Вдали виднелся оставленный кем-то зажженный фонарь, свет которого в другое время показался бы Фредерике гостеприимным. Но не сегодня.
Ночь была прохладной, но не сырой, в воздухе остро пахло свежевскопанной землей. Фредерика сделала глубокий вдох, пытаясь справиться с неожиданно охватившим ее отчаянием. Нет уж, только не это! Уж лучше гнев, чем отчаяние. Ей было не на что сердиться. Она напрасно вернулась домой из Лондона. Она ошиблась. Как оказалось, несмотря на все его заверения и страстные взгляды, Джонни Эллоуз вовсе не собирался жениться на ней.
Она резко остановилась, почти не видя следующего марша лестницы, едва различимой в лунном свете. Как могла она так ошибиться? Как могла она допустить такую глупость?
Да потому, что она глупая маленькая девочка.
Ну что ж, так оно и есть, а правда глаза режет, не так ли? Здесь, дома, ситуация была ничуть не лучше, чем в Лондоне. Разве что обстановка была более знакомой. Как видно, не только светское общество, но и представители нетитулованного мелкопоместного дворянства всегда могли найти причину для того, чтобы смотреть на нее свысока. Фредерика вдруг почувствовала себя такой же неполноценной в Эссексе, как и в Лондоне. В ее душе словно что-то надломилось, и плетка в ее руке как будто сама по себе нанесла безжалостный удар по декоративному вечнозеленому кустарнику, так что в воздухе закружились оборванные листья. Она вдруг почувствовала странное удовлетворение оттого, что дала выход своей ярости. Она устала быть такой безупречной, такой уравновешенной, такой, черт возьми… сдержанной! И Фредерика, продолжая быстро подниматься по террасам, снова и снова наносила удары по зарослям кустарника, окаймлявшим дорожки и лестничные марши.
– Он меня не любит! – шипела она, нанося удар по можжевельнику, росшему слева. – Нет! Нет! И нет! – Следующей жертвой пали кусты форзиции, ветки которой разлетелись в разные стороны. За ними следом взлетели и скрылись в ночи обломленные ветви тисового дерева. Острый запах хвои висел в воздухе, а она продолжала продвигаться вперед, срывая свой гнев на кустарниках, которые в свете луны попадали в поле ее зрения. Она почувствовала, что слезы близки. Ох, Джонни! Она-то думала… Он говорил…
Но очевидно, все было совсем не так.
В мае он должен будет жениться на своей кузине. По приказу своего отца, так он сказал. Он безумно любит Фредерику, всегда любил ее, но в случае неподчинения его грозили лишить наследства, а этим он не мог рисковать. Ведь тогда у него не будет ни земельных угодий, ни чудесного дома.
Фредерика напомнила ему, что за ней дают щедрое приданое, но все было бесполезно. Возможно, у его кузины приданое было еще больше? Комок, образовавшийся в горле, не позволил ей задать этот вопрос. И Джонни с печальной улыбкой поднес ее руку к своим губам и распрощался с ней навсегда.
Однако Фредерика умела слышать то, что осталось невысказанным. Ее кровь была недостаточно голубой – вернее, недостаточно английской – для добропорядочного помещика Эллоуза. А Фредерика, несмотря на титулы ее кузенов, на деньги и влияние, была незаконнорожденной, то есть, попросту говоря, осиротевшим ублюдком, рожденным иностранкой. Кем хуже этого можно еще быть в Англии? По крайней мере так ей сейчас казалось.
Она почти добралась до верхней террасы, которая была обнесена низкой каменной стенкой с самшитовыми деревцами по бокам. Возле двери черного входа все еще горел, свешиваясь с крюка, фонарь, освещавший слабым желтым светом каменные плиты, которыми был вымощен двор. Подняв над головой плетку, она нанесла последний безжалостный удар по ближайшему самшитовому деревцу.
– Боже всемогущий! – воскликнул хрипловатый мужской голос.
Фредерика отскочила назад, зажав рукой рот.
Из-за самшита появилась широкоплечая темная фигура человека, руки которого лихорадочно застегивали ширинку брюк.
– Черт побери, Фредди! – пророкотал мужчина, не выпуская изо рта тлеющего окурка манильской сигары. – Видно, ты решила довести человека до апоплексического удара, а?
До смерти перепуганная Фредерика чуть наклонилась вперед, вглядываясь в темноту. Потом, когда он наконец застегнул брюки, она увидела знакомое золотое кольцо-печатку, словно подмигнувшее ей в лунном свете.
– О Господи! – простонала она. – Бентли Ратледж, это ты? Что, скажи на милость, ты здесь делаешь?
Ратледж грубо хохотнул и застегнул последнюю пуговицу на брюках.
