Смерть вообще некрасива, думал Том. Но в смерти отца, если можно так выразиться, было благородство.
Однако Тому запомнилась не сама смерть, а последний день, когда отец находился в сознании. Четверо сыновей постоянно оставались рядом. Они почти не разговаривали. А если разговаривали, то о разных пустяках: вспоминали всякую ерунду, забытые места, смешные истории, давно ушедших людей. И тем не менее этот день ничего не значащих разговоров показался Тому важнее, чем десятилетия отцовских советов и наставлений, серьезнейших бесед о жизни, философствований и споров за обеденным столом. Их точки зрения никогда не сходились, но вот теперь отец его понял. И они могли болтать в свое удовольствие. Так просто и так глубоко.
Том улыбнулся. Отцу понравились бы его похороны. Он порадовался бы, глядя на идущую через лес процессию и слушая барабаны, гигантские деревянные трубы и бамбуковые дудки. И женщин, и мужчин, по очереди то поюших, то хлопающих в ладоши. Огромную усыпальницу выбили в известняковой скате, попадала начало новому некрополю тара. После того как сгорел мост, Белый город оказался отрезанным от большой земли, но по ту сторону ущелья остались шесть головорезов Хаузера. Все шесть недель, пока долбили новую гробницу, деревня бурлила новостями о попавших в западню солдатах. Время от времени они подходили к тому месту, где некогда начинался мост, стреляли, кричали, умоляли, грозили. Шли дни и недели. Количество солдат сократилось до четырех, затем до двух. А теперь остался всего один. Он больше не махал руками, не кричал и не стрелял. Маленький исхудавший человечек, он подходил к обрыву, молчал и ждал смерти. Том убеждал тара его спасти, но индейцы оставались непреклонны. Они говорили, что мост могут восстановить только боги. И если богам будет угодно, они спасут солдата.
Но богам, разумеется, было неугодно.
Гудение большого барабана вернуло Тома к разворачивающемуся перед ним зрелищу. Все погребальные предметы были сложены в гробницу, настало время замуровывать вход. Стоявшие в лесу мужчины и женщины затянули проникающий в душу заунывный мотив. Жрец воскурил священные травы, и их аромат поплыл над толпой. Церемония продолжалась до тех пор, пока солнце на западе не коснулось кромки горизонта. И тогда прервалась. Жрец ударил по концу деревянного ключа, и с последним лучом заходящего светила массивная дверь раскатисто стукнула и запечатала вход в усыпальницу.
Все смолкло.
По дороге в деревню Том повернулся к Вернону:
— Хорошо бы отец все это видел… Брат обнял его за плечи:
— Он видел. Я в этом нисколько не сомневаюсь.
86
Льюис Скиба сидел в кресле-качалке на покосившемся крыльце дощатого домика и смотрел на озеро. Окрестные холмы оделись в осенний багрянец, темное зеркало воды отражало купол вечернего неба. Все было именно так, как отложилось у него в памяти. Причал косо уходил в воду, и к его концу было привязано каноэ. Воздух дышал запахом нагретых сосновых иголок. На противоположном берегу раздался заунывный голос гагары. Ее крик замер в холмах, но ей едва слышно ответила другая, далекая, как звезда, гагара.
Скиба сделал глоток свежей ключевой воды и качнулся в кресле. Доски крыльца протестующе заскрипели. Он потерял все. При нем рухнула входившая в девятку крупнейших в мире фармацевтическая компания. Он наблюдал, как их акции упали в цене до пятидесяти центов, а затем их продажа была навсегда прекращена. Их занесли в главу 11. Двадцать тысяч сотрудников видели, как таяли их сбережения и пенсионные фонды. Совет директоров совместно с представителями держателей акций выкинул его на улицу, и это событие стало изюминкой вечерних теленовостей. На него завели уголовное дело, обвиняя в мошенничестве, махинациях с акциями, инсайдерских торговых операциях и подтасовках в собственную пользу. Он потерял дом и жену. Адвокаты доедали его последние деньги. Никто его больше не любил, кроме детей.
И тем не менее Скиба ощущал себя счастливым человеком. Окружающие не могли понять такого счастья. Считали, что он потерял рассудок, что это последствия нервного срыва. Никто не понимал, что значит гореть в аду.
