Всюду висели гирлянды из флажков и фонариков; на каменных стенах высоких домов яркими красками сверкали праздничные росписи, на углах загнутых вверх крыш гордо восседали золоченые деревянные драконы – хранители очага. Над богатой улицей витал аромат жареного мяса, пряностей, свежей выпечки и еще чего-то неуловимо вкусного, торжественного, праздничного... Мэй вопросительно поглядела на Хозяйку Люй, и та правильно поняла ее немой вопрос.
– Нет, – сказала Хозяйка Люй. – Мой дом на другой улице.
Повозка свернула, и у Мэй восхищенно вспыхнули глаза: вот красота! Как будто они попали на театральное представление, вроде тех, что раньше давали в императорском дворце!
Вся улица была застроена изящными расписными домиками-башнями о двух и даже трех ярусах. На окнах, дверях и балконах этих домов красовались ковры самой яркой, пестрой и вычурной расцветки. Над входом в каждый дом висели серебряные колокольчики и букеты матерчатых цветов.
– Красиво? – спросила у девочки Хозяйка Люй.
Та кивнула.
– Да, – непонятно сказала Хозяйка Люй. – Это красота, которую все замечают. И платят за нее всего лишь деньгами...
На расписном балконе самого большого дома-башни появилась очень красивая девушка в блестящем наряде цвета персиков. Она увидела повозку и, всплеснув руками, закричала:
– Эй, подружки! Наша госпожа приехала!
Тут же отовсюду послышался гомон, смех и болтовня. Мэй непонимающе взглянула на Хозяйку Люй.
– Что ж, – сказала та, – вот мы и прибыли. Все дома на этой улице принадлежат мне. Впрочем, не только дома... Но довольно разговоров. Пора нам отдохнуть с дороги.
Хозяйка Люй взяла Мэй за руку и вошла с нею в дом.
Едва Мэй попала внутрь, как ей показалось, будто на нее обрушился весенний день – до того кругом было тепло, ярко и празднично! Мэй растерянно огляделась... Какая большая зала, пожалуй, не меньше тех, что были в батюшкином дворце! Полы кругом устелены коврами, повсюду разбросаны вышитые подушки для сидения; на лежанки-каны небрежно брошены шелковые и парчовые покрывала. Сияет множество светильников, курильницы струят сладкий аромат... В золоченых вазах томятся роскошные цветы, полупрозрачные занавески таинственно покачиваются; на ширмах вышиты прекрасные обликом феи... Но девушки, что обступили Хозяйку Люй и маленькую Мэй, были, пожалуй, еще прекрасней небесных фей. Все они были разряжены в пух и прах, не пожалели ни пудры на щеки, ни золотых шпилек – в прически. Из всех красавиц выделялась одна – стройная, грациозная, в темно-синей атласной кофте и розовой складчатой юбке, – она с поклоном подошла к Хозяйке Люй и на уровне бровей преподнесла гой кубок с вином.
– Добро пожаловать, госпожа, – сказала девица. Хозяйка Люй осушила кубок, удовлетворенно улыбнулась:
– Отменно! Ну, здравствуйте, мои сороки. Как повивали здесь без меня?
Девушки наперебой загомонили, утверждая, что жили славно.
– У нас каждый день гостей не счесть!
– Весельчаки-сюцаи после сдачи государственного экзамена пируют только с нами! Деньгами сыплют бессчетно, всякую рассудительность потеряли!
– Чиновники городской палаты мер и весов прислали к Новому году четыре больших бамбуковых короба сластей и каждой из нас – по куску шелка и парчовому поясу! А вам, госпожа, сановник Удэ Второй прислал чудесной красы ожерелья, браслеты, головные украшения – целую шкатулку!
– Довольно вашей болтовни! – отмахнулась Хозяйка Люй. – Вы и впрямь сороки – трещите без умолку. Лучше взгляните, кого я вам привезла.
Взоры всех девушек немедленно обратились к Мэй.
– Хорошенькая, – сказала одна. – Просто весенний цветочек на горном лугу.
– Чересчур худенькая, – заметила другая.
– Видно, что из семьи бедняков, – добавила третья.
– Может, станет хорошей служанкой? – предположила четвертая.
– С такими маленькими ножками она в служанки не годится, – решила пятая. – Чиновники городской Палаты любят девочек с крохотными ножками, но она совсем еще дитя!
– Замолчите, болтушки! – прикрикнула Хозяйка Люй. – От вашего гвалта у меня голова разболелась. Сестрица Гуан, тебе, как самой старшей и разумной я поручаю заняться этой девочкой. Ее зовут МЭй она немая, но понимает все, о чем говорят. Искупай ее, накорми, подбери одежду. Пусть Мэй покуда побудет у тебя в ученицах, а придет время, и мы решим кто заплатит золотом за то, чтобы сорвать ее бутон.
