Собственно, все.
— А журналисты?
— Что журналисты?
— Ну, те, которые со следами насилия на лице. Угрозы. Давление.
— Ерунда, — отмахнулся Артем. — Если мы эту Аню сумеем прижать, то она нам гарантированно объяснит, что оператор просто упал с велосипеда, когда ехал в ларек за добавочным пивом. А угрозы и давление… Абсолютно недоказуемая вещь. Запись телефонного разговора? Я с помощью студии звукозаписи и ловкача-юмориста сфабрикую любой голос. Шумов добавлю, и готово. Записки? Где они? Пропали? Как говорил Шерлок Холмс, бездоказательно, дорогой профессор, бездоказательно.
— Но скандал будет шикарный…
— Даже не сомневайся, причем генеральный прокурор вылетит из кресла ко всем чертям. Влегкую. Но этот Сорокин нам гнал тюльку. Только в самом начале у него в глазах…
— Так-так…
— Тоже заметил? — Артем снова посмотрел в небо, куда упиралась шпилем Останкинская башня. — Может, пойдем? А то я, когда вымокну, сильно насморком маюсь. Оно мне не надо.
— Пошли.
Они двинулись к ближайшему метро. Брать служебную машину, когда не было ярко выраженной экстренной необходимости, в управлении считалось дурным тоном. ОЗГИ обрастала своими обычаями, неписаными правилами и легендами.
— Так вот, — продолжил Артем. — У этого припанкованного…
— По-моему, чистой воды панк. Честный такой.
— Бога ради, я в этом движении ни ухом ни рылом. — Артем пожал плечами. — Если ты можешь отличить чуть-чуть припанкованного интеллигента от чистого панка, то, может быть, поделишься методом?
— Все просто, хотя этот вопрос очень далек от нашей работы. — Сергей улыбнулся. — Настоящий панк всегда оскорбителен. Для органов чувств, например. Он плохо пахнет, дурно выглядит и далек от понятия «культурное поведение». Оскорбителен его вид, надписи на майках и так далее. У чистого панка мало идолов. Он может нарушить любое табу. Например, господин Сорокин на спине носит надпись «Борман — герой!». Это оскорбляет сразу около миллиона людей, если не значительно больше, воспитанных на плакате «Борман — палач!». Восхвалять, причем между делом, лидеров нацистской Германии — это дурной тон и хамство. Припанкованный интеллигент на это не пойдет. Просто испугается. Для него существуют условности и табу. Фактически это такой интересный психологический выверт. Интеллигент так запутался в собственных нутах, запретах и моральных нормах, что всем своим видом кричит теперь об этом. Мол, помогите, тону! Тогда он нарочито культурно обрывает свою одежду, делает нейтральную татуировку, которую можно свести при случае, и никогда не ставит гребень на голове с помощью мебельного лака или масляной краски. Потому что это может повредить волосам. Пиво, яичный белок, — пожалуйста, но никакого экстрима. И он точно не станет носить майку с такими надписями, как у Сорокина. Настоящий панк яростно протестует против общества, окружающего его. Словно бы показывая внутреннее содержание этого общества. А интеллигент, припанкованный, протестует против своей же собственной натуры. Слабой, запуганной, эгоистичной, но своей. Причем его протест скорее больше похож на крик о помощи.
— Ого… — только и произнес Артем.
— Внушает? — Сергей посмотрел на аналитика сверху вниз.
— Еще бы… Ты где таких слов набрался?
— Вообще-то… — Сергей ступил на эскалатор. Стальная лента быстро понесла их вниз. — Вообще-то это не мои слова. Просто запомнил. В одном журнале была напечатана огромная статеища на эту тему. По типу, что такое панк и как его готовить, чтобы не отравиться. Так что наш Сорокин — это чистой воды панк. Без идей, устоев и сколь-либо сносной морали. В семнадцатом году такие были обычно анархистами.
— Круто, — решительно подвел итог Артем.
— Так что там насчет его глаз? — Иванов вернул разговор в рабочее русло.
— Было там какое-то особое выражение. Не страх, точно. Ему бояться нечего. Все места прикрыты, иначе программа в эфир бы не пошла. В то, что вернется тоталитарный режим, ни один журналист не верит, хоть и кричит об ужасах грядущего государственного террора на каждом углу. За что проплачено, как говорится. Так что силовых органов Павлу Адольфовичу бояться нечего. У меня даже создалось ощущение, что там было что-то вроде торжества.
— Чего-чего?
— Торжества. — Они сошли с эскалатора и направились к платформе. — Тут может быть несколько вариантов. Явный и в первую очередь напрашивающийся только один. Он рад, что пришли мы. Власть. Заметили. Стало быть, зацепил, укусил заметно. Признание его силы.
— Звучит примитивно.
