скакать?
Огун кружил по храму, когда падре начал задавать свои вопросы. И, поглядев на священника, вдруг узнал его: это был его сын Антонио, родившийся от Жозефы, дочери Омолу, внук Ожуаруа, жреца Шанго. В него он может воплотиться, он и станет его конем. Святой отец в сутане — его сын. К тому же не было иного выхода, и Огун проник в голову падре Гомеса.
Твердой рукой он дал Эшу пару пощечин, чтобы тот научился вести себя. Лицо Артура да Гимы покраснело от оплеух, а Эшу понял, что явился его брат и его проделкам настал конец. Хватит, он и так поозорничал, отомстил за то, что ему не дали курицы. Торопливо покинув Артура, он в последний раз расхохотался, а затем спрятался за алтарем святого Бенедикта.
Огун так же стремительно покинул падре и воплотился в своего знакомого коня, то есть в Артура да Гиму, на котором и должен был прибыть в церковь, если бы не впутался Эшу. Все произошло так быстро, что заметили это только самые осведомленные люди. Этнограф Баррейрос, например, видел лишь, как падре награждает Артура да Гиму пощечинами, решив, видимо, что тот пьян. «Крестины не состоятся, — подумал он. — Падре сейчас выгонит крестного…»
Однако падре быстро пришел в себя. Как ни в чем не бывало, он открыл глаза и заявил:
— У меня что-то закружилась голова…
— Стакан воды? — предложил обеспокоенный Иносенсио.
— Не надо. Уже прошло.
И, повернувшись к крестному, еще раз спросил:
— Как, стало быть, твое имя?
Неужели этот человек был только что пьян? Сейчас он твердо стоял на ногах, держался совершенно прямо и даже браво.
— Антонио де Огун, — ответил он с улыбкой.
Падре взял в руки священный елей.
Позднее в ризнице, когда падре по окончании крестин подписывал метрику, он поздравил отца, крестную мать и старую прабабушку. А когда дошла очередь до крестного, Огун приблизился пританцовывая и трижды обнял падре Гомеса. Неважно, что падре не знает того, что он сын воинственного Огуна, бога железа, стали и заряженного оружия. Огун привлек его к своей груди и прижался щекой к щеке падре — своего любимого и достойного сына.
10
Так прошли крестины сына Массу. Много возникло трудностей, но все они были преодолены, прежде всего с помощью Жезуино Бешеного Петуха, затем матери Дониньи и, наконец, самого Огуна.
В доме негра и повсюду в Баии событие это было отмечено с большой пышностью, танцы продолжались до утра. Только на площади Позорного Столба Бешеный Петух насчитал более пятидесяти танцующих огунов, которые явились, чтобы отпраздновать крестины сына Массу и Бенедиты.
Укрывшись в алтаре святого Бенедикта, Эшу еще некоторое время хихикал, вспоминая свои проказы. Потом заснул, и спящий очень напоминал мальчика, ничем не отличающегося от других: если бы вы видели его таким, никогда бы не подумали, что это божество дорог и путников, настолько строптивое и коварное, что его отождествляют с дьяволом.
Вот как Массу стал кумом Огуна, и это сделало его еще более авторитетным и достойным уважения. Однако он продолжал оставаться все тем же добрым негром, который жил со своей столетней бабкой и с сынишкой.
Многие потом приглашали разных богов быть крестными их детей. Особенно большим спросом пользовались Ошала, Шанго, Ошосси и Омолу, а также Йеманжа, Ошума, Янсан и Эуа. Ошумарэ же, который одновременно и мужчина и женщина, приглашали быть сразу крестным и крестной. Однако ни одно божество не дало своего согласия, возможно опасаясь проделок Эшу. Поэтому и по сей день только негру Массу удалось стать кумом бога Огуна.
Часть 3
Захват холма
Мата-Гато,
или
друзья народа
1
Мы не станем подразделять их на подлецов и героев — да разве можем мы, подозрительные бродяги с рыночного холма, судить о делах, выходящих за пределы нашего разумения? Захват земель Мата-Гато вызвал шумиху в газетах, правительственная партия и оппозиционеры поносили друг друга, восхваляя лишь себя и стремясь извлечь, наибольшую выгоду из этой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Падре Гомес подошел к купели, Иносенсио подал крестному отцу свечку. Священник помазал миром лоб младенца, не сводившего с крестного глаз и улыбавшегося ему, затем взглянул на стоявшую перед ним группу.
— Кто отец?
— Я, отец мой…
— А мать?
— Господь взял ее к себе…
— Ах да… Простите… А крестная мать?
Он посмотрел на Тиберию, она как будто ему знакома… Но откуда? Эту женщину с добрым и благородным лицом он мог видеть талька в церкви. Гомес ободряюще улыбнулся ей и тут вдруг вспомнил, кто она, однако улыбаться не перестал, настолько просветленной и набожной выглядела сейчас Тиберия.
— А крестный отец кто?
Он явно пьян, подумал падре. Глаза крестного блестели, он покачивался и смеялся коротким, нервным смешком. Это значит, и есть тот ремесленник с Ладейра-до-Табуана, у которого такое странное имя. Священник не раз видел его в дверях мастерской, но не предполагал, что его зовут так необычно. Но как? Какое-то негритянское имя. Посмотрев на крестного строгим, осуждающим взглядом, он спросил:
— Как тебя зовут?
Тот словно только этого и ждал. Озорной, насмешливый хохот разнесся по всей церкви, эхом прокатился по площади, и, казалось, по всему городу, от него задребезжали стекла, поднялся ветер, животные испугались.
Огун сделал три прыжка и громогласно заявил:
— Эшу, и я буду крестным. Я — Эшу!