Сестрица Гуан, та самая красавица в синей кофте поклонилась Хозяйке Люй, а затем присела на корточки перед испуганно застывшей Мэй.
– Не бойся меня, милая девочка, – сказала Гуан. Поверь, тебе будет здесь хорошо.
– У нас здесь все равно что женский монастырь! – засмеялась одна из девиц.
– Да, и мы поклоняемся здесь Священной Похоти! – добавила другая. – Службы служим день и ночь, не вставая с кроватей!
– Перестаньте, – нахмурилась Гуан. – Что за кощунство? Идем, дитя.
Сестрица Гуан отвела Мэй в свою комнату. Здесь все говорило о том, что хозяйка комнаты – женщина, понимающая толк в изящных искусствах. На стенах висели четыре великолепные картины, изображающие цветение сливы, бамбуковую рощу, ветвь сосны и кроваво-красные цветы гардении... Под картинами стоял чайный столик, весь в резных узорах и капельках граненого стекла. За ширмой, украшенной бархатными цветами, стояла широкая кровать красного дерева, убранная так роскошно, что казалось, на ней достойна спать высокородная сановница... Возле кровати располагался небольшой продолговатый шкафчик, а на нем лежала лакированная флейта и цинь – струнный инструмент, звуки которого напоминают плач улетающих от осени журавлей. Мэй засмотрелась на музыкальные инструменты – ей вспомнилось, как матушка иногда по просьбе отца играла на цине длинные нежные мелодии. А еще матушка иногда учила Мэй, как играть ее любимую песню «За далекой рекой». Мотив песни был прост, Мэй быстро выучила его и помнила до сих пор... Сама не своя, Мэй подошла к шкафчику и коснулась струн циня дрожащей рукой.
– Ты знаешь, что это за инструмент? – тут же спросила у Мэй красавица Гуан.
Мэй кивнула. Неожиданно она почувствовала, что больше не может плакать. Всю ее заполняла печаль, но эта печаль не терзала сердца, не порождала горечи и боли...
– Может быть, ты умеешь играть на цине? – снова спросила Гуан девочку. – Впрочем, что я спрашиваю. По твоим глазам все видно. Возьми инструмент, Мэй. Сыграй то, что знаешь.
Мэй взяла цинь так, словно это было гнездо с уснувшими птенцами иволги. Перебрала струны, и мелодия, так долго хранившаяся в ее душе, наполнила комнату.
За далекой рекой,
За неведомой горной грядой,
За последней преградой
И за светом последней луны
Есть блаженный покой,
Есть таинственный сад золотой,
Есть края без досады,
Но отсюда они не видны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Нет, – сказала Хозяйка Люй. – Мой дом на другой улице.
Повозка свернула, и у Мэй восхищенно вспыхнули глаза: вот красота! Как будто они попали на театральное представление, вроде тех, что раньше давали в императорском дворце!
Вся улица была застроена изящными расписными домиками-башнями о двух и даже трех ярусах. На окнах, дверях и балконах этих домов красовались ковры самой яркой, пестрой и вычурной расцветки. Над входом в каждый дом висели серебряные колокольчики и букеты матерчатых цветов.
– Красиво? – спросила у девочки Хозяйка Люй.
Та кивнула.
– Да, – непонятно сказала Хозяйка Люй. – Это красота, которую все замечают. И платят за нее всего лишь деньгами...
На расписном балконе самого большого дома-башни появилась очень красивая девушка в блестящем наряде цвета персиков. Она увидела повозку и, всплеснув руками, закричала:
– Эй, подружки! Наша госпожа приехала!
Тут же отовсюду послышался гомон, смех и болтовня. Мэй непонимающе взглянула на Хозяйку Люй.
– Что ж, – сказала та, – вот мы и прибыли. Все дома на этой улице принадлежат мне. Впрочем, не только дома... Но довольно разговоров. Пора нам отдохнуть с дороги.
Хозяйка Люй взяла Мэй за руку и вошла с нею в дом.
Едва Мэй попала внутрь, как ей показалось, будто на нее обрушился весенний день – до того кругом было тепло, ярко и празднично! Мэй растерянно огляделась... Какая большая зала, пожалуй, не меньше тех, что были в батюшкином дворце! Полы кругом устелены коврами, повсюду разбросаны вышитые подушки для сидения; на лежанки-каны небрежно брошены шелковые и парчовые покрывала. Сияет множество светильников, курильницы струят сладкий аромат... В золоченых вазах томятся роскошные цветы, полупрозрачные занавески таинственно покачиваются; на ширмах вышиты прекрасные обликом феи... Но девушки, что обступили Хозяйку Люй и маленькую Мэй, были, пожалуй, еще прекрасней небесных фей. Все они были разряжены в пух и прах, не пожалели ни пудры на щеки, ни золотых шпилек – в прически. Из всех красавиц выделялась одна – стройная, грациозная, в темно-синей атласной кофте и розовой складчатой юбке, – она с поклоном подошла к Хозяйке Люй и на уровне бровей преподнесла гой кубок с вином.