Не представляли, что для него значило остановить собственную руку в тот день три месяца назад в темном кабинете. И что значили последующие три месяца молчания Хаузера. Они стали самым мрачным периодом в его жизни. Казалось, кошмар никогда не рассеется. Но вот до него дошли известия. «Нью-Йорк тайме» опубликовала в самом неприметном месте коротенькую заметку, в которой сообщалось об основании Фонда Альфонсо Босваса — некоммерческой организации, целью которой является перевод найденного в коллекции Максвелла Бродбента старинного кодекса майя, относящегося к девятому веку. Согласно утверждению доктора Сэлли Колорадо кодекс являлся лечебником народа майя и был способен оказать неоценимую помощь в поисках и разработке новых лекарств. Фонд основан и финансируется четырьмя сыновьями покойного Максвелла Бродбента. В заметке говорилось, что сам глава семьи неожиданно скончался, когда проводил отпуск с сыновьями в Центральной Америке.
И все. Никаких упоминаний о Хаузере, Белом городе, забытой гробнице и ненормальном отце, который похоронил себя со всем своим состоянием. Ни строки.
Скиба почувствовал, что груз целого мира свалился с его плеч. Бродбенты живы. С ними не расправились. Хаузер не сумел раздобыть кодекс. И что самое главное — не смог совершить убийство. Скиба никогда не узнает, что произошло. Наводить справки было бы слишком опасно. Но ясно было одно: он не повинен в убийстве. За ним много других преступлений, которые предстоит искупить, но среди них нет самого страшного — насильственного отнятия человеческой жизни, в том числе своей собственной.
И еще, лишившись всего: денег, недвижимости, репутации, — Скиба обрел способность видеть. Шоры были сорваны. Он прозрел, словно снова стал ребенком: понял, какие совершил преступления, каким эгоистичным и алчным человеком сделался. С предельной ясностью осознал свое моральное падение во время успешного восхождения на вершины деловой карьеры. Как просто оказалось сбиться с пути, перепутать честность и престиж, власть и ответственность, низкопоклонство и преданность, прибыль и достоинство. Надо быть очень целостным человеком, чтобы сохранить ясность ума в такой системе.
Скиба смотрел в темнеющую поверхность озера и улыбался. В наступающих сумерках растворялось все, над чем он так упорно бился и что казалось ему таким важным. В конце концов исчезнет и этот дощатый домик, и он уже не сможет смотреть на это озеро.
Что ж, ну и пусть. Он умер и снова родился. И теперь начинал новую жизнь.
87
Офицер Джимми Мартинес из полицейского управления Санта-Фе положил телефонную трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Однако Тому запомнилась не сама смерть, а последний день, когда отец находился в сознании. Четверо сыновей постоянно оставались рядом. Они почти не разговаривали. А если разговаривали, то о разных пустяках: вспоминали всякую ерунду, забытые места, смешные истории, давно ушедших людей. И тем не менее этот день ничего не значащих разговоров показался Тому важнее, чем десятилетия отцовских советов и наставлений, серьезнейших бесед о жизни, философствований и споров за обеденным столом. Их точки зрения никогда не сходились, но вот теперь отец его понял. И они могли болтать в свое удовольствие. Так просто и так глубоко.
Том улыбнулся. Отцу понравились бы его похороны. Он порадовался бы, глядя на идущую через лес процессию и слушая барабаны, гигантские деревянные трубы и бамбуковые дудки. И женщин, и мужчин, по очереди то поюших, то хлопающих в ладоши. Огромную усыпальницу выбили в известняковой скате, попадала начало новому некрополю тара. После того как сгорел мост, Белый город оказался отрезанным от большой земли, но по ту сторону ущелья остались шесть головорезов Хаузера. Все шесть недель, пока долбили новую гробницу, деревня бурлила новостями о попавших в западню солдатах. Время от времени они подходили к тому месту, где некогда начинался мост, стреляли, кричали, умоляли, грозили. Шли дни и недели. Количество солдат сократилось до четырех, затем до двух. А теперь остался всего один. Он больше не махал руками, не кричал и не стрелял. Маленький исхудавший человечек, он подходил к обрыву, молчал и ждал смерти. Том убеждал тара его спасти, но индейцы оставались непреклонны. Они говорили, что мост могут восстановить только боги. И если богам будет угодно, они спасут солдата.
Но богам, разумеется, было неугодно.
Гудение большого барабана вернуло Тома к разворачивающемуся перед ним зрелищу. Все погребальные предметы были сложены в гробницу, настало время замуровывать вход. Стоявшие в лесу мужчины и женщины затянули проникающий в душу заунывный мотив. Жрец воскурил священные травы, и их аромат поплыл над толпой. Церемония продолжалась до тех пор, пока солнце на западе не коснулось кромки горизонта. И тогда прервалась. Жрец ударил по концу деревянного ключа, и с последним лучом заходящего светила массивная дверь раскатисто стукнула и запечатала вход в усыпальницу.