— Согласен. — Артем пригладил волосы, растрепанные потоком воздуха из туннеля.
Подошел поезд. В вагонах было на удивление пусто для этого времени суток. Артем и Сергей сели подальше от других людей и продолжили разговор.
— Примитивно, — кивнул Артем. — Но пока, в качестве явных мотивов, можно только этот привести. Все остальное выглядит конспирологически. Но торжество было. Куда мы едем, кстати? В управление?
Сергей задумался:
— Нет, пожалуй, в управление еще рано. Времени не так много, а господин Сорокин нам ничего не сказал.
— К прокурору?
— А к нему-то чего? К нему можно под конец прийти. Он свое соло на трубе уже сыграл. Да и лучше будет заявляться к такому серьезному человеку подготовленными. Вот так. Какой у нас есть выбор?
— Невеликий. Действующие лица, Сорокин, девушка-порнозвезда, прокурор, ассистентка Сорокина, мэр…
— А его сюда каким боком?
— Как первопричину скандала с братом порнозвезды.
— Не. Тогда в эту колоду и хасидов российского разлива надо записывать. А с ними беседовать у меня желания нет.
— Из антисемитских побуждений?
— Нет. Из соображений здравого смысла. Им по существу дела сказать нечего. А вот брата нашей сексуально активной подруги я бы посетил. Где он у нас сидит?
Артем вытащил из кармана «Palm», что-то потыкал там стилом.
— Где набедокурил, там и сидит… — пробормотал аналитик. — На Васильевской. Дом три.
— Вот давай туда и завалимся.
— Тогда нам выходить.
Когда они поднялись на поверхность, на улице было темно. Небо полностью закрылось синими, до черноты, тучами, которые, казалось, цепляют своими животами за крыши домов.
— Быть мне мокрому… — пробормотал Артем. — Давай быстренько, а?
— Лови бомбиста.
Вскоре они были на Васильевской.
— А нас пустят? — поинтересовался Артем.
— Посмотрим, — ответил Сергей, толкая обшарпанную дверь отделения милиции. — Приветствую…
Дежурный, толстый молодой мужик, уже страдающий одышкой, равнодушно посмотрел на вошедших. Сергей выложил на стол удостоверения, но милиционер даже не глянул на них.
— Кто занимается делом Евгения Алтынина? — поинтересовался Иванов.
— Не положено, — проворчал дежурный.
— Тогда зови начальство, — сказал Сергей и добавил под нос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— А журналисты?
— Что журналисты?
— Ну, те, которые со следами насилия на лице. Угрозы. Давление.
— Ерунда, — отмахнулся Артем. — Если мы эту Аню сумеем прижать, то она нам гарантированно объяснит, что оператор просто упал с велосипеда, когда ехал в ларек за добавочным пивом. А угрозы и давление… Абсолютно недоказуемая вещь. Запись телефонного разговора? Я с помощью студии звукозаписи и ловкача-юмориста сфабрикую любой голос. Шумов добавлю, и готово. Записки? Где они? Пропали? Как говорил Шерлок Холмс, бездоказательно, дорогой профессор, бездоказательно.
— Но скандал будет шикарный…
— Даже не сомневайся, причем генеральный прокурор вылетит из кресла ко всем чертям. Влегкую. Но этот Сорокин нам гнал тюльку. Только в самом начале у него в глазах…
— Так-так…
— Тоже заметил? — Артем снова посмотрел в небо, куда упиралась шпилем Останкинская башня. — Может, пойдем? А то я, когда вымокну, сильно насморком маюсь. Оно мне не надо.
— Пошли.
Они двинулись к ближайшему метро. Брать служебную машину, когда не было ярко выраженной экстренной необходимости, в управлении считалось дурным тоном. ОЗГИ обрастала своими обычаями, неписаными правилами и легендами.
— Так вот, — продолжил Артем. — У этого припанкованного…
— По-моему, чистой воды панк. Честный такой.
— Бога ради, я в этом движении ни ухом ни рылом. — Артем пожал плечами. — Если ты можешь отличить чуть-чуть припанкованного интеллигента от чистого панка, то, может быть, поделишься методом?
