— Люба, Люба, моя ты голуба!
Люба, высокая крашеная блондинка в короткой юбке, из-под которой выглядывала резинка чулок, брезгливо сморщилась.
— Опять Слюнявый, — вздохнула ее коллега, подпиравшая стену справа. — Не повезло тебе, Любка.
— И не говори, — выдохнула облако сигаретного дыма Люба. Ткнула окурком в стену и развернулась к радостному клиенту. — Ну что, красавчик, по-быстрому? За двадцать?
— Нет, Любочка, нет! — Слюнявый, он же Коля-Матроскин, известный всем проституткам Москвы придурок, у которого по несправедливому стечению обстоятельств водились «бабки», пошелестел купюрами. — Сегодня на всю ночку!
И он радостно взвизгнул.
Коля был не только придурок, он был еще и извращенец. Девочкам, которые с ним работали, иногда неделями приходилось отмываться от той жирной грязи, которой покрывались их тела и пропитывались души. Коля трахал их физически и насиловал морально. Он умел это делать с душой, с размахом. В такие моменты он походил на врача-садиста в концентрационном лагере, которому его узники отданы в безусловную власть. Ко всему прочему он был опасен, как может быть опасен человек, обладающий властью, которую дают деньги, и имеющий нестабильную психику. Такой мог и бритвой полосонуть. Не по горлу, конечно, а по лицу, по груди, животу.
Коля-Матроскин был маньяк. Но маньяк при «бабках», и сутенеры шли на риск, отдавая ему девочек, которые, как известно, товар легко взаимозаменяемый. Не гейши, в конце концов.
Слюнявый любил по-разному. Тут уж как повезет. Мог увезти на квартиру, и тогда девушка проходила кошмар по полной программе, а мог матросить в подворотне, тогда он быстро уставал и все могло кончиться более-менее просто. Судя по тому, что Коля не подкатил на тачке, Любе грозил второй вариант.
— Пошли, пошли, Любочка…. — Слюнявый грубо хватал проститутку, подталкивая к забору, огораживающему какую-то стройку. В досках был лаз. Там, среди железобетонных панелей, обычно проходило то, что называется «по-быстрому». Сторож получал мзду и не выпускал овчарок на охрану территории, предпочитая попивать чаек и рассматривать порнографические журналы. Тут, на этой улице, все пропиталось, насытилось словом «порно». Каждый угол, каждая стена, каждый забор несли на себе отпечаток нездоровой страсти, заполняясь надписями известного содержания, рисунками и просто бумажными объявлениями. — Давай, давай… Сегодня будет по полной. Да, Любочка!
Слюнявый получил свою кличку за то, что в моменты возбуждения пускал слюну, брызгал ею. Это, впрочем, были не самые противные черты Коли.
Матроскин разложил Любочку на каких-то удобных железобетонных конструкциях, заботливо подстелив ей под спину свою куртку.
— Сейчас, сейчас… — шептал он, стаскивая с себя брюки. Для начала Слюнявый любил миссионерскую позицию.
— Может, пойдешь погуляешь? — неожиданно поинтересовался спокойный и глубокий мужской голос.
Коля замер. Потом покрутил головой и обнаружил рядом с голой Любочкой, дрожащей на холодной панели, черную фигуру, сидящую на корточках.
— Что? — не поверил своим ушам Слюнявый. Этот вопрос был задан тем самым тоном, после которого дворовая шпана обычно начинает драку. — Что?!
— Погуляй, — снова повторил мужчина.
— Ах ты, сука. — Голос у Коли был как у обиженного ребенка. Удивленный бесцеремонным хамством, с каким взрослые обычно вмешиваются в его жизнь.
Слюнявый подхватил штаны, застегнул их на поясе, сунул руку в карман. В ночной темноте тускло сверкнула бритва. Любочка начала осторожно подтягивать носом, вовсю захлебываясь слезами.
— Дурак ты, Матроскин, — сказала черная фигура. Смачно щелкнул затвор. — Дурак. И проживешь недолго.
Коля замер, понимая, что сейчас из темноты на него смотрит ствол.
— Ты мне, сука, за все заплатишь, — прошипел Слюнявый, и Любочка всхлипнула, понимая, что он обращается к ней. Тот факт, что его унизили на глазах у проститутки, был для Коли хуже смерти. Хотя помирать, опять же на глазах у той, кого он чуть не оттрахал, Матроскин тоже не собирался. — За все заплатишь. Падла.
Он сделал несколько шагов спиной вперед и будто вытек через дыру в заборе.
Любочка испуганно косилась на свою новую проблему и всхлипывала.
— Неоконченный техникум, Люба, — сказал человек. — Это неоконченный техникум и желание заработать на лохах, которым обычные бабы не дают.
— Борис Борисович? — Люба удивленно приподнялась на локте.
Было слышно, как человек вздохнул, достал пачку сигарет. Вспыхнула зажигалка, выхватив на мгновение из темноты усатую физиономию, прищуренные глаза и лицо, располосованное сетью морщин.
