Но он заявляет, что ему чужды и "темной старины заветные преданья" - то, что для славянофила Хомякова было самым дорогим и важным в России. И дальше лермонтовское стихотворение остается полемичным:
Но я люблю - за что, не знаю сам
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз,
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
Конечно, за одну строку "дрожащие огни печальных деревень" можно было бы с легкостью пожертвовать всей славянофильской поэзией; но дело здесь не только в том, что Лермонтов, в отличие от Хомякова, был гениально одарен поэтически. Его стихотворение - это лаборатория мысли; он пытается что-то прояснить для себя, ищет какое-то решение, а не излагает готовые концепции. Но славянофилы слишком сильно веровали в свои азбучные истины, чтобы открывать глаза на действительность или пускаться в опасное плавание свободного художества.
Единственное исключение в этом отношении представляет поэзия И. С. Аксакова, наименее убежденного из всех славянофилов 1840-х годов и самого художественно одаренного из них. В творчестве Аксакова также были сильны славянофильские мотивы, но пишет он не столько об этом, сколько о своих собственных мучениях и колебаниях на пути к новооткрытой истине:
И, вере уступая жгучей,
Стал также веровать и я,
И современности могучей,
И близости еще за тучей
От нас таящегося дня.
Но время мчится, жизнь стареет,
Все так же света не видать:
Так незаметно дело зреет,
Так мало нас, которых греет
Любви и скорби благодать!
И дней былых недаром, мнится,
Тяжелый опыт учит нас,
Что много лет еще промчится,
Пока лучом не озарится
Давно предчувствуемый час!
Пока роскошный и достойный,
Заветный не созреет плод;
Пока неумолимо стройный,
Тяжелый, твердый и спокойный,
Событий не свершится ход.
Иван Аксаков болезненно переживал пустоту и бесплодность тогдашнего славянофильства, его оторванность от реальности. Временами его самокритика становилась просто беспощадной:
Мы все страдаем и тоскуем,
С утра до вечера толкуем
И ждем счастливейшей поры.
Мы негодуем, мы пророчим,
Мы суетимся, мы хлопочем...
Куда ни взглянешь - все добры!
Обман и ложь! Работы черной
Нам ненавистен труд упорный;
Не жжет нас пламя наших дум,
Не разрушительны страданья!..
Умом ослаблены мечтанья,
Мечтаньем обессилен ум!
В наш век - век умственных занятий
Мы утончились до понятий,
Движений внутренней души,
И сбились с толку! и блуждаем,
Порывов искренних не знаем,
Не слышим голоса в тиши!
В замену собственных движений
Спешим, набравшись убеждений,
Души наполнить пустоту:
Твердим, кричим и лжем отважно,
И горячимся очень важно
Мы за заемную мечту!
И, предовольные собою,
Гремучей тешимся борьбою,
Себя уверив без труда,
Что прямодушно, не бесплодно,
Приносим "мысли" благородно
Мы в жертву лучшие года!
Но, свыкшись с скорбью ожиданья,
Давно мы сделали "страданья"
Житейской роскошью для нас.
Без них тоска! а с ними можно
Рассеять скуку - так тревожно,
Так усладительно подчас!
Тоска!.. Исполненный томленья,
Мир жаждет, жаждет обновленья,
Его не тешит жизни пир!
Дряхлея, мучится и стынет...
Когда ж спасение нахлынет,
И ветхий освежится мир?
8
Положение славянофилов в самом деле было трагическим, это чувствовал не один Иван Аксаков. С одной стороны, их преследовало правительство, очень настороженно относившееся к общественным движениям, даже вполне лояльным внешне. С другой стороны, славянофилам так и не удалось добиться того общественного внимания и признания, которого с легкостью добивались их "заклятые друзья", западники. "Странная судьба русской земли", с горечью писал один из "младших" славянофилов, Ю. Ф. Самарин. "Целые поколения кормятся и вдохновляются Белинским, а Хомякова узнали и оценили пять-шесть человек". И Иван Аксаков говорил, что "имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше" в России. "Нет ни одного учителя гимназии", писал он брату Константину, "ни одного уездного учителя, который бы не был под авторитетом русского западничества, который бы не знал наизусть письма Белинского к Гоголю. И под их руководством воспитываются целые поколения". Скромную известность славянофилов действительно нельзя было даже сравнивать с огромной популярностью западников в русском обществе, особенно у молодежи. Тем не менее именно они, славянофилы, а не западники, сказали в сороковых годах XIX века "новое слово" в русской мысли. П. В. Анненков, петербургский западник из кружка Белинского, писал об этом: "Как бы сомнительна ни казалась идеализация народа, производимая "славянами", какими бы шаткими ни объявлялись основы, на которых они строили свои народные идеалы, - работа "славян" была все-таки чуть ли не единственным делом эпохи, в котором общество наше принимало наибольшее участие и которое победило даже холодность и подозрительность официальных кругов. Работа эта одинаково обольщала всех, позволяя праздновать открытие в недрах русского мира и посреди общей моральной скудости богатого нравственного капитала, достающегося почти задаром. Все чувствовали себя счастливее. Ничего подобного "западники" предложить не могли, у них не было никакой цельной и обработанной политической теоремы, они занимались исследованиями текущих вопросов, критикой и разбором современных явлений и не отваживались на составление чего-либо похожего на идеал гражданского существования при тех материалах, какие им давала и русская и европейская жизнь. Добросовестность "западников" оставляла их с пустыми руками, и понятно, что положительный образ народной политической мудрости, найденный славянофилами, начинал поэтому играть в обществе нашем весьма видную роль".
В сущности, западники и не могли предложить ничего нового, кроме той программы европеизации России, которую уже осуществляло петербургское правительство в течение почти полутора веков. Им только хотелось ускорить этот процесс, "поторопить историю", перекроив в одно мгновение Российскую Империю по образцу передовых европейских стран. Неудивительно, что у царского правительства эти горячие планы вызывали резкое неприятие;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116