— Все просто, хотя этот вопрос очень далек от нашей работы. — Сергей улыбнулся. — Настоящий панк всегда оскорбителен. Для органов чувств, например. Он плохо пахнет, дурно выглядит и далек от понятия «культурное поведение». Оскорбителен его вид, надписи на майках и так далее. У чистого панка мало идолов. Он может нарушить любое табу. Например, господин Сорокин на спине носит надпись «Борман — герой!». Это оскорбляет сразу около миллиона людей, если не значительно больше, воспитанных на плакате «Борман — палач!». Восхвалять, причем между делом, лидеров нацистской Германии — это дурной тон и хамство. Припанкованный интеллигент на это не пойдет. Просто испугается. Для него существуют условности и табу. Фактически это такой интересный психологический выверт. Интеллигент так запутался в собственных нутах, запретах и моральных нормах, что всем своим видом кричит теперь об этом. Мол, помогите, тону! Тогда он нарочито культурно обрывает свою одежду, делает нейтральную татуировку, которую можно свести при случае, и никогда не ставит гребень на голове с помощью мебельного лака или масляной краски. Потому что это может повредить волосам. Пиво, яичный белок, — пожалуйста, но никакого экстрима. И он точно не станет носить майку с такими надписями, как у Сорокина. Настоящий панк яростно протестует против общества, окружающего его. Словно бы показывая внутреннее содержание этого общества. А интеллигент, припанкованный, протестует против своей же собственной натуры. Слабой, запуганной, эгоистичной, но своей. Причем его протест скорее больше похож на крик о помощи.
— Ого… — только и произнес Артем.
— Внушает? — Сергей посмотрел на аналитика сверху вниз.
— Еще бы… Ты где таких слов набрался?
— Вообще-то… — Сергей ступил на эскалатор. Стальная лента быстро понесла их вниз. — Вообще-то это не мои слова. Просто запомнил. В одном журнале была напечатана огромная статеища на эту тему. По типу, что такое панк и как его готовить, чтобы не отравиться. Так что наш Сорокин — это чистой воды панк. Без идей, устоев и сколь-либо сносной морали. В семнадцатом году такие были обычно анархистами.
— Круто, — решительно подвел итог Артем.
— Так что там насчет его глаз? — Иванов вернул разговор в рабочее русло.
— Было там какое-то особое выражение. Не страх, точно. Ему бояться нечего. Все места прикрыты, иначе программа в эфир бы не пошла. В то, что вернется тоталитарный режим, ни один журналист не верит, хоть и кричит об ужасах грядущего государственного террора на каждом углу. За что проплачено, как говорится. Так что силовых органов Павлу Адольфовичу бояться нечего. У меня даже создалось ощущение, что там было что-то вроде торжества.
— Чего-чего?
— Торжества. — Они сошли с эскалатора и направились к платформе. — Тут может быть несколько вариантов. Явный и в первую очередь напрашивающийся только один. Он рад, что пришли мы. Власть. Заметили. Стало быть, зацепил, укусил заметно. Признание его силы.
— Звучит примитивно.
— Согласен. — Артем пригладил волосы, растрепанные потоком воздуха из туннеля.
Подошел поезд. В вагонах было на удивление пусто для этого времени суток. Артем и Сергей сели подальше от других людей и продолжили разговор.
— Примитивно, — кивнул Артем. — Но пока, в качестве явных мотивов, можно только этот привести. Все остальное выглядит конспирологически. Но торжество было. Куда мы едем, кстати? В управление?
Сергей задумался:
— Нет, пожалуй, в управление еще рано. Времени не так много, а господин Сорокин нам ничего не сказал.
— К прокурору?
— А к нему-то чего? К нему можно под конец прийти. Он свое соло на трубе уже сыграл. Да и лучше будет заявляться к такому серьезному человеку подготовленными. Вот так. Какой у нас есть выбор?
— Невеликий. Действующие лица, Сорокин, девушка-порнозвезда, прокурор, ассистентка Сорокина, мэр…
— А его сюда каким боком?
— Как первопричину скандала с братом порнозвезды.
— Не. Тогда в эту колоду и хасидов российского разлива надо записывать. А с ними беседовать у меня желания нет.
— Из антисемитских побуждений?
— Нет. Из соображений здравого смысла. Им по существу дела сказать нечего. А вот брата нашей сексуально активной подруги я бы посетил. Где он у нас сидит?
Артем вытащил из кармана «Palm», что-то потыкал там стилом.
— Где набедокурил, там и сидит… — пробормотал аналитик. — На Васильевской. Дом три.
— Вот давай туда и завалимся.
— Тогда нам выходить.
Когда они поднялись на поверхность, на улице было темно. Небо полностью закрылось синими, до черноты, тучами, которые, казалось, цепляют своими животами за крыши домов.
— Быть мне мокрому… — пробормотал Артем. — Давай быстренько, а?
— Лови бомбиста.
Вскоре они были на Васильевской.
— А нас пустят? — поинтересовался Артем.
— Посмотрим, — ответил Сергей, толкая обшарпанную дверь отделения милиции. — Приветствую…
Дежурный, толстый молодой мужик, уже страдающий одышкой, равнодушно посмотрел на вошедших. Сергей выложил на стол удостоверения, но милиционер даже не глянул на них.
— Кто занимается делом Евгения Алтынина? — поинтересовался Иванов.
— Не положено, — проворчал дежурный.
— Тогда зови начальство, — сказал Сергей и добавил под нос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96