— Он самый, Любовь Игоревна. Что называется, сколько лет, сколько зим.
— Ты что, гад… — Люба вскинулась и зашипела. — Ты что, гад, сволочь, мент, падла, меня убить хочешь?! Что я тебе сделала? За что? Он же меня на куски порежет! Ты что, гад, не понимаешь этого?! Сволочь ты!
Человек в темноте молчал, только огонек сигареты изредка вспыхивал ярким светлячком.
— По-моему, у тебя проблемы, Люба, — наконец сказал гость. — А все из-за неоконченного техникума и этих развесистых сказок, которыми тебя кормила подруга.
— Пошел ты! — Люба села, укуталась в куртку Слюнявого.
— Я-то пойду, но проблемы, Любовь Игоревна, проблемы, они не уйдут. — Человек сделал вид, что собирается уйти.
— Куда, куда?! — Люба испуганно схватила его за руку. — Чего надо-то?
— Как всегда. — Борис Борисович снова присел на корточки. — Поговорить. Кстати, ты бы оделась, а то голый одетого не понимает.
Пока Люба натягивала чулочки, юбку и полупрозрачную блузку, человек слез с панелей, размял затекшие ноги и продолжил свои неторопливые нотации.
— Вот ведь что забавно, Люба. Девка ты была очень даже видная. Крепкая. И вроде бы не дура, но нет же, купилась на байки о безбедной жизни. Мол, только ноги надо раздвигать умеючи и будешь в шоколаде. Главное, лоха найти, а дальше пойдет-поедет. Только лохи, которые с «бабками» и не уроды, они ведь на простой перепихон не ведутся. Да. Их еще развести надо. На разговоры, на чувства, ключик к каждому подобрать. А они чувствительные к фальши, эти лохи, чувствительные. Да и врать ты, Люба, не умеешь.
— Кончай, а? — проворчала Люба. — Лучше сигаретку дай.
Человек прикурил еще одну сигарету, протянул проститутке.
— И вот, раз-два, ты уже на панели, — как ни в чем не бывало продолжил Борис. — Один раз села и не слезть. Потому что самый крутой лох при «бабках», которого ты попыталась развести, оказался твоим сутенером. Грустно это все, Люба. Грустно. Понимаешь? И все могло бы пойти по-другому, даже сейчас еще может…
— Кончай! Тоже мне, вербовщик. Я тебе не пастор Шлак, а ты не Штирлиц. Я за ночь побольше твоего получаю. Хочешь, могу в долг дать?
— Ты меня знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Люба, высокая крашеная блондинка в короткой юбке, из-под которой выглядывала резинка чулок, брезгливо сморщилась.
— Опять Слюнявый, — вздохнула ее коллега, подпиравшая стену справа. — Не повезло тебе, Любка.
— И не говори, — выдохнула облако сигаретного дыма Люба. Ткнула окурком в стену и развернулась к радостному клиенту. — Ну что, красавчик, по-быстрому? За двадцать?
— Нет, Любочка, нет! — Слюнявый, он же Коля-Матроскин, известный всем проституткам Москвы придурок, у которого по несправедливому стечению обстоятельств водились «бабки», пошелестел купюрами. — Сегодня на всю ночку!
И он радостно взвизгнул.
Коля был не только придурок, он был еще и извращенец. Девочкам, которые с ним работали, иногда неделями приходилось отмываться от той жирной грязи, которой покрывались их тела и пропитывались души. Коля трахал их физически и насиловал морально. Он умел это делать с душой, с размахом. В такие моменты он походил на врача-садиста в концентрационном лагере, которому его узники отданы в безусловную власть. Ко всему прочему он был опасен, как может быть опасен человек, обладающий властью, которую дают деньги, и имеющий нестабильную психику. Такой мог и бритвой полосонуть. Не по горлу, конечно, а по лицу, по груди, животу.
Коля-Матроскин был маньяк. Но маньяк при «бабках», и сутенеры шли на риск, отдавая ему девочек, которые, как известно, товар легко взаимозаменяемый. Не гейши, в конце концов.
Слюнявый любил по-разному. Тут уж как повезет. Мог увезти на квартиру, и тогда девушка проходила кошмар по полной программе, а мог матросить в подворотне, тогда он быстро уставал и все могло кончиться более-менее просто. Судя по тому, что Коля не подкатил на тачке, Любе грозил второй вариант.
— Пошли, пошли, Любочка…. — Слюнявый грубо хватал проститутку, подталкивая к забору, огораживающему какую-то стройку. В досках был лаз. Там, среди железобетонных панелей, обычно проходило то, что называется «по-быстрому». Сторож получал мзду и не выпускал овчарок на охрану территории, предпочитая попивать чаек и рассматривать порнографические журналы. Тут, на этой улице, все пропиталось, насытилось словом «порно». Каждый угол, каждая стена, каждый забор несли на себе отпечаток нездоровой страсти, заполняясь надписями известного содержания, рисунками и просто бумажными объявлениями. — Давай, давай… Сегодня будет по полной. Да, Любочка!