– А как ты думаешь, Фредди, любовь моя? – Вынув изо рта зажатую в зубах сигару, он присел на каменную стену. – Постарайся в следующий раз хотя бы предупредить.
– Стыдись, Ратледж! Неужели Тесс забыла поставить ночной горшок под твою кровать?
Если не считать первого шока от неожиданности, Фредерика была не слишком смущена. Ратледжа она знала, кажется, всю свою жизнь. Он был лучшим другом ее кузена Гаса и всеобщим любимцем в Чатем-Лодж, где обычно бывало полно гостей. И хотя тетушка Уинни не раз говорила, что он отъявленный повеса, глаза у нее при этом всегда весело поблескивали. Фредерика окинула Ратледжа взглядом с ног до головы. Уинни еще кое-что о нем говорила. Это были такие вещи, которые не предназначались для ушей незамужних молодых леди.
* * *
Однако Фредерика их подслушала и ни на минуту не усомнилась, что все это чистая правда. Ратледж был высокий красивый парень с нежным взглядом карих глаз, озорной улыбкой и густыми темными волосами, которые всегда носил чуть длиннее, чем положено. Теперь, задумавшись над этим, она поняла, что он, кажется, становится красивее с каждым годом. И выше. И шире в плечах. А какой он сильный! Она помнит, как в День рождественских подарков он поймал ее под венком из омелы. Обхватив ее своими ручищами за талию, так что большие пальцы почти соприкоснулись, он без малейшего усилия поднял ее в воздух и стал кружить, целуя – да еще не как-нибудь, а в губы.
Но это абсолютно ничего не значило. Каждый год во время рождественских праздников Ратледж ловил и целовал всех леди: тетю Уинни, кузину Эви и даже Зою, которую никто, кроме него, не осмеливался целовать, потому что хотя она тоже была незаконнорожденной, но ее отцом был могущественный лорд Раннок. Однако в этом году Ратледж поднял Фредерику в воздух, когда в комнате никого не было. И он не чмокнул ее, как обычно, в щечку. Он как-то странно споткнулся и чуть не забыл покружить ее, а поцелуй его стал вдруг удивительно нежным. Потом он, глядя ей прямо в глаза, медленно опустил ее вниз. И когда ее ноги коснулись пола, Фредерике почему-то стало жарко. Но Ратледж сразу отвернулся. И больше уже не целовал ни ее, ни кого-нибудь другого под венком омелы.
Не странно ли, что сегодня ей вдруг вспомнился этот случай? Ведь у нее такая трагедия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Ночь была прохладной, но не сырой, в воздухе остро пахло свежевскопанной землей. Фредерика сделала глубокий вдох, пытаясь справиться с неожиданно охватившим ее отчаянием. Нет уж, только не это! Уж лучше гнев, чем отчаяние. Ей было не на что сердиться. Она напрасно вернулась домой из Лондона. Она ошиблась. Как оказалось, несмотря на все его заверения и страстные взгляды, Джонни Эллоуз вовсе не собирался жениться на ней.
Она резко остановилась, почти не видя следующего марша лестницы, едва различимой в лунном свете. Как могла она так ошибиться? Как могла она допустить такую глупость?
Да потому, что она глупая маленькая девочка.
Ну что ж, так оно и есть, а правда глаза режет, не так ли? Здесь, дома, ситуация была ничуть не лучше, чем в Лондоне. Разве что обстановка была более знакомой. Как видно, не только светское общество, но и представители нетитулованного мелкопоместного дворянства всегда могли найти причину для того, чтобы смотреть на нее свысока. Фредерика вдруг почувствовала себя такой же неполноценной в Эссексе, как и в Лондоне. В ее душе словно что-то надломилось, и плетка в ее руке как будто сама по себе нанесла безжалостный удар по декоративному вечнозеленому кустарнику, так что в воздухе закружились оборванные листья. Она вдруг почувствовала странное удовлетворение оттого, что дала выход своей ярости. Она устала быть такой безупречной, такой уравновешенной, такой, черт возьми… сдержанной! И Фредерика, продолжая быстро подниматься по террасам, снова и снова наносила удары по зарослям кустарника, окаймлявшим дорожки и лестничные марши.
– Он меня не любит! – шипела она, нанося удар по можжевельнику, росшему слева. – Нет! Нет! И нет! – Следующей жертвой пали кусты форзиции, ветки которой разлетелись в разные стороны. За ними следом взлетели и скрылись в ночи обломленные ветви тисового дерева. Острый запах хвои висел в воздухе, а она продолжала продвигаться вперед, срывая свой гнев на кустарниках, которые в свете луны попадали в поле ее зрения. Она почувствовала, что слезы близки. Ох, Джонни! Она-то думала… Он говорил…
Но очевидно, все было совсем не так.