– Добро пожаловать, госпожа, – сказала девица. Хозяйка Люй осушила кубок, удовлетворенно улыбнулась:
– Отменно! Ну, здравствуйте, мои сороки. Как повивали здесь без меня?
Девушки наперебой загомонили, утверждая, что жили славно.
– У нас каждый день гостей не счесть!
– Весельчаки-сюцаи после сдачи государственного экзамена пируют только с нами! Деньгами сыплют бессчетно, всякую рассудительность потеряли!
– Чиновники городской палаты мер и весов прислали к Новому году четыре больших бамбуковых короба сластей и каждой из нас – по куску шелка и парчовому поясу! А вам, госпожа, сановник Удэ Второй прислал чудесной красы ожерелья, браслеты, головные украшения – целую шкатулку!
– Довольно вашей болтовни! – отмахнулась Хозяйка Люй. – Вы и впрямь сороки – трещите без умолку. Лучше взгляните, кого я вам привезла.
Взоры всех девушек немедленно обратились к Мэй.
– Хорошенькая, – сказала одна. – Просто весенний цветочек на горном лугу.
– Чересчур худенькая, – заметила другая.
– Видно, что из семьи бедняков, – добавила третья.
– Может, станет хорошей служанкой? – предположила четвертая.
– С такими маленькими ножками она в служанки не годится, – решила пятая. – Чиновники городской Палаты любят девочек с крохотными ножками, но она совсем еще дитя!
– Замолчите, болтушки! – прикрикнула Хозяйка Люй. – От вашего гвалта у меня голова разболелась. Сестрица Гуан, тебе, как самой старшей и разумной я поручаю заняться этой девочкой. Ее зовут МЭй она немая, но понимает все, о чем говорят. Искупай ее, накорми, подбери одежду. Пусть Мэй покуда побудет у тебя в ученицах, а придет время, и мы решим кто заплатит золотом за то, чтобы сорвать ее бутон.
Сестрица Гуан, та самая красавица в синей кофте поклонилась Хозяйке Люй, а затем присела на корточки перед испуганно застывшей Мэй.
– Не бойся меня, милая девочка, – сказала Гуан. Поверь, тебе будет здесь хорошо.
– У нас здесь все равно что женский монастырь! – засмеялась одна из девиц.
– Да, и мы поклоняемся здесь Священной Похоти! – добавила другая. – Службы служим день и ночь, не вставая с кроватей!
– Перестаньте, – нахмурилась Гуан. – Что за кощунство? Идем, дитя.
Сестрица Гуан отвела Мэй в свою комнату. Здесь все говорило о том, что хозяйка комнаты – женщина, понимающая толк в изящных искусствах. На стенах висели четыре великолепные картины, изображающие цветение сливы, бамбуковую рощу, ветвь сосны и кроваво-красные цветы гардении... Под картинами стоял чайный столик, весь в резных узорах и капельках граненого стекла. За ширмой, украшенной бархатными цветами, стояла широкая кровать красного дерева, убранная так роскошно, что казалось, на ней достойна спать высокородная сановница... Возле кровати располагался небольшой продолговатый шкафчик, а на нем лежала лакированная флейта и цинь – струнный инструмент, звуки которого напоминают плач улетающих от осени журавлей. Мэй засмотрелась на музыкальные инструменты – ей вспомнилось, как матушка иногда по просьбе отца играла на цине длинные нежные мелодии. А еще матушка иногда учила Мэй, как играть ее любимую песню «За далекой рекой». Мотив песни был прост, Мэй быстро выучила его и помнила до сих пор... Сама не своя, Мэй подошла к шкафчику и коснулась струн циня дрожащей рукой.
– Ты знаешь, что это за инструмент? – тут же спросила у Мэй красавица Гуан.
Мэй кивнула. Неожиданно она почувствовала, что больше не может плакать. Всю ее заполняла печаль, но эта печаль не терзала сердца, не порождала горечи и боли...
– Может быть, ты умеешь играть на цине? – снова спросила Гуан девочку. – Впрочем, что я спрашиваю. По твоим глазам все видно. Возьми инструмент, Мэй. Сыграй то, что знаешь.
Мэй взяла цинь так, словно это было гнездо с уснувшими птенцами иволги. Перебрала струны, и мелодия, так долго хранившаяся в ее душе, наполнила комнату.
За далекой рекой,
За неведомой горной грядой,
За последней преградой
И за светом последней луны
Есть блаженный покой,
Есть таинственный сад золотой,
Есть края без досады,
Но отсюда они не видны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89