Слюнявый получил свою кличку за то, что в моменты возбуждения пускал слюну, брызгал ею. Это, впрочем, были не самые противные черты Коли.
Матроскин разложил Любочку на каких-то удобных железобетонных конструкциях, заботливо подстелив ей под спину свою куртку.
— Сейчас, сейчас… — шептал он, стаскивая с себя брюки. Для начала Слюнявый любил миссионерскую позицию.
— Может, пойдешь погуляешь? — неожиданно поинтересовался спокойный и глубокий мужской голос.
Коля замер. Потом покрутил головой и обнаружил рядом с голой Любочкой, дрожащей на холодной панели, черную фигуру, сидящую на корточках.
— Что? — не поверил своим ушам Слюнявый. Этот вопрос был задан тем самым тоном, после которого дворовая шпана обычно начинает драку. — Что?!
— Погуляй, — снова повторил мужчина.
— Ах ты, сука. — Голос у Коли был как у обиженного ребенка. Удивленный бесцеремонным хамством, с каким взрослые обычно вмешиваются в его жизнь.
Слюнявый подхватил штаны, застегнул их на поясе, сунул руку в карман. В ночной темноте тускло сверкнула бритва. Любочка начала осторожно подтягивать носом, вовсю захлебываясь слезами.
— Дурак ты, Матроскин, — сказала черная фигура. Смачно щелкнул затвор. — Дурак. И проживешь недолго.
Коля замер, понимая, что сейчас из темноты на него смотрит ствол.
— Ты мне, сука, за все заплатишь, — прошипел Слюнявый, и Любочка всхлипнула, понимая, что он обращается к ней. Тот факт, что его унизили на глазах у проститутки, был для Коли хуже смерти. Хотя помирать, опять же на глазах у той, кого он чуть не оттрахал, Матроскин тоже не собирался. — За все заплатишь. Падла.
Он сделал несколько шагов спиной вперед и будто вытек через дыру в заборе.
Любочка испуганно косилась на свою новую проблему и всхлипывала.
— Неоконченный техникум, Люба, — сказал человек. — Это неоконченный техникум и желание заработать на лохах, которым обычные бабы не дают.
— Борис Борисович? — Люба удивленно приподнялась на локте.
Было слышно, как человек вздохнул, достал пачку сигарет. Вспыхнула зажигалка, выхватив на мгновение из темноты усатую физиономию, прищуренные глаза и лицо, располосованное сетью морщин.
— Он самый, Любовь Игоревна. Что называется, сколько лет, сколько зим.
— Ты что, гад… — Люба вскинулась и зашипела. — Ты что, гад, сволочь, мент, падла, меня убить хочешь?! Что я тебе сделала? За что? Он же меня на куски порежет! Ты что, гад, не понимаешь этого?! Сволочь ты!
Человек в темноте молчал, только огонек сигареты изредка вспыхивал ярким светлячком.
— По-моему, у тебя проблемы, Люба, — наконец сказал гость. — А все из-за неоконченного техникума и этих развесистых сказок, которыми тебя кормила подруга.
— Пошел ты! — Люба села, укуталась в куртку Слюнявого.
— Я-то пойду, но проблемы, Любовь Игоревна, проблемы, они не уйдут. — Человек сделал вид, что собирается уйти.
— Куда, куда?! — Люба испуганно схватила его за руку. — Чего надо-то?
— Как всегда. — Борис Борисович снова присел на корточки. — Поговорить. Кстати, ты бы оделась, а то голый одетого не понимает.
Пока Люба натягивала чулочки, юбку и полупрозрачную блузку, человек слез с панелей, размял затекшие ноги и продолжил свои неторопливые нотации.
— Вот ведь что забавно, Люба. Девка ты была очень даже видная. Крепкая. И вроде бы не дура, но нет же, купилась на байки о безбедной жизни. Мол, только ноги надо раздвигать умеючи и будешь в шоколаде. Главное, лоха найти, а дальше пойдет-поедет. Только лохи, которые с «бабками» и не уроды, они ведь на простой перепихон не ведутся. Да. Их еще развести надо. На разговоры, на чувства, ключик к каждому подобрать. А они чувствительные к фальши, эти лохи, чувствительные. Да и врать ты, Люба, не умеешь.
— Кончай, а? — проворчала Люба. — Лучше сигаретку дай.
Человек прикурил еще одну сигарету, протянул проститутке.
— И вот, раз-два, ты уже на панели, — как ни в чем не бывало продолжил Борис. — Один раз села и не слезть. Потому что самый крутой лох при «бабках», которого ты попыталась развести, оказался твоим сутенером. Грустно это все, Люба. Грустно. Понимаешь? И все могло бы пойти по-другому, даже сейчас еще может…
— Кончай! Тоже мне, вербовщик. Я тебе не пастор Шлак, а ты не Штирлиц. Я за ночь побольше твоего получаю. Хочешь, могу в долг дать?
— Ты меня знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96