В мае он должен будет жениться на своей кузине. По приказу своего отца, так он сказал. Он безумно любит Фредерику, всегда любил ее, но в случае неподчинения его грозили лишить наследства, а этим он не мог рисковать. Ведь тогда у него не будет ни земельных угодий, ни чудесного дома.
Фредерика напомнила ему, что за ней дают щедрое приданое, но все было бесполезно. Возможно, у его кузины приданое было еще больше? Комок, образовавшийся в горле, не позволил ей задать этот вопрос. И Джонни с печальной улыбкой поднес ее руку к своим губам и распрощался с ней навсегда.
Однако Фредерика умела слышать то, что осталось невысказанным. Ее кровь была недостаточно голубой – вернее, недостаточно английской – для добропорядочного помещика Эллоуза. А Фредерика, несмотря на титулы ее кузенов, на деньги и влияние, была незаконнорожденной, то есть, попросту говоря, осиротевшим ублюдком, рожденным иностранкой. Кем хуже этого можно еще быть в Англии? По крайней мере так ей сейчас казалось.
Она почти добралась до верхней террасы, которая была обнесена низкой каменной стенкой с самшитовыми деревцами по бокам. Возле двери черного входа все еще горел, свешиваясь с крюка, фонарь, освещавший слабым желтым светом каменные плиты, которыми был вымощен двор. Подняв над головой плетку, она нанесла последний безжалостный удар по ближайшему самшитовому деревцу.
– Боже всемогущий! – воскликнул хрипловатый мужской голос.
Фредерика отскочила назад, зажав рукой рот.
Из-за самшита появилась широкоплечая темная фигура человека, руки которого лихорадочно застегивали ширинку брюк.
– Черт побери, Фредди! – пророкотал мужчина, не выпуская изо рта тлеющего окурка манильской сигары. – Видно, ты решила довести человека до апоплексического удара, а?
До смерти перепуганная Фредерика чуть наклонилась вперед, вглядываясь в темноту. Потом, когда он наконец застегнул брюки, она увидела знакомое золотое кольцо-печатку, словно подмигнувшее ей в лунном свете.
– О Господи! – простонала она. – Бентли Ратледж, это ты? Что, скажи на милость, ты здесь делаешь?
Ратледж грубо хохотнул и застегнул последнюю пуговицу на брюках.
– А как ты думаешь, Фредди, любовь моя? – Вынув изо рта зажатую в зубах сигару, он присел на каменную стену. – Постарайся в следующий раз хотя бы предупредить.
– Стыдись, Ратледж! Неужели Тесс забыла поставить ночной горшок под твою кровать?
Если не считать первого шока от неожиданности, Фредерика была не слишком смущена. Ратледжа она знала, кажется, всю свою жизнь. Он был лучшим другом ее кузена Гаса и всеобщим любимцем в Чатем-Лодж, где обычно бывало полно гостей. И хотя тетушка Уинни не раз говорила, что он отъявленный повеса, глаза у нее при этом всегда весело поблескивали. Фредерика окинула Ратледжа взглядом с ног до головы. Уинни еще кое-что о нем говорила. Это были такие вещи, которые не предназначались для ушей незамужних молодых леди.
* * *
Однако Фредерика их подслушала и ни на минуту не усомнилась, что все это чистая правда. Ратледж был высокий красивый парень с нежным взглядом карих глаз, озорной улыбкой и густыми темными волосами, которые всегда носил чуть длиннее, чем положено. Теперь, задумавшись над этим, она поняла, что он, кажется, становится красивее с каждым годом. И выше. И шире в плечах. А какой он сильный! Она помнит, как в День рождественских подарков он поймал ее под венком из омелы. Обхватив ее своими ручищами за талию, так что большие пальцы почти соприкоснулись, он без малейшего усилия поднял ее в воздух и стал кружить, целуя – да еще не как-нибудь, а в губы.
Но это абсолютно ничего не значило. Каждый год во время рождественских праздников Ратледж ловил и целовал всех леди: тетю Уинни, кузину Эви и даже Зою, которую никто, кроме него, не осмеливался целовать, потому что хотя она тоже была незаконнорожденной, но ее отцом был могущественный лорд Раннок. Однако в этом году Ратледж поднял Фредерику в воздух, когда в комнате никого не было. И он не чмокнул ее, как обычно, в щечку. Он как-то странно споткнулся и чуть не забыл покружить ее, а поцелуй его стал вдруг удивительно нежным. Потом он, глядя ей прямо в глаза, медленно опустил ее вниз. И когда ее ноги коснулись пола, Фредерике почему-то стало жарко. Но Ратледж сразу отвернулся. И больше уже не целовал ни ее, ни кого-нибудь другого под венком омелы.
Не странно ли, что сегодня ей вдруг вспомнился этот случай? Ведь у нее такая трагедия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92