Все смолкло.
По дороге в деревню Том повернулся к Вернону:
— Хорошо бы отец все это видел… Брат обнял его за плечи:
— Он видел. Я в этом нисколько не сомневаюсь.
86
Льюис Скиба сидел в кресле-качалке на покосившемся крыльце дощатого домика и смотрел на озеро. Окрестные холмы оделись в осенний багрянец, темное зеркало воды отражало купол вечернего неба. Все было именно так, как отложилось у него в памяти. Причал косо уходил в воду, и к его концу было привязано каноэ. Воздух дышал запахом нагретых сосновых иголок. На противоположном берегу раздался заунывный голос гагары. Ее крик замер в холмах, но ей едва слышно ответила другая, далекая, как звезда, гагара.
Скиба сделал глоток свежей ключевой воды и качнулся в кресле. Доски крыльца протестующе заскрипели. Он потерял все. При нем рухнула входившая в девятку крупнейших в мире фармацевтическая компания. Он наблюдал, как их акции упали в цене до пятидесяти центов, а затем их продажа была навсегда прекращена. Их занесли в главу 11. Двадцать тысяч сотрудников видели, как таяли их сбережения и пенсионные фонды. Совет директоров совместно с представителями держателей акций выкинул его на улицу, и это событие стало изюминкой вечерних теленовостей. На него завели уголовное дело, обвиняя в мошенничестве, махинациях с акциями, инсайдерских торговых операциях и подтасовках в собственную пользу. Он потерял дом и жену. Адвокаты доедали его последние деньги. Никто его больше не любил, кроме детей.
И тем не менее Скиба ощущал себя счастливым человеком. Окружающие не могли понять такого счастья. Считали, что он потерял рассудок, что это последствия нервного срыва. Никто не понимал, что значит гореть в аду.
Не представляли, что для него значило остановить собственную руку в тот день три месяца назад в темном кабинете. И что значили последующие три месяца молчания Хаузера. Они стали самым мрачным периодом в его жизни. Казалось, кошмар никогда не рассеется. Но вот до него дошли известия. «Нью-Йорк тайме» опубликовала в самом неприметном месте коротенькую заметку, в которой сообщалось об основании Фонда Альфонсо Босваса — некоммерческой организации, целью которой является перевод найденного в коллекции Максвелла Бродбента старинного кодекса майя, относящегося к девятому веку. Согласно утверждению доктора Сэлли Колорадо кодекс являлся лечебником народа майя и был способен оказать неоценимую помощь в поисках и разработке новых лекарств. Фонд основан и финансируется четырьмя сыновьями покойного Максвелла Бродбента. В заметке говорилось, что сам глава семьи неожиданно скончался, когда проводил отпуск с сыновьями в Центральной Америке.
И все. Никаких упоминаний о Хаузере, Белом городе, забытой гробнице и ненормальном отце, который похоронил себя со всем своим состоянием. Ни строки.
Скиба почувствовал, что груз целого мира свалился с его плеч. Бродбенты живы. С ними не расправились. Хаузер не сумел раздобыть кодекс. И что самое главное — не смог совершить убийство. Скиба никогда не узнает, что произошло. Наводить справки было бы слишком опасно. Но ясно было одно: он не повинен в убийстве. За ним много других преступлений, которые предстоит искупить, но среди них нет самого страшного — насильственного отнятия человеческой жизни, в том числе своей собственной.
И еще, лишившись всего: денег, недвижимости, репутации, — Скиба обрел способность видеть. Шоры были сорваны. Он прозрел, словно снова стал ребенком: понял, какие совершил преступления, каким эгоистичным и алчным человеком сделался. С предельной ясностью осознал свое моральное падение во время успешного восхождения на вершины деловой карьеры. Как просто оказалось сбиться с пути, перепутать честность и престиж, власть и ответственность, низкопоклонство и преданность, прибыль и достоинство. Надо быть очень целостным человеком, чтобы сохранить ясность ума в такой системе.
Скиба смотрел в темнеющую поверхность озера и улыбался. В наступающих сумерках растворялось все, над чем он так упорно бился и что казалось ему таким важным. В конце концов исчезнет и этот дощатый домик, и он уже не сможет смотреть на это озеро.
Что ж, ну и пусть. Он умер и снова родился. И теперь начинал новую жизнь.
87
Офицер Джимми Мартинес из полицейского управления Санта-Фе положил телефонную трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92