В церкви, на площади и соседних улицах воцарилась мертвая тишина. Даже город будто замер. Только Огун блуждал по онемевшей церкви.
И вот тут произошло неожиданное: падре Гомес вздрогнул, встрепенулся, потоптался на месте и закрыл глаза. Жезуино Бешеный Петух заметил состояние священника; как и Донинья, и те, кто стоял поближе, он понял, в чем дело.
Падре что-то пробормотал, мать Донинья почтительно приблизилась к нему и обратилась на своем наречии.
Оказалось, Огун опоздал в это утро, задержался на шумном празднике в Сантьяго на Кубе, а когда прибыл в барак, то его коня Артура уже оседлал его легкомысленный брат Эшу. Эшу посмеялся над Огуном, передразнивая его, и пожаловался, что ему не преподнесли обещанной курицы. Поэтому он решил устроить скандал и сорвать крестины.
Огун, как сумасшедший, понесся по Баии в поисках кого-нибудь из сыновей, в которого он мог бы воплотиться и поставить все на свое место: прогнать Эшу и крестить мальчика. Дочери, правда, ему попадались, но ему был нужен мужчина. В отчаянии бродил он по городу, в то время как Эшу бесчинствовал в трамвае. И только что на площади Огун наблюдал нелепые выходки Эшу. Он видел, как тот обманул всех, усыпил бдительность Дониньи, почтительно подняв Вевеву с земли.
С величайшим волнением он вошел в церковь вслед за Эшу, хотел разоблачить его, поскорее выставить, но как это было сделать, если здесь не было ни одного из его коней, ни одного молодца, на котором он мог бы скакать?
Огун кружил по храму, когда падре начал задавать свои вопросы. И, поглядев на священника, вдруг узнал его: это был его сын Антонио, родившийся от Жозефы, дочери Омолу, внук Ожуаруа, жреца Шанго. В него он может воплотиться, он и станет его конем. Святой отец в сутане — его сын. К тому же не было иного выхода, и Огун проник в голову падре Гомеса.
Твердой рукой он дал Эшу пару пощечин, чтобы тот научился вести себя. Лицо Артура да Гимы покраснело от оплеух, а Эшу понял, что явился его брат и его проделкам настал конец. Хватит, он и так поозорничал, отомстил за то, что ему не дали курицы. Торопливо покинув Артура, он в последний раз расхохотался, а затем спрятался за алтарем святого Бенедикта.
Огун так же стремительно покинул падре и воплотился в своего знакомого коня, то есть в Артура да Гиму, на котором и должен был прибыть в церковь, если бы не впутался Эшу. Все произошло так быстро, что заметили это только самые осведомленные люди. Этнограф Баррейрос, например, видел лишь, как падре награждает Артура да Гиму пощечинами, решив, видимо, что тот пьян. «Крестины не состоятся, — подумал он. — Падре сейчас выгонит крестного…»
Однако падре быстро пришел в себя. Как ни в чем не бывало, он открыл глаза и заявил:
— У меня что-то закружилась голова…
— Стакан воды? — предложил обеспокоенный Иносенсио.
— Не надо. Уже прошло.
И, повернувшись к крестному, еще раз спросил:
— Как, стало быть, твое имя?
Неужели этот человек был только что пьян? Сейчас он твердо стоял на ногах, держался совершенно прямо и даже браво.
— Антонио де Огун, — ответил он с улыбкой.
Падре взял в руки священный елей.
Позднее в ризнице, когда падре по окончании крестин подписывал метрику, он поздравил отца, крестную мать и старую прабабушку. А когда дошла очередь до крестного, Огун приблизился пританцовывая и трижды обнял падре Гомеса. Неважно, что падре не знает того, что он сын воинственного Огуна, бога железа, стали и заряженного оружия. Огун привлек его к своей груди и прижался щекой к щеке падре — своего любимого и достойного сына.
10
Так прошли крестины сына Массу. Много возникло трудностей, но все они были преодолены, прежде всего с помощью Жезуино Бешеного Петуха, затем матери Дониньи и, наконец, самого Огуна.
В доме негра и повсюду в Баии событие это было отмечено с большой пышностью, танцы продолжались до утра. Только на площади Позорного Столба Бешеный Петух насчитал более пятидесяти танцующих огунов, которые явились, чтобы отпраздновать крестины сына Массу и Бенедиты.
Укрывшись в алтаре святого Бенедикта, Эшу еще некоторое время хихикал, вспоминая свои проказы. Потом заснул, и спящий очень напоминал мальчика, ничем не отличающегося от других: если бы вы видели его таким, никогда бы не подумали, что это божество дорог и путников, настолько строптивое и коварное, что его отождествляют с дьяволом.
Вот как Массу стал кумом Огуна, и это сделало его еще более авторитетным и достойным уважения. Однако он продолжал оставаться все тем же добрым негром, который жил со своей столетней бабкой и с сынишкой.
Многие потом приглашали разных богов быть крестными их детей. Особенно большим спросом пользовались Ошала, Шанго, Ошосси и Омолу, а также Йеманжа, Ошума, Янсан и Эуа. Ошумарэ же, который одновременно и мужчина и женщина, приглашали быть сразу крестным и крестной. Однако ни одно божество не дало своего согласия, возможно опасаясь проделок Эшу. Поэтому и по сей день только негру Массу удалось стать кумом бога Огуна.
Часть 3
Захват холма
Мата-Гато,
или
друзья народа
1
Мы не станем подразделять их на подлецов и героев — да разве можем мы, подозрительные бродяги с рыночного холма, судить о делах, выходящих за пределы нашего разумения? Захват земель Мата-Гато вызвал шумиху в газетах, правительственная партия и оппозиционеры поносили друг друга, восхваляя лишь себя и стремясь извлечь, наибольшую выгоду из этой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97